Муж произнёс это за ужином. Я держала вилку над тарелкой. Рука замерла на полпути.
— Что ты сказал?
— Ну, ты же весь день жаловалась, что устала. Вот я и говорю — конечно, устала. От безделья ведь тоже тяжело.
Напротив сидела дочь Настя, шестнадцать лет. Она уткнулась в телефон и делала вид, что не слышит. Слышала, конечно. И мне от этого было ещё больнее.
— Паша, я не бездельничаю.
— Ну да, ну да, — он махнул рукой. — Ты «работаешь». На своей удалёнке. Четыре часа в день за компьютером — это, конечно, каторжный труд.
***
Мы с Пашей вместе девятнадцать лет. Познакомились, когда мне было двадцать шесть, ему — двадцать восемь. Он тогда работал инженером на заводе, я — менеджером в турагентстве. Зарабатывали примерно одинаково, жили в съёмной однушке, мечтали о своём жилье.
Потом родилась Настя. Я ушла в декрет, Паша получил повышение. Когда дочке исполнилось три, он уже был начальником отдела, а я сидела дома и не понимала, куда возвращаться. Турагентство закрылось, навыки устарели, да и Настя болела часто — садик, сопли, больничные.
Паша сказал тогда: «Люд, да не парься. Сиди дома, я зарабатываю нормально. Зачем тебе эта беготня?»
Я согласилась. Думала — временно. Пока Настя подрастёт, пока окрепнет. Потом выйду, найду что-нибудь.
«Временно» растянулось на тринадцать лет.
Три года назад я всё-таки нашла работу. Удалённую, на полставки — оператор в интернет-магазине.
Паша отнёсся снисходительно: «Ну, если тебе так хочется — работай. Хоть развлечёшься».
Развлечёшься. Он так и сказал.
А потом начались эти фразочки. Сначала редко, потом чаще. «Ты же целый день дома сидишь» — когда я просила помочь с ужином. «У тебя полно времени» — когда нужно было съездить в налоговую по его делам. «Тебе же несложно» — когда его мать просила отвезти её к врачу в другой конец города.
Я пыталась объяснить. Говорила — я работаю четыре часа, но это не значит, что остальное время свободно. Есть уборка, готовка, стирка, глажка, покупки. Есть Настины дела — родительские собрания, репетиторы, секции. Есть счета, квитанции, бумаги. Есть просто жизнь, которая требует времени и сил.
Паша слушал, кивал, а потом говорил: «Люд, ну ты преувеличиваешь. Какая там уборка — пропылесосила за полчаса и всё».
За полчаса. Четырёхкомнатную квартиру. С его носками под диваном и её косметикой на всех поверхностях.
Я перестала объяснять. Бесполезно.
И вот сегодня — «от безделья тоже тяжело».
***
После ужина я мыла посуду. Паша сидел в зале, смотрел футбол. Настя закрылась в своей комнате — уроки или, скорее, тикток.
Я тёрла сковородку и думала. Считала.
Подъём в шесть тридцать. Завтрак на троих. Паше — яичница с беконом, Насте — каша, себе — кофе на бегу. Проводить мужа, разбудить дочь, проконтролировать, чтобы поела и собралась. Уборка кухни. Закинуть стирку. Пропылесосить коридор — там вечно песок с ботинок.
С девяти до часу — работа. Не «развлечение», как думает Паша, а работа. С недовольными клиентами, с претензиями, с отчётами. С начальницей, которая требует «быстрее, ещё быстрее, почему заявка висит уже пять минут».
С часу до двух — обед. Себе и Насте, если она дома. Уборка после обеда.
С двух до пяти — домашние дела. Магазин. Химчистка — Пашин костюм. Сберкасса — оплатить квитанции. Школа — забрать справку для бассейна. Аптека — свекрови лекарства, она позвонила утром и «попросила».
С пяти до семи — ужин. Не сосиски из пачки, а нормальный ужин, как требует Паша. Суп, второе, салат. Компот, потому что он любит компот.
С семи до восьми — ужин и разговоры. Паша рассказывает про работу, я киваю. Настя молчит в телефон. Я убираю посуду.
С восьми до десяти — глажка, подготовка одежды на завтра, проверка Настиных уроков, если вспомнит показать.
С десяти до одиннадцати — душ, крем, полежать. Паша уже храпит.
В одиннадцать — отбой. В шесть тридцать — подъём. И снова.
Каждый день. Без выходных, без праздников, без отпусков.
И это называется «безделье».
***
На следующее утро я встала как обычно. Приготовила завтрак. Проводила Пашу. Разбудила Настю.
А потом села за компьютер и открыла экселевский файл.
Я бухгалтер по образованию — первый диплом, ещё до турагентства. Давно не практиковала, но считать не разучилась.
Начала вбивать цифры. Стоимость услуг домработницы в нашем городе — от пятисот рублей в час. Повар на дому — от восьмисот. Няня-гувернантка — от шестисот. Личный водитель — от пятидесяти рублей за километр.
Посчитала свой средний день. Уборка — три часа, полторы тысячи. Готовка — три часа, две четыреста. Закупки и поездки — два часа, триста километров в неделю. Контроль ребёнка — два часа, тысяча двести. Мелкие дела — час, пятьсот.
Итого: в день — около семи тысяч рублей. В месяц — двести десять тысяч. В год — два с половиной миллиона.
Я смотрела на цифры и не верила.
Два с половиной миллиона. Столько стоит моё «безделье». Столько Паша экономит на том, что я «сижу дома».
А он зарабатывает сто двадцать тысяч в месяц и считает себя единственным кормильцем.
***
Вечером я дождалась, пока Настя уйдёт к себе. Положила перед Пашей распечатку.
— Что это?
— Расчёт стоимости моего «безделья». Посмотри.
Он взял листок, пробежал глазами. Хмыкнул.
— Люд, это чушь какая-то. При чём тут домработница? Ты же жена, а не наёмный персонал.
— Именно. Я жена. Которая выполняет работу домработницы, повара, няни и водителя. Бесплатно.
— Бесплатно? Я тебя содержу! Квартира, еда, одежда — это что, не в счёт?
— В счёт. Давай посчитаем. Квартира — наша общая, мы её вместе покупали, когда я ещё работала. Еда — я её готовлю. Одежда — ты на меня последний раз тратился три года назад, на день рождения.
— Люда, не начинай.
— Я не начинаю. Я заканчиваю.
Он отложил листок. Посмотрел на меня с раздражением.
— Что ты хочешь?
— Уважения. Признания того, что я делаю.
— Я признаю! Но это же не работа, Люд. Это просто... быт. Все так живут.
— Не все. Многие мужья помогают. Многие мужья не называют это «бездельем».
— Я пошутил! Господи, у тебя совсем чувства юмора нет?
— Плохая шутка.
Он встал, отодвинул стул.
— Люд, у меня был тяжёлый день. Давай не будем ссориться из-за ерунды.
И ушёл смотреть телевизор.
Ерунда. Тринадцать лет моей жизни — ерунда.
***
Неделю я наблюдала. Считала. Записывала.
Понедельник: Паша пришёл с работы в семь, поужинал, сел за компьютер играть. В одиннадцать лёг спать. Мне не помог ни в чём.
Вторник: то же самое. Только ещё попросил погладить рубашку «срочно, на завтра важная встреча».
Среда: пришёл позже, «задержался с коллегами». Ужин остыл, я разогревала. Он поел и лёг на диван.
Четверг: выходной у Насти, она дома. Паша сказал утром: «Люд, займи её чем-нибудь, а то она весь день в телефоне сидит». Займи — это я. Он сам не подошёл к дочери ни разу.
Пятница: вечером гости — его друзья с жёнами. Я готовила два дня, накрывала стол, развлекала компанию. Паша сидел во главе стола и принимал комплименты: «Ой, как у вас уютно! Как вкусно!» Ни разу не сказал «это Люда приготовила». Просто «спасибо» и улыбка.
Суббота: попросила помочь с уборкой перед приходом свекрови. Паша сказал: «Люд, я всю неделю работал. Дай отдохнуть». Убирала сама.
Воскресенье: свекровь за столом, смотрит на меня оценивающе. «Людочка, а что это у тебя борщ несолёный?» Паша хмыкает: «Мам, ну она старалась. Как могла».
Как могла. Как собачка, которую похвалили за выполненный трюк.
***
В понедельник утром я не встала в шесть тридцать.
Лежала в кровати и слушала, как Паша ворочается, как звонит будильник, как он матерится и идёт на кухню.
— Люд! А завтрак?
— Сделай сам.
— Что?
— Сделай сам, — повторила я. — Яйца в холодильнике, сковородка на плите.
Тишина. Потом шаги, грохот посуды, запах горелого.
— Люда, я опаздываю! Какого чёрта?
— Паш, я устала. От безделья же тоже тяжело.
Он ворвался в спальню. Лицо красное, рубашка мятая.
— Ты издеваешься?
— Нет. Я беру отпуск. От домашних обязанностей. На неделю.
— Какой отпуск?! А кто будет?...
— Ты. Настя. Справитесь. Вы же считаете, что это «не работа».
Паша стоял и смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Люда, это не смешно.
— Я и не смеюсь. Иди на работу, опоздаешь.
Он постоял ещё, развернулся и ушёл. Дверь хлопнула.
Я лежала и смотрела в потолок. Внутри было странно — не страшно, не тревожно. Пусто и спокойно.
***
К вечеру Паша позвонил трижды. Первый раз — спросить, где чистые носки (в шкафу, верхняя полка). Второй — как включить стиральную машину (синяя кнопка слева). Третий — что купить на ужин (думай сам, дорогой).
Домой он пришёл с пиццей. Настя была довольна.
— Пап, а так можно каждый день?
— Нет, — буркнул Паша. — Это временно. Мама... болеет.
Я сидела за столом и ела пиццу. Не готовила. Не накрывала. Просто ела.
— Я не болею, — сказала спокойно. — Я в отпуске. Шесть дней ещё.
— Люда, хватит уже! Это глупо!
— Глупо — работать бесплатно и выслушивать про «безделье». Я закончила. Хочешь — готовь сам. Не хочешь — заказывай.
Настя переводила взгляд с меня на отца. Впервые за долгое время она отложила телефон.
— Мам, а что случилось?
— Папа считает, что я бездельничаю. Я решила показать, как выглядит настоящее безделье.
— Пап?
Паша покраснел:
— Я пошутил! Один раз пошутил, а она...
— Не один раз, — перебила я. — Десятки раз. «Ты же дома сидишь». «У тебя полно времени». «Тебе несложно». Я записывала, Паша. Хочешь — покажу список?
Он замолчал. Настя смотрела на него круглыми глазами.
— Пап, ты правда так говорил?
— Ну... не совсем так...
— Совсем так, — я встала из-за стола. — Я буду в спальне. Ужин уберёте сами.
***
Неделя была тяжёлой. Для них.
Паша не умел готовить — от слова «совсем». Первые два дня жили на полуфабрикатах и доставке. На третий день закончилась чистая посуда, а загружать машинку он так и не научился. Я сидела в комнате, слушала звон тарелок и мат.
Настя пыталась помочь, но она тоже мало что умела. Я всегда делала всё сама — быстрее, проще, не надо объяснять. Теперь расплачивалась.
На четвёртый день Паша пришёл с работы раньше. Сел напротив меня в гостиной.
— Люд, давай поговорим.
— Давай.
— Я... погорячился. С этим «бездельем». Прости.
— Извинения принимаю. Но это ничего не меняет.
— Почему?
— Потому что ты не понимаешь главного. Ты извиняешься за слова. А проблема — не в словах. Проблема в том, что ты правда так думаешь.
Он нахмурился:
— Я не думаю!
— Думаешь. Ты убеждён, что твоя работа — это работа, а моя — развлечение. Что твоя усталость — настоящая, а моя — каприз. Что ты «кормилец», а я — нахлебница, которую содержат из милости.
— Люда!
— Иначе ты бы помогал. За девятнадцать лет — хоть раз бы сам приготовил ужин. Хоть раз бы убрал квартиру. Хоть раз бы отвёз Настю куда надо без моей просьбы. Но ты не делал. Потому что «это женская работа». Потому что «я целый день на заводе». Потому что тебе в голову не приходило, что я тоже человек. Который устаёт. Которому нужен отдых. Которому нужна помощь.
Паша молчал. Смотрел на свои руки.
— Я не знал, что тебе так тяжело.
— Я говорила. Ты не слышал.
— Может, говорила не так?
— Может. А может, ты слушал не так. Мы можем бесконечно искать виноватого, Паша. Но факт остаётся фактом — ты не уважаешь мой труд. И это надо менять.
— Как?
Я достала листок. Тот самый, с расчётами. Добавила к нему новый — с графиком обязанностей.
— Вот. Распределение домашних дел. Пятьдесят на пятьдесят. Ты работаешь восемь часов, я — четыре плюс дом. Теперь дом — пополам. Честно.
Он взял листок. Прочитал. Поднял глаза.
— Люд, я не успею. У меня работа...
— У меня тоже. И Настя — уже не маленькая, пусть тоже участвует. Или мы живём как семья — все вместе, все помогают. Или я оформляю развод и нанимаю домработницу за твои алименты.
— Ты шутишь.
— Нет, Паша. Я абсолютно серьёзно.
***
Он согласился. Не сразу — сначала спорил, торговался, пытался увильнуть. Но я стояла на своём.
Первый месяц был адом. Паша забывал про свои обязанности, делал всё спустя рукава, ныл и жаловался. Я держалась. Не переделывала за ним, не бросалась помогать. Пусть учится.
Настя тоже возмущалась — почему это она должна мыть посуду и убирать свою комнату? Всю жизнь мама делала!
— Мама делала, — согласилась я. — Теперь мама устала. Твоя очередь.
— Это нечестно!
— Нечестно было тринадцать лет. Теперь — честно.
К концу второго месяца стало легче. Паша научился варить макароны и жарить котлеты. Не ресторанный уровень, но съедобно. Настя взяла на себя посуду и пылесос. Я освободила себе три часа в день.
Три часа! Я не знала, что делать с этим временем. Сначала просто лежала и смотрела в потолок. Потом начала читать — забыла, когда последний раз держала книгу. Потом записалась на йогу — давно хотела, но «когда мне».
Паша заметил перемены.
— Люд, ты какая-то... другая стала.
— Какая?
— Не знаю. Спокойнее. Красивее даже.
— Это называется «отдых», Паша. Я раньше не знала, что это такое.
Он помолчал. Потом сказал:
— Прости меня. За всё это время. Я правда не понимал.
— Теперь понимаешь?
— Теперь да. Когда сам начал делать — понял, сколько это занимает. И сил, и времени.
— Хорошо. Значит, не зря.
Он обнял меня. Впервые за много месяцев — по-настоящему, не формально.
— Я больше не скажу про безделье. Обещаю.
— Посмотрим, — я улыбнулась. — Но если скажешь — я знаю, что делать.
***
Прошёл год. Мы по-прежнему вместе. По-прежнему делим обязанности — не идеально, но работает.
Паша научился готовить борщ — тот самый, которым гордится перед матерью. Свекровь, кстати, была в шоке: «Пашенька, а почему ты? Людочка заболела?» Паша ответил: «Нет, мам. Людочка работает. Как и я.»
Свекровь поджала губы и промолчала. До сих пор не одобряет, но её мнение меня больше не волнует.
Настя уехала учиться в другой город. Перед отъездом сказала:
— Мам, спасибо, что научила меня убирать и готовить. В общаге — все в шоке, что я умею. Там девчонки пельмени варить не могут.
— Это не я научила. Это жизнь.
— Ну, ты показала, что это важно. И что работа по дому — это работа. Не «женское дело», а просто — дело.
Я обняла её. Крепко, долго.
— Запомни это, доченька. И мужа себе выбирай такого, который понимает.
— Выберу, мам. Обещаю.
Знаете, что я поняла за этот год? Уважение нельзя выпросить. Нельзя объяснить, уговорить, доказать словами. Уважение можно только заработать — жёсткими границами и последствиями.
Когда ты показываешь человеку, что готова уйти — он начинает ценить то, что имеет. А если не начинает — значит, и не стоило оставаться.
Мне повезло. Паша понял.
Но если бы не понял — я бы ушла. Без сожалений.
Потому что жить с человеком, который называет твой труд «бездельем» — это не жизнь. Это бесплатное рабство с иллюзией семьи.
А я — не рабыня. Я — человек.
И моя работа имеет цену. Два с половиной миллиона в год, если считать по рынку.
Но главное — она имеет ценность. Для меня. Для моей семьи. Для моей жизни.
И никто не имеет права это обесценивать. Даже муж.
А вы смогли бы устроить «забастовку» от домашних дел, чтобы показать семье, сколько на самом деле стоит ваш труд?