Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 158
Следующие два дня прошли в тягучем, выматывающем ожидании. Время словно сгустилось, как кисель. Никаких внезапных вызовов к начальству. Никаких таинственных звонков или странных намёков в корпоративном чате. Шеф был холоден и отстранён, как обычно, требователен и придирчив, как всегда. Ни единого слова – ни о сделках с «Вектором», ни о конкурентах, ни о сомнительных «возможностях». Эта тишина была хуже любого шума. Она звенела в ушах.
Я превратилась в параноика. Ждала. Прислушивалась к каждому шороху за стеной. Ловила взгляды коллег, выискивая в них намёк на осведомлённость, осуждение или, что хуже всего, жалость, потому что и так понятно: если Леднёв узнает о моих проделках, то вышвырнет на улицу и не посмотрит на наше родство. То есть скандал и показательную порку устраивать не будет, продолжая поддерживать амплуа заботливого отца, а скорее всего предложит написать заявление по собственному желанию и убраться из «Проспекта» по-тихому, не привлекая внимания.
Все эти два рабочих дня я анализировала каждую интонацию в голосе Гиены, каждую паузу в речи заместителей Владимира Кирилловича на совещаниях и во время рабочих переговоров. Мне казалось, что коллегам всё уже известно, что все только и делают, что перешёптываются за моей спиной, обсуждая потенциальную измену и грядущие последствия. Но лица вокруг были гладкими, будничными, озабоченными только своими отчётами и дедлайнами.
Роман вёл себя… нормально. Даже слишком. Неприлично нормально для человека, который якобы что-то замышляет или, наоборот, пытается вывести на чистую воду. Он не задавал лишних вопросов, не лез в мой график под предлогом «помощи», не пытался с глазу на глаз вывести на откровенность за чашкой кофе. Его поведение было ровным, профессиональным, почти что безупречным. И это действовало мне на нервы сильнее любой подозрительности. То ли он был гениальным актёром, то ли… то ли я совершила ошибку, бросив тень на честного человека.
Однажды вечером, когда небо над городом затянулось свинцовым одеялом, мы не сговариваясь вышли из офиса почти одновременно. На улице повеяло сыростью и запахом мокрого асфальта. Моросил тот самый мелкий, назойливый дождь, что не льёт, а висит в воздухе, покрывая всё плёнкой холодной влаги. «Тоже мне, зима называется», – недовольно подумала я, пожалев о тех временах из своего детства, когда в декабре уже можно было играть в снежки или лепить снеговиков.
– Ты сегодня какая-то… молчаливая, – заметил Орловский, поправляя воротник пальто. Голос звучал обыденно, но в нём была та самая доля внимания, что отличала этого мужчину от других. Понять можно: мы формально не состоим в близких отношениях, от них перешли к дружеским, и всё-таки в глубине души у каждого что-то теплится. Я ощущала, как Роман смотрит на меня. В его взгляде глубоко таилась любовь. Та самая, которую он не спешил показывать, чтобы не стать слишком уязвимым. Да и сама чувствовала к нему больше, чем интерес и привязанность. Может, и много раз хотела отказаться от этого, но сердцу не прикажешь.
– Думаю слишком много, – ответила я коротко, уставившись в серую гладь лужи у своих ног.
– Обо мне? – улыбнулся он уголком губ, и в его взгляде мелькнула привычная, тёплая искорка.
– В том числе, – призналась я, и это снова была чистая правда.
Он внезапно остановился, заставив и меня замедлить шаг. Повернулся ко мне, и дождь тут же начал сеять мельчайшие капли на его плечи и волосы.
– Слушай, Алина, – сказал он серьёзно, без улыбки теперь. – Если тебя что-то гложет, что-то мучает – просто скажи. Прямо. Я терпеть не могу эти игры в молчанку и недосказанность. Они всё только портят.
Вот оно. Окно. Идеальная возможность. Раскрыть карты. Сказать: «Я всё выдумала. Это была ловушка. Прости». Или, на худой конец, продолжить блеф, посмотреть на его реакцию сейчас, когда нас никто не видит. Но язык будто онемел. Горло сжал холодный ком. Я увидела в его глазах не подозрение, а искреннее желание понять, помочь, разрядить эту необъяснимую напряжённость между нами. И солгать в этот момент снова показалось ещё большим предательством, чем вся эта дурацкая проверка. А правду выложить – страшно, потому как можно запросто разрушить то хрупкое, что ещё оставалось между нами.
Я снова промолчала. Просто покачала головой, сделав вид, что смахнула с лица мокрую прядь, и двинулась дальше, к машине. Он не стал настаивать, лишь вздохнул почти неслышно и зашагал рядом. Дождь усиливался, и под его шёпот было легче скрыть собственное смятение.
– Что там с «Вектором»? – спросил вдруг Орловский.
– Всё нормально, – уклончиво ответила я. – Тебе интересно, заплатили мне представители «Некста»? Да, перевели на мой счёт кругленькую сумму.
Высказала всё это лишь затем, чтобы, если Роман до сих пор сомневался, стоит ли докладывать Леднёву или нет, то после таких слов точно бы решился.
– Я уже присмотрела себе новенькую тачку, – добавила я. – Хочешь, вместе поедем в автосалон? Оценишь.
Орловский отрицательно покачал головой.
– Прости. Но я сегодня занят.
– Ах, ну да, помню, как же, – и я проговорила почти без запинок ту сказанную им однажды по телефону фразу, после которой наши отношения дали крупную трещину. – «Да, солнышко, да. Конечно, приеду. Маленькая моя, соскучилась? Ты ж моя хорошая. Потерпи немного. Ещё денёк, я обязательно примчусь. Какой подарок ты хочешь? Да? Конечно, можно, о чем вопрос! Знаешь, я очень тебя люблю. Правда-правда. А ты меня? Какая ты хорошая». Кажется, ничего не забыла.
К этому времени мы подошли к нашим машинам, и Роман замер, глядя на меня удивлённо.
– Ты это серьёзно сейчас?
– Вполне.
– И что ты думаешь по данному поводу? – он прищурился. – Хотя погоди. Дай сам догадаюсь. Ты наверняка, учитывая свою ревнивость, решила, что у меня очередная любовница. Притом я жуть какой равнодушный и циничный, раз позволил себе общаться с ней, не стесняясь твоего присутствия. Верно?
– Да!
Орловский покачал головой, как взрослый мужчина, перед которым маленькая девочка совершила глупый поступок.
– У меня есть младшая сестра. Сводная. Ей 10 лет, она живёт со своей мамой, – вдовой моего отца. С моей мамой он развёлся, когда мне было 15 лет, потом снова женился, у них родилась девочка, Маша. Поначалу, как и все подростки, я его ненавидел. Когда папы не стало, увидел на похоронах его новую семью. Моя сестрёнка оказалась вылитой его копией. Моё сердце растаяло. Я подошёл к ним, поздоровался, мы стали общаться. С тех пор я поддерживаю с ними отношения и помогаю. Маша – ангел во плоти. Умная, красивая, чудесная девочка. Её мама работает в поликлинике медсестрой, зарплата у нее не слишком, потому поддерживаю их. В тот раз я общался с Машей, собираясь приехать к ним и поздравить с днём рождения.
Я слушала с приоткрытым ртом.
– И ты… почему сразу мне не рассказал?!
– Потому что, как и ты, Алина, я не сразу и безоговорочно пускаю людей в свой ближний круг. А Маша – родная душа, и ближе нее у меня после смерти сначала отца, а потом и мамы никого нет.
Я молчала, придавленная его словами. Так и не нашлась, что сказать. Орловский коротко попрощался, сел в машину и уехал. Испытывая муки совести, я поехала к себе, а на следующий день напросилась к Роману в гости. Просто пришла к нему в кабинет во время рабочего дня и сказала:
– Нам нужно поговорить без свидетелей. Предлагаю пообщаться на твоей территории. С тебя ужин, – можешь заказать в ресторане, – с меня хорошее вино. Ну как, договорились?
Мне показалось сначала, пошлёт меня Орловский куда подальше. Но вдруг согласился.
***
Лампочка под абажуром отбрасывала мягкий круг света на стол, а за окном тихо синел город. Мы ужинали, говорили о ерунде – о смешном коте у соседки, о дурацком фильме, который смотрели на днях, о том, как странно ведёт себя Гиена, стоит где-то рядом заиграть классической музыке – вся преображается, смягчается лицом. Смеялись. И в какой-то момент, глядя на то, как Роман аккуратно очищает апельсин, чтобы долька не лопнула, я вдруг поняла: если не сейчас – то никогда. Просто физически не вынесу еще одного дня этой липкой, разъедающей изнутри лжи.
– Рома, – сказала я, уставившись в свою тарелку, где остывала паста. Голос прозвучал глухо. – Я должна тебе кое-что сказать. Важное.
Он не ответил сразу. Просто замер, потом медленно отложил фрукт. Откинулся на спинку стула. В его позе не было ни страха, ни раздражения – только полная, почти болезненная сосредоточенность.
– Слушаю, – произнес тихо.
И я рассказала. Всё. С начала и до конца. Без оправданий, но и без самобичевания – просто как отчет. Про свои подозрения, которые грызли меня, как моль. Про шефа, про его странную осведомленность, про то, как мир вокруг вдруг стал похож на шахматную доску, где я – пешка, стремящаяся стать ферзём, а все остальные – игроки. Но самое главное – выложила всё про устроенную мной проверку. Про то, как я два дня ждала разоблачения, однако этого не случилось.
Слова давались тяжело. Я вытаскивала их из себя одно за другим, чувствуя, как с каждым становится немного легче. Ждала всего – вспышки злости, холодной обиды, даже оскорблений. Готовилась ко всему, кроме одного: понимания и принятия.
Орловский молчал. Долго. Не перебивал, не морщился, просто слушал, уставившись в одну точку на скатерти. Потом медленно встал, подошел к окну, уперся ладонями в подоконник. Стоял так, глядя в темноту, а его спина в простой серой рубашке казалась вдруг невероятно уставшей.
– Знаешь, – сказал он наконец, не оборачиваясь, и голос его был низким, ровным, без интонаций, – самое обидное даже не то, что ты мне не доверяла. Хотя и это, конечно… ранит. Самое обидное – что ты вообще решила, будто я способен на такое предательство. В принципе. Что где-то в твоей голове существует версия меня – подлого, расчетливого, готового подсидеть тебя ради карьеры или… не знаю, расположения шефа.
Я сжалась в комок, обхватив локти руками. Холодный ужас прошелся по спине. Роман говорил не о предательстве чувств, о предательстве его сути. И это было в тысячу раз страшнее.
– Я не знаю, как тебе доказать, – продолжил он все так же тихо, глядя в свое отражение в черном стекле. – Словами – нельзя. Делами… Я никогда не работал на шефа против тебя. Никогда. Да, я его опасаюсь в некотором роде. Как все нормальные люди опасаются начальника, от которого зависит их финансовое благополучие и карьера. Да, я не герой, потому не пойду против Владимира Кирилловича с открытым забралом, если речь не идет о чем-то совсем уж криминальном. Я осторожен. Но не предатель.
Он наконец повернулся ко мне. Лицо его было бледным, глаза – темными, серьезными. В них не было ни капли того тепла, что светилось там несколько минут назад.
– Если после всего ты захочешь уйти – пойму. Честно. Но если хочешь остаться, – он глубоко вдохнул, – то... Давай больше играть в эти злые игры. Ни в шпионов, ни в следователей, ни в проверки на вшивость. Мне это не нужно. Мне нужна… настоящая ты. Со всеми страхами, сомнениями, даже с этой вот паранойей. Но не та, которая все время ждет удара в спину. И не та, которая сама готовит этот удар – на всякий случай.
У меня дрожали руки так, что я сжала их в кулаки, чтобы скрыть. Но внутри, в самой глубине, где последние недели стоял оглушительный, панический гул, вдруг стало тихо. Совершенно, пронзительно тихо. Я поверила ему. Не потому что он произнес какие-то «правильные» или красивые слова – говорил Орловский довольно коряво, сбивчиво. А потому что в этих словах, в этой усталой позе, в этом взгляде больше не было места для фальши. Ледяная стена, которую я сама выстроила между нами, дала трещину – и за ней оказался не враг, не интриган, а просто человек. Такой же уязвимый, уставший от недоверия и ждущий не проверок, а просто честности. Пусть даже горькой.