Рубашки висели на спинке стула. Пять штук, белые, отглаженные, на плечиках. Я готовила их к командировке мужа, как делала это последние девятнадцать лет.
— Спасибо, — сказала я вслух. Просто чтобы услышать это слово. Хоть от кого-нибудь.
— За что спасибо? — Виктор поднял голову от телефона.
— Ни за что. Просто напоминаю, как оно звучит.
— Ир, ты о чём?
— О том, что я глажу тебе рубашки. Готовлю завтраки, обеды, ужины. Стираю, убираю, вожу детей. И ни разу — ни разу за девятнадцать лет — не слышала «спасибо».
Виктор отложил телефон. Посмотрел на меня как на больную.
— Ир. Это не помощь. Это твоя обязанность. Ты — жена.
Обязанность. Вот так просто.
Я стояла с утюгом в руке и чувствовала, как внутри что-то сдвигается. Не ломается — именно сдвигается. Как тектоническая плита перед землетрясением.
— Моя обязанность, — повторила я медленно. — А твоя — какая?
— Я зарабатываю деньги. Обеспечиваю семью.
— Я тоже работаю. Сорок часов в неделю. Экономистом. Помнишь?
— Ну и что? Ты женщина. Дом — на тебе.
Он сказал это так спокойно, так уверенно. Как аксиому. Как дважды два.
Девятнадцать лет я слышала эту аксиому. И девятнадцать лет — соглашалась.
***
Мы познакомились на корпоративе, мне было двадцать шесть, ему — тридцать. Виктор казался надёжным: инженер на заводе, своя квартира, машина. Не пил, не гулял, маме нравился.
Поженились через год. Сразу договорились: он — добытчик, я — хранительница очага.
Только вот «очаг» оказался бездонной ямой.
Первые годы я ещё не работала — сидела с Лёшкой, потом с Настей. Готовила, убирала, стирала — нормально, декрет же. Виктор приходил с работы, ужинал и ложился на диван. Я укладывала детей, мыла посуду, гладила ему рубашки на завтра.
Потом вышла на работу. Думала — станет легче, разделим обязанности.
Не разделили.
— Вить, помоги посуду помыть.
— Я устал. Ты же дома.
— Я тоже устала. Я тоже работаю.
— Ты в офисе сидишь. А я на производстве. Это разные вещи.
И я мыла посуду. Потому что спорить — себе дороже. Потому что «не порть вечер». Потому что «дети услышат».
***
После того разговора с рубашками я три дня ходила сама не своя.
На работе — нормально, собранная, чёткая. А дома — как робот. Готовила, убирала, возила Настю на танцы, Лёшку — на футбол. Виктор улетел в командировку и не заметил ничего.
А я думала.
Сорок пять лет. Из них девятнадцать — в браке. Что я имею?
Работу, которая мне нравится. Детей, которых люблю. Квартиру, которую мы купили вместе — но оформлена она на Виктора, «так проще было с документами».
И мужа, который считает меня бесплатной прислугой.
Позвонила сестре, Наташке. Она живёт в Питере, разведена уже пять лет.
— Наташ, скажи мне честно. Я — дура?
— С чего вдруг?
— Виктор сказал, что домашняя работа — моя обязанность. Не помощь, а обязанность. Потому что я жена.
Наташка помолчала.
— Ирка. Ты не дура. Ты — удобная. Это хуже.
— В смысле?
— В прямом. Ты девятнадцать лет делаешь всё сама и не жалуешься. Он привык. Для него это норма.
— И что мне делать?
— Перестать быть удобной.
Я думала над её словами всю ночь.
Перестать быть удобной. Как? Уйти? Развестись? Устроить скандал?
Не хотелось ни того, ни другого, ни третьего.
Хотелось, чтобы Виктор понял. Сам. Без криков и истерик.
И я придумала как.
***
Виктор вернулся из командировки в пятницу вечером.
— Ир, я дома! Ужинать буду!
Я сидела на диване с книжкой.
— Привет. Ужин на плите.
— А подогреть?
— Микроволновка справа от холодильника.
Он замер в дверях кухни.
— Ир, ты что, заболела?
— Нет. Просто решила, что подогревать еду — не моя обязанность. Ты взрослый мужчина, справишься.
Виктор посмотрел на меня странно, но промолчал. Загремел тарелками, чертыхнулся — не нашёл нужную кнопку на микроволновке. Я продолжала читать.
Через полчаса он вышел из кухни.
— Ир, а посуда?
— Что — посуда?
— Помоешь?
— Я не пачкала. Сам поел — сам помой.
— Ир!
— Вить. Ты сказал, что домашняя работа — моя обязанность. Вот я и подумала: а почему? Мы оба работаем. Оба устаём. Почему я должна ещё и дома вкалывать, а ты — нет?
— Потому что ты женщина!
— И что? В законе написано, что женщина обязана мыть посуду?
Он не нашёлся что ответить.
***
Следующие две недели были показательными.
Я продолжала готовить — но только то, что ела сама и дети. Виктору — отдельно не разогревала, не накрывала, не убирала за ним.
Стирала — свои вещи и детские. Его рубашки копились в корзине.
Убирала — общие комнаты и детские. Его кабинет — не трогала.
Виктор сначала злился, потом недоумевал, потом пытался давить.
— Ирина, это саботаж!
— Это равноправие, Вить. Ты делаешь своё — я делаю своё.
— Я зарабатываю больше!
— Ненамного. И это не освобождает от бытовых обязанностей.
— Мать так никогда не делала!
— Твоя мать не работала. А я — работаю. Сорок часов в неделю, как и ты.
— Это разные вещи!
— Почему?
Он не мог объяснить. Каждый раз упирался в «потому что ты женщина» — и замолкал, понимая, что это не аргумент.
На третью неделю у Виктора закончились чистые рубашки.
— Ира. Мне на работу не в чем идти.
— Стиральная машина в ванной. Порошок — на полке. Инструкция — на крышке.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Я не умею!
— Научишься. Мне было двадцать шесть, когда я научилась. Тебе — сорок девять. Справишься.
Он простоял перед машинкой полчаса. Позвонил матери — спрашивал, как стирать. Я слышала, как свекровь на том конце провода причитала: «Витенька, что она с тобой делает!»
Пусть причитает. Мне всё равно.
***
Через месяц Виктор сломался.
— Ира. Нам надо поговорить.
Мы сели на кухне. Той самой, где я девятнадцать лет готовила ему завтраки.
— Ир. Я понял, что был неправ.
— В чём именно?
— В том, что считал домашнюю работу твоей обязанностью. Это... несправедливо.
Я молчала. Ждала продолжения.
— Я привык, что мать всё делала сама. Думал, так и должно быть. Не задумывался, что тебе тяжело.
— Мне не просто тяжело, Вить. Мне обидно. Девятнадцать лет я вкалывала на двух работах — в офисе и дома. А ты воспринимал это как должное.
— Я понимаю теперь.
— Понимаешь — потому что месяц сам стирал и готовил. А если бы я продолжала молчать — понял бы?
Он опустил глаза.
— Наверное, нет.
— Вот именно. Потому что удобно было не понимать.
Мы проговорили три часа.
Я рассказала всё. Про усталость, про обиду, про то, как каждый вечер падала в кровать без сил. Про отпуска, которые тратила на генеральную уборку, пока он рыбачил с друзьями. Про больничные, когда вместо отдыха разгребала накопившиеся дела.
Виктор слушал. Молчал. Иногда кивал.
— Почему ты раньше не сказала?
— Говорила. Много раз. Ты не слышал.
— Я...
— Ты отмахивался. «Ты же дома», «ты же женщина», «мать так делала». Мне надоело повторять.
— А сейчас?
— Сейчас — последний шанс. Либо мы делим обязанности честно, либо я ухожу.
— Ира!
— Я серьёзно, Вить. Мне сорок пять лет. Я не собираюсь оставшуюся жизнь работать прислугой.
***
Мы составили список.
Реально сели и написали: кто что делает.
Готовка — по очереди. Понедельник, среда, пятница — я. Вторник, четверг, суббота — он. Воскресенье — едим вне дома или заказываем.
Уборка — раз в неделю, вместе. Он — пылесосит, я — мою полы. Или наоборот.
Стирка — каждый свои вещи. Детские — по очереди.
Дети — поровну. Он возит Лёшку на футбол, я — Настю на танцы.
— Это как-то... по-деловому, — сказал Виктор, глядя на список.
— Это справедливо. Впервые за девятнадцать лет.
Первый месяц был тяжёлым.
Виктор готовил макароны с сосисками — дети морщились. Пережигал рубашки — покупал новые. Забывал забрать Лёшку с тренировки — мальчик звонил мне.
Но я не вмешивалась. Не подсказывала, не исправляла, не делала за него.
— Мам, папа опять котлеты сжёг, — жаловалась Настя.
— Скажи папе, пусть огонь убавляет.
— А ты не можешь сама сказать?
— Могу. Но он взрослый человек. Разберётся.
Виктор разобрался. Через два месяца его борщ был не хуже моего. А рубашки он научился гладить так, что даже я позавидовала.
***
Прошло полгода.
Сидим на кухне, ужинаем. Виктор приготовил рыбу с овощами — вкусно, красиво, даже зеленью посыпал.
— Ир, — он вдруг говорит. — Спасибо.
— За что?
— За то, что открыла мне глаза. Я был идиотом.
— Был.
— И за терпение. Что не ушла сразу.
— Думала об этом.
— Знаю. И рад, что осталась.
Я смотрю на этого человека, с которым живу двадцать лет. Он изменился. Не кардинально — но изменился. Стал замечать, благодарить, спрашивать «чем помочь».
— Вить. Ты знаешь, что было самым обидным?
— Что?
— Не то, что ты не помогал. А то, что не ценил. «Обязанность» — это когда не за что благодарить. Как будто я — функция, а не человек.
Он молчал.
— Я долго думала, почему так вышло. И поняла: ты не злой. Ты просто не видел. Для тебя чистые рубашки появлялись сами. Ужин возникал из ниоткуда. Как магия.
— Я правда не задумывался.
— Теперь — задумываешься?
— Теперь — да.
Недавно к нам приезжала свекровь. Посмотрела, как Виктор моет посуду после ужина, — чуть в обморок не упала.
— Витенька! Что ты делаешь?! Это женская работа!
— Мам. Это — посуда. Её моет тот, кто свободен. Сегодня — я.
— Но Ирина же...
— Ирина — моя жена, а не прислуга. Она тоже работает, тоже устаёт. Мы делим обязанности.
Свекровь повернулась ко мне. В глазах — смесь возмущения и уважения.
— Это ты его так... перевоспитала?
— Нет. Он сам. Когда месяц ходил в грязных рубашках.
Виктор рассмеялся. Свекровь — нет.
Но мне было всё равно.
***
Иногда подруги спрашивают: как ты его изменила?
Я отвечаю: никак. Я изменила себя.
Перестала быть удобной. Перестала молчать. Перестала делать за двоих, когда должны работать оба.
Это было страшно. Непривычно. Некомфортно.
Но это сработало.
Не потому что Виктор плохой человек. Он — нормальный. Просто привык к тому, что я всё тяну сама. А когда перестала — увидел, сколько это на самом деле работы.
Вчера Настя спросила:
— Мам, а почему папа раньше не помогал?
— Потому что я не требовала.
— А теперь требуешь?
— Теперь — да. И ты требуй. Всегда. С любым мужчиной.
— А если он скажет, что это женская работа?
— Значит, это не твой мужчина.
Настя задумалась. Ей семнадцать, она начинает встречаться с мальчиками. Я хочу, чтобы она не повторила моих ошибок.
— Мам. А ты жалеешь? Что столько лет терпела?
— Жалею. Но прошлое не изменишь. Зато будущее — можно.
Сейчас сижу на кухне, пью чай. Виктор убирает со стола — его очередь.
За окном темнеет. Обычный вечер, обычная жизнь.
Только теперь — справедливая.
Это не история про развод. Это история про границы. Про то, что их надо ставить — даже после девятнадцати лет брака.
Лучше поздно, чем никогда.
А вы бы смогли перестать быть «удобной», если бы муж годами воспринимал вашу работу как «обязанность»?