Боль ещё не пришла вместо неё, была только оглушающая пустота.
25 лет просыпаться рядом с одним человеком, строить планы, растить детей, терпеть, надеяться и вдруг оказаться одной.
Словно вырвали часть души, а рана еще не начала кровоточить.
На третий день позвонила Тамара Васильевна. Голос у нее был слабый, но твердый, Оля, приезжай ко мне.
— Мама, я не могу сейчас.
— Можешь. Собирай вещи и приезжай. Здесь твой дом. Всегда был.
Ольга хотела возразить, но вместо этого расплакалась. Впервые за три дня горько, на взрыт, как в детстве. И мать слушала эти рыдания молча, только дышала в трубку, и от этого дыхания становилось немного легче.
Через неделю Ольга перебралась в родительский дом. Квартиру заперла, ключи оставила соседке, вдруг Геннадий вернется за оставшимися вещами.
Хотя какая разница, пусть забирает всё. Ей уже было всё равно.
Тамара Васильевна встретила дочь на пороге. Обняла сухонькая, лёгкая, почти невесомая.
— Вот и правильно. Вот и хорошо.
Жить с матерью оказалось удивительно спокойно. Ольга ухаживала за ней, готовила, убирала и впервые за многие годы не слышала критики.
Не чувствовала, что делает что-то не так. Тамара Васильевна принимала любую еду с благодарностью, любую помощь с тихой радостью.
— Почему ты мне раньше не говорила? — спросила однажды Ольга.
— Про Гену. Ты же видела всё.
— Говорила. Ты не слушала. Но после свадьбы. После свадьбы поздно. Ты его любила. Или думала, что любила.
— Разве можно переубедить влюбленную женщину?
А теперь, оглядываясь назад, видела все так ясно и мелкие унижения, и ехидные замечания, и холодное равнодушие, замаскированное под заботу.
— Я столько лет потеряла, прошептала она.
— Не потеряла. Дети есть, внуки есть. Это не потеря. Это жизнь.
— Денис приехал в выходные. Привез жену Настю и мальчишек маленьких Кирилла и Матвея.
Дом наполнился шумом, смехом, топотом детских ног.
Тамара Васильевна сидела в кресле у окна и улыбалась впервые за долгое время.
— Бабуля, а ты нам сказку расскажешь?
Матвей забрался к ней на колени.
— Расскажу, родной. Обязательно расскажу.
Денис отвел мать в сторону и спросил тихо.
— Как ты. Держусь.
— Я с отцом разговаривал. Он.
Сын замялся.
— Он говорит, что вы сами виноваты.
Что довели его.
Ольга вздрогнула, но ответила спокойно может и довели.
— Кто теперь разберет?
— Мама, не защищай его. Я же помню, как он с тобой обращался. С бабушкой. Думаешь, дети ничего не видят?
— Вы видели?
— Все видели. И молчали, потому что ты молчала.
Ольга обняла сына. Взрослый мужчина, отец двоих детей, а для нее всё ещё мальчик, её первенец, её кровиночка.
— Прости меня, сказала она.
— За что?
— За то, что не ушла раньше. За то, что вы росли в таком доме.
Денис крепче прижал ее к себе.
— Ты ни в чем не виновата. Это он виноват. Только он.
Между тем Геннадий наслаждался новой жизнью.
Кристинина квартирка была маленькой, но уютной. По утрам она варила ему кофе, по вечерам встречала с работы улыбкой. Молодая кожа, звонкий смех, восхищенные глаза, все то, чего ему так не хватало.
— Милый, ты самый лучший, говорила Кристина, и он верил.
О бывшей жене он почти не думал. Иногда всплывали воспоминания случайно, непрошено, как Ольга смеялась на их первом свидании, как держала на руках новорожденного Дениса, как плакала от счастья, когда получили квартиру.
Но Геннадий отгонял эти мысли. Прошлое прошло. Теперь у него другая жизнь. Развод оформили быстро.
Ольга не просила ничего сверхположенного, только квартиру, которая и так была на нее записана. Геннадий забрал машину, гараж и все накопления. Вышел из брака с хорошим капиталом и чистой совестью.
— 25 лет, сказал ему Денис при последней встрече. 25 лет мама на тебя положила, а ты её выбросил как не нужную вещь.
— Не драматизируй. Мы просто разошлись.
— Ты бросил ее, когда бабушка умирает. Это не просто разошлись.
— Тамара Васильевна умирает уже 20 лет. И все никак.
Денис посмотрел на отца долгим взглядом. Потом сказал тихо:
— Папа, я всю жизнь пытался тебя уважать. Искал оправдания, придумывал причины. Но сейчас понял, ты просто плохой человек. Без причин, без оправданий. Просто плохой.
И ушел, не оглядываясь.
Геннадий пожал плечами.
— Подумаешь, сын обиделся. Перебесится, вернётся. Все возвращаются. Но месяцы шли, один, другой, пятый, десятый, а Денис не звонил.
Анна тоже замолчала после того первого разговора, когда она узнала про Кристину, дочь словно вычеркнула отца из жизни.
Внуки не приезжали, праздники проходили без приглашений.
— Они меня байкотируют, жаловался Геннадий Кристине.
— Мать настроила.
— Бедненький мой! Они просто не понимают. Потом поймут.
Кристина гладила его по голове, и он успокаивался. С ней всё было хорошо. Всё было правильно.
А в старом доме на окраине тихо угасала Тамара Васильевна.
Ольга не отходила от матери ни на шаг. Кормила с ложечки, меняла белье, читала вслух старые письма.
Тамара Васильевна слушала и улыбалась.
— Мама сказала однажды Ольга, я хочу, чтобы ты знала. Эти месяцы с тобой самое лучшее время за много лет.
— Я знаю, доченька. Я тоже счастлива.
И это была правда. Осень выдалась тёплой, золотой. Листья облетали медленно, не хотя, устилая землю пёстрым ковром.
Тамара Васильевна любила сидеть у окна и смотреть на сад, на те самые яблони, которые сажал ещё её муж, Пётр, 35 лет назад.
— Оля, — позвала она однажды, — подойди, посиди со мной.
Ольга отложила вязание и села рядом. Мать выглядела сегодня лучше обычного, щеки порозовели, глаза блестели.
— Мне надо тебе кое-что рассказать, — сказала Тамара Васильевна. Давно надо было. Да все откладывало.
— Мама, тебе нельзя волноваться.
— Это не волнение. Это облегчение. Столько лет носила в себе. Пора уже.
Она помолчала, собираясь с мыслями.
За окном ветер качал ветви старой яблони, и тени плясали на полу.
— Ты знаешь, что папа твой был хорошим человеком. Добрым, честным. Но ты не знаешь, откуда у нас этот дом.
Ольга удивленно посмотрела на мать.
— Папа же купил. Давно.
— Давно, да. Только не купил, получил. В наследство. От своего дяди, Федора Игнатьевича.
— Я не знала, что у папы был дядя. Мало кто знал. Федор Игнатьевич был. Особенный человек. Жил бобылём, работал всю жизнь на железной дороге. А перед смертью позвал твоего отца и отдал ему этот дом. И кое-что ещё.
Тамара Васильевна замолчала на долго. Ольга не торопила видела, что мать борется с собой, решает, говорить или нет.
— Федор Игнатьевич собирал. Всю жизнь собирал. Монеты, иконы, старинные вещи. И предки его тоже собирали. После революции многие избавлялись от такого добра, боялись. А потом никто и ценности этому много десятков лет не знал, не хранили люди такое добро. А он подбирал, прятал, хранил. Папа твой ничего в этом не понимал, думал хлам.
Но я однажды показала знающему человеку.
— И что?
— Ценности там немалые, Оля. Очень не малые. Я все описала, сфотографировала, к нотариусу отнесла.
— Ефим Борисович, помнишь, папин друг? Он помог все оформить как надо.
Ольга слушала, не веря своим ушам. Всю жизнь мать жила скромно, экономила на всём, считала копейки, а оказывается, под этой крышей хранилось целое состояние.
— Почему ты никогда не говорила?
— А зачем? Жили нормально, не голодали. Я хотела это тебе оставить. На чёрный день.
— Мама!
— Погоди, дослушай. Когда ты вышла за Геннадия, я поняла, ему знать нельзя. Он бы…
Тамара Васильевна поморщилась, подбирая слова.
— Он бы нашел способ все отобрать. Такие люди всегда находят.
Ольга не могла возразить. Она слишком хорошо знала бывшего мужа.
— Поэтому я молчала. 25 лет молчала. И завещание составила так, чтобы он ничего не получил. Даже если бы вы не развелись, все равно ничего.
— Завещание?
— Да. Ифим Борисович все оформил. Дом, коллекция, счет в банке, все тебе. Только тебе.
Ольга почувствовала, как к глазам подступают слезы.
— Мама, зачем ты сейчас это говоришь? Ты еще…
— Я умираю, доченька. Не перебивай. Знаю, что умираю и не боюсь. Пожила своё, детей вырастила, внуков дождалась. Чего еще желать?
Она взяла руку дочери в свои сухие, легкие, как осенние листья.
— Ты будешь счастлива. Обещай мне.
— Мама, я.
— Обещай. Без Геннадия, без его злобы ты расцветешь.
— Я знаю. Вижу уже, как ты меняешься. Как глаза оживают.
Ольга плакала, не скрывая слез. А Тамара Васильевна гладила ее по голове и улыбалась спокойно, мудро, прощально.
В ту ночь матери стало плохо. Ольга вызвала скорую, сидела рядом, держала за руку. Врачи суетились, делали уколы, качали головами.
Под утро Тамара Васильевна открыла глаза. Посмотрела на дочь ясным взглядом и прошептала не плачь.
— Я к папе иду. Он ждет.
И закрыла глаза навсегда.
Похороны назначили на субботу. Народу собралось много соседей, бывшие коллеги, дальние родственники, о существовании которых Ольга и не помнила.
Тамару Васильевну любили это стало ясно потому, сколько людей пришло проститься.
Денис приехал с семьей, Анна взяла отпуск на работе. Дети держались рядом с матерью, поддерживали, не давали упасть. Ольга смотрела на гроб, на строгое лицо матери и не чувствовала горя. Только тихую светлую печаль и благодарность за последние месяцы, проведенные вместе.
Геннадий появился к самому началу церемонии. Приехал на такси в черном костюме с постным выражением лица.
Кристина, видимо, осталась дома хватило ума не показываться.
— Мои соболезнования, сказал он Ольге, избегая смотреть в глаза. Тамара Васильевна была достойной женщиной. Ольга промолчала.
Денис шагнул было вперед, но Настя удержала его за руку.
Геннадий держался в стороне, явно чувствуя себя чужим. На него косились, перешептывались истории с разводом, и молодой любовницей давно стало достоянием общественности.
Он стоял у ограды кладбища, засунув руки в карманы и ждал, когда всё закончится.
Зачем он вообще приехал? Сам не знал толком. Из приличия, наверное. Или из любопытства. Или из странного желания убедиться, что старуха действительно умерла, та самая старуха, которая отравляла ему жизнь четверть века.
После кладбища был поминальный обед в доме Тамары Васильевны.
Геннадий хотел уехать, но что-то его удержало. Может, запах пирогов из кухни Ольга пекла так же, как ее мать. Может, воспоминания о прошлом, которые настигли врасплох. Он вошёл в дом, огляделся. Все та же старая мебель, те же кружевные салфетки, те же фотографии на стенах.
Ничего не изменилось, только хозяйки больше не было.
— Геннадий Петрович?
Он обернулся. Перед ним стоял пожилой мужчина в очках невысокий, седой, с папкой под мышкой.
— Да, это я.
— А вы?
— Ефим Борисович. Нотариус. Мы с вами не встречались, но я много о вас слышал.
Что-то в тоне этих слов насторожила Геннадия.