Хоронили маму в четверг.
В пятницу мы уже сидели за её столом. Я, брат Игорь и его жена Алина и делили наследство. Вот так. Без паузы. Земля ещё не осела на могиле, а брат уже достал свой калькулятор.
— Квартира стоит где-то одиннадцать миллионов — Игорь постукивал пальцем по столу. — Делим пополам, естественно. Но я предлагаю мне забрать квартиру, а тебе компенсацию. У тебя же своя жилплощадь есть.
У меня есть. Однушка, где батареи греют через раз, а из окна вид на помойку. А это — трёшка в центре, с ремонтом, с видом на парк. Мамина квартира. Где она двадцать лет одна жила после папиной кончины. Где я выросла. Где пахнет её духами до сих пор.
— Мне не нужна компенсация — говорю тихо. — Я не хочу продавать.
Алина вздохнула. Театрально так. Игорь нахмурился.
— Лен, ну давай по-взрослому. Тебе что, здесь жить? У тебя и работа рядом с домом. А нам с детьми тесно, ты же знаешь.
Дети. Двое сопляков, которых мама видела от силы раз в полгода, когда Игорь снисходил до визита. Зато теперь им тесно. Срочно нужна эта квартира.
— По закону мы оба наследники — не сдаюсь. — И я пока не готова принимать решения.
— Не готова?! — Игорь повысил голос. — Сколько тебя ещё ждать?!
А вот это смешно. Он меня спрашивает, сколько ждать. Он, который появлялся здесь только когда нужны были деньги. Который не приехал даже когда мама в реанимации лежала. Я ему звонила, был занят. Важная встреча. А потом она умерла. И вот он тут. С калькулятором.
— Знаешь, Игорь? — я встала. — Давайте завтра. Я устала.
— Сиди — Алина положила руку мне на плечо. — Мы должны это обсудить. Нотариус через неделю приедет, нужно определиться.
И тут я поняла — они уже всё решили. Уже оценку заказали. Уже всё поделили. Без меня. Пока я маме глаза закрывала в больнице, они тут метры считали. Мне стало дурно.
Я пошла в мамину комнату. Чтобы не наговорить лишнего. Села на её кровать. Она пахла лавандой, мама всегда раскладывала её. И заплакала. Тихо. Чтобы они не услышали.
А потом увидела. На тумбочке, под пачкой салфеток, торчал уголок конверта. Белый, плотный. Я потянула. Конверт был запечатан. На нём мамин почерк: "Детям. Вскрыть после моей смерти".
Сердце забилось быстрее.
— Игорь! — позвала я. — Иди сюда.
Он вошёл с недовольным лицом, Алина увязалась следом.
— Что ещё?
Я протянула конверт.
— Мама оставила.
Игорь взял письмо, покрутил в руках. Вскрыл. Достал два листа, исписанных маминым аккуратным почерком. Начал читать вслух. И уже на второй строчке запнулся.
— "Мои дорогие дети. Если вы читаете это, значит, меня больше нет..." — голос дрогнул. Он замолчал. Читал дальше про себя. И лицо его менялось. Бледнело. Искажалось.
— Что там? — не выдержала я.
Он молча протянул мне письмо. Я читала. И мир переворачивался.
"Я знаю, что вы будете делить квартиру. Знаю, что будете ругаться. Поэтому пишу это письмо, чтобы вы знали правду. Игорь, ты мне не родной сын. Я усыновила тебя, когда твоя мать умерла при родах. Твой отец — мой первый муж. Он умолял меня взять тебя. И я взяла. Растила как родного. Любила. Документы об усыновлении лежат в моей шкатулке, в верхнем ящике комода. Квартира по завещанию переходит только Лене..."
Дальше я не читала. Не могла.
Смотрела на Игоря, а он стоял белый, как мел. Губы шевелились, но слов не было.
— Это... это неправда — выдавил он наконец. — Бред какой-то...
Но я уже открыла комод. Достала шкатулку. Там лежали документы. Пожелтевшие, старые. Справка о смерти какой-то Светланы Петровны. Свидетельство об усыновлении. Игоря Александровича...
— Господи — прошептала Алина.
Игорь схватил бумаги. Читал. Перечитывал. А потом швырнул их на пол.
— Она специально! — закричал он. — Специально это подстроила! Чтобы меня унизить! Чтобы...
— Она тебе матерью была — перебила я. — Тридцать восемь лет. Кормила, одевала, в институт отправила. А ты... ты даже на похороны еле приехал.
— Заткнись! — он шагнул ко мне. — Ты не смеешь! Она мне мать!
— Была — я подняла письмо. — Здесь написано "была".
Он смотрел на меня так, будто хотел уничтожить. Алина потянула его за рукав.
— Игорь, пойдём. Пойдём отсюда.
Они ушли. Хлопнула дверь.
Я осталась одна в мамином пахучем лавандой доме, с письмом в руках и пустотой в груди.
Я не чувствовала победы. Совсем. Квартира теперь моя. Вся, целиком. Но радости не было. Только вопрос, который буравил мозг: почему? Почему мама молчала столько лет? Зачем сказала только сейчас?
Я дочитала письмо до конца.
"Прости меня, Игорь. Я не хотела причинять тебе боль. Но ты стал чужим. Жадным. Злым. Не таким, каким я тебя растила. А Лена... Лена была рядом. Всегда. Поэтому я решаю так. Не из мести. Из справедливости. Мама."
Справедливость.
Интересное слово выбрала мама. Справедливо ли отнять у человека прошлое? Сказать ему в лицо. Даже мёртвыми устами, что он ей никто?
Я не знаю. Я сижу на маминой кровати, смотрю в окно на вечерний город и думаю: а что бы я сделала на её месте? Простила бы неблагодарность? Или тоже вот так, одним письмом… Перечеркнула бы всё?
Телефон завибрировал. Игорь. Эсэмэска.
"Ты довольна? Получила, что хотела?"
Я не ответила.
Потому что не получила. Совсем не то получила.
Я не спала всю ночь. Лежала на маминой кровати, смотрела в потолок и прокручивала в голове одну и ту же мысль: а может, она ошиблась? Может, в старости память подвела?
Но документы... документы были настоящие. Пожелтевшие, с печатями, с подписями. Я их перечитывала раз десять за ночь. Всё сходилось. Игорь, сын другой женщины. Мама взяла его младенцем. Растила. А потом. Через столько лет. Решила сказать правду.
Утро пришло серое, дождливое. Я заварила мамин любимый чай с чабрецом и села у окна. За стеклом город просыпался. Люди спешили на работу, в школы, по своим делам. А у меня дел не было. Только пустота. И вопросы без ответов.
В девять позвонил Игорь.
— Нам надо встретиться — голос сухой, официальный. — Сегодня. В два часа. У нотариуса.
— Зачем?
— Оспорим завещание. Есть основания. Мама была больна, принимала препараты. Могла быть недееспособна.
Я молчала.
— Ты слышишь меня? — повысил он голос.
— Слышу.
— Значит, будешь?
— Не знаю — призналась я честно. — Мне нужно подумать.
Он рявкнул что-то нецензурное и отключился.
А я всё сидела у окна. И думала.
Могла ли мама быть недееспособной? Нет. Она до последнего дня была в ясном уме. Мы разговаривали за два дня до её смерти. Она была слаба физически, но голова работала отлично. Шутила даже. Сказала: "Ленка, ты главное не плачь потом. Я прожила хорошую жизнь".
Хорошую...
Интересно, считала ли она хорошей жизнь, где пришлось растить чужого ребёнка? Где муж умер рано, где денег всегда не хватало, где один сын стал сначала родным, а потом чужим?
Я открыла мамин альбом с фотографиями. Вот она совсем молодая, красивая, в белом платье. Свадьба. Рядом мужчина высокий, светловолосый. Папа. Мой папа. Вот они с младенцем на руках — это Игорь. Мама улыбается, но в глазах... я присмотрелась... в глазах усталость какая-то. Или грусть?
Дальше фотографии: Игорь в садике, в школе, в институте. Мама рядом всегда. Всегда. На каждом снимке.
А вот фотографии со мной. Маленький сверток в розовом одеяле. И на этих фотографиях мама другая. Светится. Сияет. Неужели так сильно было видно?
Я захлопнула альбом. В час дня приехала Алина. Одна.
— Можно войти? — спросила она с порога.
Я кивнула.
Мы сели на кухне. Я поставила чайник. Алина молчала, крутила в руках телефон. Потом всё-таки заговорила:
— Лена, я понимаю, что ты чувствуешь...
— Нет — перебила я. — Не понимаешь.
— Понимаю — настаивала она. — Твоя мама умерла. Ты в шоке. Но Игорь тоже в шоке. Ты представляешь, каково ему? Узнать, что вся его жизнь — ложь?
— А ты представляешь, каково было маме? — я развернулась к ней. — Растить чужого ребёнка? Любить его? А потом смотреть, как он превращается в... в того, кем стал Игорь?
Алина вздохнула.
— Он не плохой человек.
— Он не приехал к умирающей матери — сказала я жёстко. — Это делает его плохим сыном. Неважно, родным или приёмным.
— У него была важная встреча...
— Встреча — я усмехнулась. — Да. Знаю. А у мамы была последняя возможность увидеть его. Но это подождать могло, да?
Алина отвела взгляд.
— Он жалеет. Очень жалеет.
— Поздно.
Мы молчали. Чайник закипел. Я налила нам обеим.
— Что ты хочешь от меня? — спросила я прямо.
— Игорь хочет оспорить завещание. Но я приехала не поэтому — она посмотрела мне в глаза. — Я приехала просить. Не делай этого. Не отнимай у него последнее.
— Квартиру ты имеешь в виду?
— Нет. Память. Если начнётся судебное разбирательство, всё всплывёт. Все узнают. Его друзья, коллеги. Все узнают, что он приёмный. Это уничтожит его.
Я пила горячий чай. Обжигала губы. И думала: а мама думала об этом? Когда писала письмо? Знала ли она, что запускает механизм разрушения? Или хотела именно этого?
— А если я просто откажусь от квартиры? — спросила я. — Просто подпишу отказную. Тогда что?
Алина замерла.
— Ты серьёзно?
— Не знаю — призналась я. — Но мне нужна была мама. А её больше нет.
— Лен... — Алина потянулась ко мне через стол. — Не делай глупостей. Это твоё законное наследство.
И вот тут я поняла. Мама оставила мне не квартиру. Она оставила мне выбор. Проверку. Последний экзамен: кто я? Такая же жадная, как Игорь? Или другая?
Я встала.
— Передай Игорю: я не буду оспаривать, если он не будет. Пусть нотариус оформляет всё по завещанию. Но я продам свою долю. Ему. По рыночной. И на эти деньги я сделаю то, что мама не успела — съезжу к морю, которое она так любила.
Алина смотрела на меня во все глаза.
— Ты... ты серьёзно?
— Абсолютно.
Она кинулась обнимать меня. Плакала. Благодарила. А я стояла и чувствовала себя странно. Пусто. Словно отдала что-то очень важное, но при этом ничего не потеряла.
Игорь позвонил вечером.
— Алина сказала...
— Да — перебила я. — Это моё окончательное решение.
— Почему? — спросил он. И голос дрогнул. — Почему ты так?
Я подумала. И ответила честно:
— Потому что мама растила тебя тридцать восемь лет. И если она в самом конце приняла такое решение — это не отменяет всех тех лет. Всех тех жертв. Всей той любви, которую она тебе дала. Даже если ты её не заметил.
Он молчал долго. Потом сказал:
— Спасибо.
И положил трубку.
Прошло более полугода
Я живу в той же самой однушке. Деньги от продажи доли лежат в банке. Я так и не съездила к морю. Всё как-то не соберусь.
Игорь больше не звонит. Алина иногда присылает эсэмэски: «Как дела, как настроение». Я отвечаю коротко. Мы не враги. Но и не семья уже.
А вчера я разбирала коробку с мамиными вещами. Последнюю, которую всё оттягивала и нашла свой детский фотоальбом. Там фотографии с мамой, с папой. Я ещё маленькая, потом взрослее… Мы в парке. На качелях. На море. Все радостные…
А я, глядя на эти фотографии, плакала целый час. Наверное, два...
А потом открыла ноутбук и оплатила билеты. В Сочи. На две недели. К тому самому морю, где мама была счастлива когда-то давно.
И знаете? Квартиру я отдала правильно. Потому что мама оставила мне гораздо больше, чем метры и стены. Она оставила мне умение прощать. Отпускать. Любить не за что-то, а просто так.
И это — бесценно.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍