— Как ваше драгоценное здоровье? Слышал, врача вызывали. Что-то серьезное?
— Живу пока.
— Ну и славно.
— Ну и хорошо.
Он прошел в дом, осматриваясь таким видом, будто оценивал имущество.
Тамара Васильевна проводила его взглядом и тихо сказала дочери, зачем ты его привезла.
— Я же просила, сама приезжая.
— Мама, он помочь хотел.С окнами.
— Помочь он хотел, горько усмехнулась Тамара Васильевна.
— Ладно, проходите. Чай поставлю.
Внутри дом выглядел так же, как двадцать лет назад старая мебель, кружевные салфетки, фотографии на стенах.
Геннадий никогда не понимал, почему тёща не продаст эту развалюху и не купит нормальную квартиру. Упрямство. Глупое старческое упрямство.
— Окна в спальне заедают, сказала Тамара Васильевна, когда они сели за стол.
— Открыть не могу уже месяц.
— А вам и не надо открывать. Геннадий отхлебнул чай. Сквозняки — первый враг для сердечников.
— Врач-то что сказал?
— Сказал, что жить буду.
— Ну, все мы когда-нибудь. Он сделал многозначительную паузу и улыбнулся.
— Жить будем. Я имею в виду.
Ольга вздрогнула. Она поняла намек, поняла и бессильно сжала руки под столом.
Тамара Васильевна тоже поняла. Но ответила спокойно:
— Когда-нибудь, конечно. Но не сегодня.
Геннадий посмотрел на нее с ленивым интересом.
Старуха была крепким орешком, это он признавал. Другая бы давно сломалась от его подколок, но Тамара Васильевна держалась.
Раздражала. После чая он не хотя пошёл смотреть окна. Проблема оказалась пустяковой разбухла деревянная рама от влажности. Геннадий мог починить за полчаса, но намеренно тянул время, громко вздыхая и причитая.
— Тут все менять надо, заявил он, вернувшись на кухню. Рамы гнилые, стеклопакеты нужны.
— Это тысяч пятьдесят, не меньше.
— Пятьдесят тысяч! Ольга побледнела.
— А ты как думала? Это же дом, не квартира. Содержание соответствующее.
Тамара Васильевна молчала. Она знала, что зять врет, рамы были вполне нормальные, просто требовали не большого ремонта. Но спорить не стала. Не было сил.
— Я сделаю, что смогу, — продолжал Геннадий с мученическим видом.
— Но вы же понимаете, Тамара Васильевна, это временная мера. Вам бы правда задуматься о переезде.
— В вашем состоянии одной в таком доме.
— Я задумаюсь, — ответила тёща ровным голосом.
— Вот и правильно. О детях надо думать. Ольга вся извелась, пока к вам ездит.
— У неё своих забот хватает. А вы её дергаете по каждому пустяку.
— Гена! Не выдержала Ольга.
— Что? Я правду говорю. Каждую неделю то одно, то другое. Мама звонила. Мама просила. Мама заболела. А Ольга бросает все и мчится.
— Это нормально?
Тамара Васильевна посмотрела на зятя долгим взглядом. Потом перевела глаза на дочь, в этом взгляде были боль, жалость и что-то ещё.
Понимание, может быть. Или прощание.
— Оленька. Сказала она тихо. Иди, погуляй по саду. Яблоки посмотри, может, еще остались на ветках.
— Мама, я.
— Иди, доченька. Мне с Геннадием поговорить надо.
Ольга хотела возразить, но что-то в голосе матери остановило её.
Она встала и вышла, тихо прикрыв дверь.
Геннадий откинулся на стулья, скрестив руки на груди.
— Ну, что за разговор?
Геннадий, Тамара Васильевна, говорила медленно, тщательно подбирая слова.
— Я старая женщина. Больная. Это ты правильно заметил. Мне осталось немного.
— Тамара Васильевна, ну что вы?
— Помолчи.
— Дай сказать. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Всегда знала, с первого дня.
— И я тебя не любила, не буду врать. плохой ты человек, Геннадий. Я это сразу увидела. Но Оля тебя выбрала, и я смирилась.
Интересное признание на старости лет.
— 25 лет я смотрела, как ты ее ломаешь. По кусочку, по капельке.
Была веселая девочка, стала тень. Была красавица, стала старуха раньше времени. Твоя работа.
Геннадий хотел ответить резкостью, но что-то в глазах тёщи остановило его.
Она смотрела без ненависти, без злости, только с бесконечной усталостью.
— К чему этот разговор? — спросил он.
— К тому, что я скоро умру.
— Врач не сказал, но я знаю. Чувствую. И хочу, чтобы ты знал одну вещь.
— Какую?
Тамара Васильевна помолчала.
Потом произнесла:
— Я всё про тебя знаю, Геннадий. Всё.
— Он похолодел.
— Что она имеет в виду? Кристину? Откуда?
— Не понимаю, о чём Вы.
— Понимаешь? Но это неважно. Я просто хочу, чтобы ты знал, все тайное становится явным.
— Рано или поздно. Она встала, опираясь на стол, и медленно пошла к двери. Окна почини. Ради Оли, не ради меня. И вышла, оставив Геннадия в странном оцепенении.
Он просидел за столом минут 10, пытаясь понять блефует старуха или правда что-то знает. Потом решил блефует. Откуда ей знать про Кристину? Они встречаются тайно, телефон он всегда при себе, следов не оставляет.
Просто тёща играет в игры. Пытается напугать. Геннадий усмехнулся и пошёл чинить окна.
Через два часа они уезжали.
Тамара Васильевна стояла на крыльце, кутаясь в старую шаль, и смотрела вслед машине. Ольга махала из окна, пока дом не скрылся за поворотом.
— Как она постарела, тихо сказала Ольга.
— Все стареют.
— Гена, может, нам почаще приезжать? Она совсем одна.
— Почаще? И так каждые выходные тут торчим. У меня, между прочим, тоже дела есть.
Ольга замолчала. За окном потянулись серые поля, голые деревья, низкое небо. Дождь так и не начался, просто висел в воздухе, давил, душил.
Геннадий думал о Кристине. Сегодня вечером он поедет к ней, и она встретит его улыбкой, ласками, восторгом.
А эту жизнь тёщу, жену, субботние поездки он скоро оставит позади. Навсегда. Решение окончательно созрело. Он уйдет. Скоро. Две недели Геннадий готовился. Собирал документы, перекладывал деньги на отдельный счет, о котором Ольга не знала, тайно перевозил вещи к…
Кристине.
Она приняла новость о его скором переезде, с восторгом бросилась на него, расплакалась от счастья.
— Наконец-то! Наконец-то мы будем вместе!
Геннадий гладил её по волосам и чувствовал себя героем. Мужчиной, который решился на поступок. 25 лет терпел, хватит.
Ольга ничего не замечала. Или не хотела замечать.
Она вообще в последнее время ходила как тень, звонила матери по три раза в день, плакала по ночам, варила борщи, которые никто не ел.
Скоро Тамара Васильевна слегла окончательно.
Врач, приезжал через день, говорил непонятными словами, качал головой.
— Мне надо к маме переехать, — сказала однажды Ольга за ужином. — На время. Пока ей не станет лучше.
— Переезжай, — равнодушно ответил Геннадий.
Ольга подняла на него глаза, в них мелькнуло что-то похожее на надежду «ты не против».
— С чего мне быть против? Езжай, ухаживай за матерью.
Он едва сдержал улыбку. Как удачно все складывалось. Ольга уедет, и он спокойно заберет оставшиеся вещи. Даже объясняться не придется лицом к лицу.
Но судьба распорядилась иначе.
В четверг позвонила Анна.
Дочь редко звонила отцу, обычно общались с матерью. Поэтому Геннадий удивился, увидев ее имя на экране.
— Папа, голос Анны, был странным, напряженным. Ты дома?
— Дома. А что?
— Я сейчас приеду.
Она появилась через полчаса, влетела в квартиру, бросила сумку на пол и уставилась на отца горящими глазами.
— Кто такая эта девка?
Геннадий похолодел. Но сразу взял себя в руки улыбнулся развел руками
— Понятия не имею с чего вдруг?
— Не ври мне я видела вас вчера в торговом центре вы целовались у лифта.
Пауза повисла в воздухе тяжелая как камень.
— Она это не то что ты думаешь.
— Не то, а что это тогда папа, ты изменяешь маме все это время пока она убивается из-за бабушке, ты бегаешь к другой?
Геннадий почувствовал, как в груди закипает раздражение. Он не собирался оправдываться перед собственной дочерью. Не собирался объяснять ей то, чего она все равно не поймет.
— Это моя жизнь, — процедил он, и не тебе меня судить.
— Твоя жизнь? А мама? А мы с Денисом?
— Вы давно выросли. Живёте своими семьями. Какое вам дело до моих отношений с матерью?
Анна смотрела на него так, будто видела впервые. В ее глазах было что-то новое не обида, не злость. Брезгливость.
— Ты собираешься ей сказать?
— Собираюсь. Сегодня.
— Папа, не надо. Не сейчас. Бабушке совсем плохо, мама и так на нервах.
— Вот именно. Сколько можно ждать удобного момента. Его никогда не будет.
Анна покачала головой и молча вышла.
Геннадий слышал, как хлопнула входная дверь, как простучали каблуки по лестнице. И ему стало легче. Одним разговором меньше.
Ольга вернулась вечером. Усталая, осунувшаяся, с красными от слёз глазами.
Мать ей сегодня не понравилось, сказала что-то странное, не узнала сразу.
Врач предупредил готовьтесь к худшему.
— Гена, сказала она, садясь за стол.
— Я думаю, надо Дениса позвать. Попрощаться. Мама может.
— Ольга, перебил Геннадий. Сядь! Поговорить надо.
Она удивленно посмотрела на него.
— Что случилось?
Геннадий глубоко вздохнул.
Он репетировал эту речь сотни раз перед зеркалом, в машине, в душе. Но сейчас слова вдруг стали острыми, злыми.
— Двадцать пять лет! — молчал Хватит. Жена! — я решил с меня Хватит, голос его окреп.
— Двадцать пять лет! — терпел тебя и твою мать. Теперь живи сама. Квартира твоя, остальное моё.
Ольга моргнула. Раз, другой. Словно не понимала значения слов.
— Гена! Что ты говоришь?
— То, что слышишь. Я ухожу. Сегодня. Вещи уже собрал.
— Уходишь? Куда?
Он помолчал секунду. Потом сказал ровно — к женщине.
— Ее зовут Кристина. Мы полгода вместе.
Ольга побелела. Губы ее задрожали, руки вцепились в край стола.
— Полгода? — Ты. Все это время?
— Да. И не жалею. С ней я чувствую себя человеком.
— А с тобой ничем.
— Гена, мама умирает.
— Сейчас.
— Вот именно. Взорвался он.
— Всегда мама.
— Всю жизнь мама.
— А я? Я? Я где в этом списке? После собаки соседской?
Он схватил куртку с вешалки, подхватил заранее собранную сумку.
— Гена, подожди. Давай поговорим. Двадцать пять лет. Дети, внуки.
— Вот и живи с детьми и внуками. И с мамой своей драгоценной. А я пожил.
Дверь хлопнула так, что зазвенели стекла. Ольга осталась стоять посреди прихожей, одна, в пустой квартире, где ещё пахло его одеколоном.
Она не плакала. Слёзы придут позже ночью в подушку. А сейчас была только пустота. Огромная, страшная пустота на том месте, где 25 лет была ее жизнь.
Первые дни Ольга существовала как во сне. Вставала, умывалась, ела что-то безвкусное, ложилась.
Время тянулось бесконечно минуты превращались в часы, часы в дни.
Телефон разрывался от звонков Анна, Денис, подруги, соседки.
Все узнали. В маленьком мирке их знакомых новость разлетелась мгновенно Геннадий ушел к молодой.
— Мамочка, я приеду, — говорила Анна в трубку. Побуду с тобой.
— Не надо, доченька. У тебя работа.
— Какая работа? Ты одна, тебе плохо.
— Мне не плохо. Мне. Никак.
И это было правдой.