Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 157
Но чем ближе такси подбиралось к моему дому, тем отчётливее я понимала: план – штука коварная и, в сущности, совершенно декоративная. Пока он живёт в голове, то кажется безупречным, логичным, почти изящным, как математическая задачка в учебнике. Но стоит попытаться воплотить его в реальность – а она состоит из грязноватого салона такси, противного желтого света фонарей за окном и давящего молчания водителя – и план мгновенно начинает разлагаться. Он начинает пахнуть дешёвой ложью, липким животным страхом и предательством. Даже если предаёшь не кого-то конкретного, а всего лишь собственное спокойствие, ту самую сонную и уютную трясину, из которой так отчаянно рвалась на волю всего несколько часов назад.
Я прислонилась краем лба к холодному стеклу и смотрела в окно, будто пытаясь найти в мелькающем пейзаже подтверждение своим пошатнувшимся намерениям. Мимо проплывали дома – громадные, равнодушные, как спящие звери. Одни были совершенно тёмные, слепые. В других горели жёлтые, уютные прямоугольники окон, и эта самая их уютность сейчас казалась мне насмешкой. Там, за этими стёклами, люди ужинали, смотрели сериалы, ругались из-за немытой посуды, мирились, жили своей обычной, неправильной, но подлинной жизнью. И у каждого, наверняка, были свои планы на завтра. Свои вечерние сомнения, которые щекочут под ложечкой. Свои гложущие «а вдруг», которые шевелятся в темноте, когда не спится. Я сейчас была со всеми ими в одной лодке – лодке человеческой нерешительности. И от этого не становилось легче, скорее наоборот.
Телефон лежал на потрёпанном сиденье рядом, экраном вверх. Я ждала сообщения от Романа и одновременно боялась его, как огня. Это был удивительный парадокс: когда Орловский писал, мне становилось теплее и спокойнее, будто протягивал через километры руку. Когда же молчал – а делал это подозрительно долго, обычно мы по вечерам переписывались – тревога накатывала волной, холодной и солёной. Проклятая, унизительная зависимость, о которой в умных психологических книжках пишут сухо и безжалостно, холодными терминами вроде «созависимость» или «тревожная привязанность». Эти слова ничего не стоили сейчас, они не могли описать этот ком в горле.
Сообщение всё-таки пришло, отозвавшись негромкой, но пронзительной вибрацией. Я вздрогнула, будто меня толкнули.
– Добрый вечер. Чем занимаешься?
Всего один вопрос. Без смайликов. И столько в нём было этой его сдержанной заботы, что мне стало до тошноты стыдно за весь свой подлый замысел, за все эти гнилые мысли, что копошились в голове. Пальцы сами выстукали ответ, автоматом:
– Смотрю сериал про врачей.
Орловский в ответ прислал сердечко. Маленькое, алое, пульсирующее на экране. Деталь, пустяк, цифровой жест. Но ведь именно из таких вот пустяков, из этих ежедневных «доехала?», «как спалось?», «не забудь поесть» и складывается огромное и хрупкое здание доверия. Или, что вероятнее, тщательно возведённая иллюзия этого самого доверия – чёрт его, в конце концов, разберёт, где тут правда, а где просто привычка быть нужной.
Дома тихо. Тишина была не мирная, а гнетущая, звенящая, будто после взрыва. Я, словно в ритуале, включила свет во всех комнатах подряд – в прихожей, в зале, даже в ванной, будто боялась остаться наедине с собой в каком-нибудь тёмном углу. Разделась, повесила пальто, машинально поставила чайник, который зашипел и забурлил с деланной бодростью. Но чай так и не налила. Села на край дивана и уставилась в одну точку на стене.
В голове завелась своя собственная, изматывающая дискуссия, разговор с воображаемым и очень строгим следователем.
– Ты всё делаешь правильно, – твердила я себе, стараясь, чтобы голос в мыслях звучал твёрдо. – Это необходимо. Ты имеешь право знать.
– Ты просто проверяешь почву под ногами, – вступал более мягкий, оправдывающийся внутренний голос. – Так делают все. Это нормально.
– Это всё – ради будущего. Ради прочности. Чтобы не было потом сомнений, – добавляла я для окончательной убедительности, стараясь не замечать фальши в этом пафосе.
Но глубоко внутри, под всеми этими логичными слоями, что-то мелкое и острое неумолимо скреблось, царапало по душе: а если нет? Если я сейчас, своими собственными, вроде бы разумными руками, заложу под всё это мину замедленного действия? Под эти утренние смешные голосовые, под эти вечерние разговоры ни о чём, под то, что ещё вчера казалось единственным живым и настоящим клочком в моей жизни?
Спала я, как и следовало ожидать, отвратительно. Сон был рваным, тревожным. В нём снился офис, но не настоящий, а какой-то сюрреалистичный: бесконечные длинные коридоры без окон, выкрашенные в больничный зелёный цвет, и двери без ручек, сплошные гладкие плоскости. Я шла по этим коридорам босиком, и пол был ледяной. А где-то впереди, за поворотом, постоянно, как маяк, звучал голос Романа – спокойный, уверенный, зовущий. Я пыталась догнать его, бежала, но ноги вязли и буксовали, будто в глубоком мокром песке, и расстояние только увеличивалось.
Проснулась я ещё до будильника с сухим ртом и с одним чётким, выжженным ощущением: экзамен, к которому так долго и тайно готовилась, уже начался. Прозвенел звонок, раздали листы с заданиями, а я сижу и с ужасом понимаю, что не выучила ни одного билета. Ни одного. И отступать уже поздно.
Утро началось обыденно. Солнце светило с тем же равнодушием, что и вчера. Чайник закипал с той же унылой песней. Для дня, в который я собиралась совершить маленькое, но отвратительное предательство, погода была неприлично хорошей.
В офисе пахло кофе. Коллеги, как муравьи, копошились на своих квадратных метрах. Кто-то вполголоса ругался с бухгалтерией, кто-то с деланным восторгом обсуждал предстоящий отпуск. Жизнь катилась по накатанной колее, не подозревая и не интересуясь моей маленькой, скверной внутренней драмой. И в этом было что-то унизительное.
Роман появился ближе к десяти. В своём сером, чуть помятом пиджаке, без галстука, с той самой небрежной элегантностью, от которой у меня всегда слегка подкашивались ноги. Он пересёк открытое пространство офиса, как корабль – спокойно и целеустремлённо. Улыбнулся, поймал мой взгляд через головы сотрудников – и в эту секунду мне дико, до головокружения, захотелось всё отменить. Просто встать, подойти и выложить: «Слушай, я всё придумала. Просто тебя проверяла. Мне нужна была правда, как глоток воздуха».
Но ноги будто приросли к полу. Я лишь отвела глаза, делая вид, что внимательно изучаю экран смартфона. Мы пересеклись у кофемашины, этой металлической поилицы, вечно хлюпающей и ворчащей. Орловский протянул мне стаканчик с паром.
– Ты сегодня немного бледная, – сказал он тихо, так, чтобы не слышали другие. – Всё в порядке?
– Да, – соврала я автоматически, и слово прозвучало фальшиво даже в моих ушах. – Просто не выспалась.
Он лишь кивнул. Не стал копать с той настойчивостью, которая часто маскируется под заботу. И в этой его сдержанности была странная, взрослая порядочность. Люди, которые действительно что-то значат, не всегда лезут в душу с фонариком и пинцетом. Иногда они просто ждут у двери.
Чуть позже, когда мы по предварительной, тщательно продуманной мной договорённости остались одни в конференц-зале «для обсуждения деталей проекта», я сделала то, зачем всё и затевала.
Говорила я осторожно, как сапёр, обезвреживающий мину. Полунамёки. Полушутки, которые повисали в воздухе и опадали, как увядшие цветы. Якобы случайно оброненные фразы.
– Представляешь, – начала я, лихорадочно крутя в пальцах дешёвую ручку, – мне тут намекнули на одну… скажем так, нестандартную возможность. Неофициальную.
Он оторвался от документов, – формальным поводом для нашей встречи стал один из проектов по продвижению фармацевтического бренда от крупной компании «Вектор». Не испугался – нет, Орловскому это чувство вообще, мне кажется, не свойственно. Именно насторожился. Взгляд стал сосредоточенным, острым.
– Какую именно?
Я сделала голос максимально тихим.
– Рома, ко мне обратились конкуренты «Вектора» из фирмы «Некст». Как ты понимаешь, у «Вектора» сроки горят, им нужно срочно начать рекламную кампанию, поскольку у «Некста» на выходе аналогичный продукт. Здесь кто первым выпустит продукцию, тот и займёт большую часть рыночного сегмента. Речь идёт о миллионах евро. Огромный куш.
– И что же они от тебя хотят? – спросил Орловский, хотя по его глазам мне сразу стало понятно – догадался, не первый год в бизнесе.
– Чтобы мы задержали реализацию проекта. Всего на пару недель, не больше. За это время «Некст» сможет подготовить свою рекламную кампанию, выйдет с ней, и всё, «Вектор» окажется всего лишь вторым, – я сделала многозначительную паузу и пожала плечами, изображая лёгкое недоумение. – Ну, ты понимаешь. За это мне обещали одну очень заманчивую цифру.
Я жадно ловила его реакцию. Ждала резкого движения, испуга в глазах, мгновенного: «Ты с ума сошла?». Или, наоборот, слишком спокойного, расчётливого интереса: «И что они предлагают?». Но он просто молчал. Смотрел на меня долго, пристально, будто видел впервые или пытался разглядеть что-то знакомое в незнакомом лице.
– И ты… всерьёз думаешь об этом? – спросил наконец Орловский.
– Не знаю, – сказала я, и это была, наверное, единственная честная фраза за весь разговор. – Пока просто обдумываю. Когда речь идёт о пятизначной сумме в евро. Кто же от такого отказывается? К тому же риска ноль: никто даже не догадается о том, почему проект «Некста» опередил «Вектор».
– Леднёв может догадаться.
– Он нам с тобой доверяет. Если аргументированно докажем, что раньше чем через две недели проект не заработает, ни слова не скажет. Я возьму общение с ним на себя, если ты не против.
Он тяжело вздохнул, потёр переносицу большим и указательным пальцами – жест крайней усталости или разочарования. И в этот момент Орловский выглядел не как хитрый интриган или соблазнитель, а как просто человек, на которого внезапно, ни с того ни с сего, свалили чужой, очень неудобный и грязный груз.
– Алина, – произнёс он медленно, с трудом подбирая слова, – я не буду тебя отчитывать и читать морали. Но это… это очень опасная игра. Чрезвычайно. Опасно не только для карьеры – тут и до уголовного дела рукой подать. Опасно для… всего.
– Ты кому-нибудь скажешь? – вырвалось у меня внезапно, голос прозвучал резко, почти враждебно.
Он резко поднял голову, и в его глазах мелькнуло что-то вроде боли.
– Ты серьёзно? – спросил он, и в его голосе не было даже обиды. Только искреннее, неподдельное удивление. Удивление от того, что его вообще можно было о таком спросить.
– Нет, – ответил он твёрдо, отчеканивая. – Это твой выбор. Твоя ответственность. Я здесь ни при чём. И участвовать в этом не буду.
Мне стало не по себе, дурно, как от внезапного укачивания. Вся ложь, которую я так искусно, как мне казалось, приготовила, вдруг развернулась и предстала в своём истинном виде – грязной, мелкой, ненужной. Я проверяла его на прочность, а в итоге лишь обнажила слабость и подлость собственных сомнений.
– Скажи, зачем тебе это всё?
– Я же сказала: очень крупная сумма. Мне столько за пять лет не заработать. А я давно мечтаю купить квартиру побольше. Надоела та кроха, в которой теперь живу. Да и район не нравится. В общем, много всяких условий, Рома. Понимаешь?
Он снова пожал плечами.
– Что ж… если ты всерьёз всё это задумала, то отговаривать больше не стану.