На фотографии в Инстаграме моя сестра стояла в моей кашемировой кофте. Той самой, цвета топлёного молока, которую я искала две недели.
Подпись под фото гласила: «Любимая кофточка, ношу уже третий год».
Третий год. Серьёзно?
Я купила эту кофту в сентябре. Четыре месяца назад. На распродаже в ЦУМе, отдала восемнадцать тысяч — для меня это была серьёзная покупка. Кашемир, итальянский бренд, мягкая как облако.
Надела два раза. А потом она исчезла.
Я перерыла весь шкаф, думала — сама куда-то засунула. Может, в стирку отдала и забыла. Может, на даче оставила. Бывает же.
А она — вот. На Ларисе. На моей младшей сестре. Которая «носит её уже третий год».
Мы с Ларисой никогда не были особо близки, хотя разница всего три года. Мне сорок семь, ей — сорок четыре. Живём в одном городе, видимся раз в месяц-два, на семейных посиделках у мамы.
Лариса всегда была «младшенькой». Любимицей. Той, которой всё прощалось.
В детстве она таскала мои игрушки. В юности — косметику. Когда я вышла замуж и переехала, думала — наконец-то закончится. Ан нет.
Теперь вот — кофты.
Я сидела и смотрела на экран телефона, а внутри закипало что-то тёмное и горячее.
Это была не просто кофта. Это был принцип.
— Лар, привет, — я позвонила ей через час, когда немного остыла. — Слушай, я тут фото твоё видела. Красивая кофта.
— А, спасибо! Да, я её обожаю, — голос у сестры был беззаботный, лёгкий. — Уютная такая, мягонькая.
— Ага. А где брала, не помнишь?
— Ой, давно уже. Кажется, на каком-то маркете. Или в интернете заказывала. Не помню уже, Ир.
Врёт. В глаза врёт.
— Лар, а ты у меня в квартире когда последний раз была?
Пауза. Короткая, но я её услышала.
— Ну... На твой день рождения, наверное. В октябре.
— Точно. В октябре. А я эту кофту в сентябре купила.
— И что?
— И то, что она моя, Лариса. Эта кофта — моя.
Молчание. Потом — смех. Такой лёгкий, искренний. Ненавижу этот её смех.
— Ир, ты чего? С дуба рухнула? Это моя кофта. Я её сто лет ношу!
— Ты написала «три года». Это не сто лет. И это враньё, потому что она у меня с сентября.
— Ну знаешь, у тебя паранойя какая-то! Может, у тебя похожая была? Их же штампуют тысячами.
— Кашемир, бренд Brunello Cucinelli, размер S, внутри ярлычок с надписью «Made in Italy» и номером партии. Хочешь — продиктую номер?
Снова пауза. Длиннее.
— Ира, я не понимаю, к чему ты клонишь.
— К тому, что ты забрала мою вещь и теперь делаешь вид, что она твоя. Как в детстве.
— Ой, всё! Я не буду это слушать! — и она бросила трубку.
***
На следующий день я поехала к маме.
Не для того чтобы жаловаться — мне сорок семь лет, я давно выросла из возраста «мама, а Лариска мою куклу забрала». Я хотела понять.
Мама встретила меня пирогами и чаем. Всё как всегда.
— Мам, скажи мне честно, — я отставила чашку. — Лариса у тебя деньги занимает?
Мама замерла.
— Почему ты спрашиваешь?
— Потому что она забрала мою кофту. Дорогую. И врёт, что это её.
— Ирочка, ну может ты ошиблась? Может, похожая?
— Мам. Я не ошиблась. Она была у меня на дне рождения, потом кофта исчезла. А теперь — на ней. Я хочу понять: это единичный случай или система?
Мама отвела глаза. И я поняла — система.
— Что она ещё брала?
— Ирочка, не надо...
— Мам. Что?
Мама вздохнула и вдруг как-то сразу постарела.
— У меня серьги пропали. Золотые, с изумрудами. Которые папа дарил.
Я похолодела. Эти серьги я помнила с детства. Мама надевала их только по праздникам.
— И ты молчала?
— А что я скажу? Лариса сказала, что не брала. Может, я сама куда-то положила и забыла...
— Мам. Тебе семьдесят три года. Ты ничего не забываешь. У тебя память лучше моей.
Мама заплакала. Тихо, без звука — только слёзы по щекам.
— Я не хотела скандала. Она же дочь...
— Она воровка, мам. Давай называть вещи своими именами.
— Ирочка!
— Что — Ирочка? Она у тебя украла папины серьги. У меня — кофту. И это только то, что мы знаем. А сколько ещё?
Когда я вернулась домой, села и стала вспоминать.
Два года назад у меня пропал флакон духов. Chanel, подарок мужа на годовщину. Я тогда решила, что разбила и забыла.
Год назад исчез шёлковый платок. Я грешила на химчистку — отдавала пальто, думала, платок был в кармане.
Полгода назад не досчиталась браслета. Серебряного, с бирюзой. Недорогого, но памятного — привезла из Стамбула.
И каждый раз Лариса бывала у меня незадолго до пропажи.
Совпадение? Не думаю.
Я открыла её Инстаграм и начала листать фотографии.
Вот она — в моём платке. «Обожаю этот винтаж, достался от бабушки». Какой бабушки? Наша бабушка умерла, когда Ларисе было пять лет!
Вот — с моими духами на полке за спиной. Случайно попали в кадр, но я узнала флакон.
Вот — мой браслет на её руке. «Любимый, ношу не снимая».
Меня затрясло.
***
Я могла бы позвонить Ларисе и устроить скандал. Могла бы приехать и забрать свои вещи. Могла бы рассказать всем родственникам, какая она на самом деле.
Но я сделала по-другому.
Позвонила подруге, Вере. Она юрист, специализируется на семейных делах.
— Вер, скажи, если родственник систематически ворует вещи — это подсудное дело?
— Смотря какая сумма ущерба. И есть ли доказательства.
— Кофта за восемнадцать тысяч, серьги — ювелирная оценка нужна, но думаю, тысяч пятьдесят минимум. Духи — двенадцать тысяч. Платок — восемь. Браслет — пять.
— Это уже за сотню переваливает. А доказательства?
— Фотографии в соцсетях, где она в моих вещах. И показания мамы.
— Мама будет свидетельствовать против дочери?
Я задумалась.
— Не знаю. Но у меня есть чеки на кофту и духи. И номер партии на ярлыке.
— Ира, ты серьёзно хочешь подать на сестру заявление?
— Пока не знаю. Но хочу, чтобы она знала, что я могу.
Вера помолчала.
— Знаешь что? Напиши ей официальную претензию. На юридическом бланке. С перечислением всех вещей, их стоимости и требованием вернуть или возместить ущерб. Я помогу составить.
— Она решит, что я сошла с ума.
— Пусть решает. Но когда увидит печать и подпись юриста — задумается.
Претензию мы составили за вечер.
Перечень похищенного имущества. Общая сумма ущерба — сто три тысячи рублей. Требование вернуть вещи или выплатить компенсацию в десятидневный срок. В противном случае — обращение в полицию с заявлением о краже.
Я распечатала два экземпляра. Один отправила Ларисе заказным письмом, второй — оставила себе.
***
Звонок раздался через два дня.
— Ира, ты в своём уме?! — Лариса кричала так, что я отодвинула телефон от уха. — Какая претензия?! Какой юрист?! Ты решила меня в тюрьму посадить из-за какой-то кофты?!
— Не из-за какой-то. Из-за кашемировой кофты за восемнадцать тысяч. И духов за двенадцать. И маминых серёг. Продолжить список?
— Ты... Ты... Это всё враньё!
— Лариса. У меня есть чеки. У меня есть фотографии, где ты в моих вещах. У меня есть показания мамы про серьги. Хочешь проверить, враньё это или нет — давай встретимся в полиции.
Тишина.
— Ты не посмеешь.
— Посмею. Мне сорок семь лет, и я слишком стара, чтобы терпеть воровство. Даже от родной сестры.
— Ира... Ты же понимаешь, что это конец? Между нами — всё.
— Между нами было «всё», когда ты первый раз залезла в мой шкаф, как в бесплатный магазин. Сейчас я просто подвожу черту.
Лариса заплакала. Или сделала вид — с ней никогда не поймёшь.
— У меня сейчас трудный период... С работы уволили, с Димой разошлись... Я просто хотела немного красивых вещей, чтобы не чувствовать себя неудачницей...
— Красивые вещи покупают. За свои деньги.
— У меня нет денег!
— Это не моя проблема, Лариса. Десять дней. Либо вещи, либо компенсация. Если ничего — заявление.
***
На девятый день курьер привёз посылку.
Кофта. Платок. Браслет. Духи — полфлакона осталось.
И конверт.
Внутри — записка: «Серьги у мамы. Я сказала, что нашла у себя случайно».
Ни извинений. Ни объяснений. Просто констатация факта.
Я позвонила маме.
— Мам, серьги нашлись?
— Да! — голос у неё был радостный. — Представляешь, Лариса говорит, закатились к ней в сумку, она только сейчас обнаружила...
Закатились. В сумку. Серьги в футляре.
— Мам. Ты же понимаешь, что это враньё?
Долгая пауза.
— Понимаю. Но они вернулись. И я не хочу это обсуждать.
— Хорошо. Не будем.
***
Прошло два месяца.
С Ларисой мы не общаемся. На семейных обедах у мамы она не появляется, если знает, что буду я. Мама страдает, но молчит.
Родственники разделились. Тётя Зина считает, что я «перегнула палку» и «из-за тряпок разрушила семью». Дядя Витя, наоборот, сказал, что давно пора было «приструнить эту проныру».
Мне, если честно, всё равно.
Я смотрю на свою кофту в шкафу — чистую, отглаженную, пахнущую моими духами — и чувствую спокойствие.
Не радость. Не злорадство. Просто — спокойствие.
Потому что граница проведена. Чётко, ясно, с юридической печатью.
Муж говорит, что я поступила жёстко. Может, и так. Но я помню, как мама плакала из-за папиных серёг. Как я две недели искала кофту, думая, что схожу с ума.
Это не мелочи. Это — отношение.
Когда тебя обворовывают и врут в лицо — это не «родственные шалости». Это неуважение. Презрение. Уверенность, что тебе всё сойдёт с рук.
Теперь Лариса знает, что не сойдёт.
И если когда-нибудь она захочет вернуться в мою жизнь — пусть сначала научится говорить: «Прости, я была неправа».
Не «так получилось». Не «ты всё неправильно поняла». Не «закатились в сумку случайно».
А просто — «прости».
До тех пор — дверь закрыта.
И шкаф тоже.
А вы бы подали официальную претензию на родственника, если бы он систематически присваивал ваши вещи?