Есть вещи, которые ломают людей не сразу. Не одним ударом. А медленно. По капле.
Вот он стоял в углу гостиной семь лет. Наш телевизор. Сорок два дюйма, чёрный, с тонкой рамкой. Я его сама выбирала, в рассрочку брала. Помню, как Борис тогда морщился:
— Зачем такой большой? Мы же почти не смотрим.
Не смотрим…
Я смотрела. Каждый вечер, в девять, когда он уходил в свою комнату с ноутбуком. Садилась на диван, укрывалась пледом и включала сериал. Про учительницу, которая в сорок лет вдруг поняла, что прожила не свою жизнь. Смешно, да?
Пятый сезон шёл. Главная героиня как раз решилась уйти от мужа. А я... я просто смотрела и завидовала её смелости.
— Лен, я телевизор маме отвезу — сказал Борис в среду утром, наливая себе кофе. Так. Буднично. Как будто сообщил, что хлеб купит.
Я замерла с ложкой над кастрюлей. Суп булькал, густой, наваристый.
— Что?!
— Ну у неё сломался. А этот нам не особо нужен…
— Боря, подожди...
— Да ладно тебе — он махнул рукой. — Купим новый как-нибудь. Сейчас пока денег нет лишних. А маме-то как раз нужно.
Маме. Конечно. Его маме всегда что-то было нужно. То микроволновка, то пылесос. И Борис каждый раз нёс. Из нашего дома, из нашего бюджета, из моей жизни.
— Но я...
— Что ты? — он обернулся, и в его взгляде было такое спокойное недоумение, что захотелось взвыть. — Лена, ну не ребёнок же ты. Найдёшь чем заняться по вечерам.
Он ушёл на работу. А вечером после работы приехал с братом. Утащили телевизор в машину, даже не попрощавшись.
Я стояла у окна и смотрела, как они уезжают.
В девять вечера я по привычке села на диван. Уставилась на пустую стену.
Тишина. Такая плотная, что в ушах звенело.
На кухне тикали часы. За окном лаяла собака. Борис уже вернулся от матери и теперь шуршал в комнате мышкой. Играл в свои танки.
Я посмотрела на стену. Потом встала и пошла на кухню.
Завтра будет четверг. Я обычно по четвергам делаю котлеты. Борис их любит. С картошкой. Он приходит, садится, ест молча, кивает довольно. Потом говорит "спасибо" и уходит к компьютеру.
Я открыла холодильник. Фарш размораживался на нижней полке. Картошка в сетке. Лук. Яйца. Закрыла холодильник. Села за стол.
Задумалась…
Утром Борис спросил:
— А завтрак?
Я пила кофе, смотрела в окно.
— Лена, я спрашиваю, а где завтрак?
— Не готовила.
Пауза. Я слышала, как он дышит. Тяжело. Удивлённо.
— Почему?
— Не захотела.
Он ушёл на работу голодным. Хлопнул дверью так, что штукатурка чуть не посыпалась.
Вечером пришёл, сам сделал себе яичницу. Я сидела на диване с книгой. Не читала — просто смотрела в страницы.
— Ты чего? — он остановился в дверях с тарелкой. — Обиделась?
Я подняла глаза.
— На что?
— Ну... на телевизор?
— А… — я вернулась к книге. — Да нет.
— Тогда в чём дело?
— Ни в чём, Боря. Просто не хочу готовить.
— Совсем?
— Совсем.
Он постоял, пожевал яичницу, ушёл к себе. На третий день он купил пиццу. На четвёртый — пельмени. На пятый начал злиться.
— Лена, это какой-то бред! Ты же нормальная женщина, что за игры?
— Какие игры, Боря?
— Ну это всё! Молчишь, не готовишь, на меня не смотришь! Что я такого сделал?!
Я отложила книгу. Посмотрела на него. По-настоящему посмотрела впервые за... сколько? Года три? Пять?
Лысеющий. Живот торчит. Недовольная складка между бровями постоянная, въевшаяся. Руки в карманах. Обида во взгляде.
— Ты отнёс мой телевизор — сказала я тихо.
— Ну и что?! Я ж объяснил — маме нужно!
— Мне тоже было нужно.
— Да брось ты! Какая разница, есть телевизор или нет! Можешь с телефона смотреть!
— Не хочу с телефона.
— Тогда вообще не смотри! Взрослая баба, сериалами упарываешься!
Я встала. Прошла мимо него на кухню. Достала из холодильника вчерашнюю пиццу, которую он оставил.
— Разогреть? — спросила я.
Он растерялся.
— Что?
— Пиццу. Разогреть тебе?
— Ну... да. Спасибо.
Я кивнула. Поставила в микроволновку. Нажала кнопку. Гудение. Тарелка крутится. Сыр плавится.
Я стояла и смотрела, как он ест. Жуёт. Запивает газировкой. Смотрит в телефон. Даже не поднимает глаз.
— Вкусно? — спросила я.
— Ага — он кивнул, не отрываясь от экрана.
— Борь.
— Что?
— Я тут вспомнила времена, когда мы с тобой познакомились. Ты тогда каждый день цветы приносил. Розы, ромашки... помнишь?
— Ну... — он пожал плечами. — Давно было.
— Двадцать лет назад. Ты говорил, что я самая красивая. Что без меня жить не можешь.
Он положил пиццу, вытер руки салфеткой.
— Лен, к чему ты?
— Да так. Думаю, когда всё так изменилось?
— Что изменилось?
— Ты не знаешь, что я сейчас читаю. Не помнишь, когда у меня день рождения. Не спрашиваешь, как у меня дела. Боря. Я готовлю тебе еду, стираю, улыбаюсь твоей маме. А ты взял и отдал мой телевизор…
Он молчал. Смотрел на меня так, будто я говорила на китайском.
— Это всё из-за сериала? — наконец выдавил он. — Лена, ну это же смешно!
— Не из-за сериала — я покачала головой. — Из-за того, что ты без моего согласия... Решил за меня. Как всегда.
— Да я просто...
— Ты просто не подумал... Потому что я не важна. Важна твоя мама, твоя работа, твои танки. А я...
Голос сорвался. Я замолчала.
Борис встал. Подошёл. Попытался обнять.
Я отстранилась.
— Не надо.
— Лен...
— Уйди, пожалуйста.
Он ушёл. Я услышала, как хлопнула дверь его комнаты.
Села за стол. Положила голову на руки.
В сериале главная героиня как раз собирала вещи. Муж стоял в дверях, просил остаться. Обещал измениться. А она просто качала головой и застёгивала чемодан.
Интересно, что дальше было? Успела ли она уехать? Что там ещё произошло в сериале?
Я не узнаю теперь. Телевизор у свекрови. А у меня пустая стена вместо сериала.
На шестой день свекровь пришла к нам...
Она ворвалась в квартиру как ураган. В шубе, с сумками, с возмущением во всём теле.
— Лена! Что происходит?! Борис говорит, ты его не кормишь!
Я сидела на диване. Книга лежала рядом раскрытая.
— Здравствуйте, Марина Петровна.
— Какое здравствуйте?! Ты в своём уме? Муж на работу голодный ходит!
— Пусть сам готовит.
— Как сам?! Он мужчина!
— И что?
Свекровь опешила. Борис стоял за её спиной, виновато переминался.
— Лена — он начал осторожно. — Мама права. Давай как-то договоримся...
— О чём договариваться? — я встала. Посмотрела на них обоих. — Ты принёс телевизор обратно?
— Ну... нет пока. Мама же смотрит...
— Значит, и я не готовлю. Справедливо.
— Какая справедливость?! — взвилась свекровь. — Это твои обязанности!
— Обязанности? — я усмехнулась. — А спросить, прежде чем забрать мою вещь — это чья обязанность?
— Да что за вещь?! Телевизор! Железяка! Из-за неё семью рушить!
— Семью... — я повторила медленно и посмотрела на Бориса. Он отвёл глаза. — Какую семью, Марина Петровна? Где вы её видите?
— Лена...
— Семья — это когда друг о друге думают. Заботятся. Спрашивают. А у нас что? Он приходит, ест, уходит к компьютеру. Я готовлю, убираю, молчу. Это не семья. Это...
Я запнулась. Не нашла слова.
— Это привычка — закончила тихо.
Свекровь раздула ноздри.
— Борис, я не позволю какой-то истеричке...
— Мама — он вдруг перебил её. Неожиданно даже для себя. — Подожди.
Повернулся ко мне.
— Лен. Я... я правда не понимаю. Объясни толком. Что не так?
Как объяснить человеку, что он стёр тебя? Что все эти годы ты пыталась быть удобной, тихой, незаметной и у тебя получилось так хорошо, что он перестал замечать вообще?
— Ты меня помнишь? — спросила я. — Какая я?
— Как какая?
— Ну расскажи. Что я люблю? О чём мечтаю? Чего боюсь?
Он молчал. Открывал рот, закрывал. Искал слова.
Не находил.
— Вот — сказала я. — Вот именно.
Свекровь хмыкнула, схватила сумки.
— Борис, пойдём. Тут делать нечего. Пусть одумается.
Но он не пошёл. Стоял посреди гостиной, смотрел на пустую стену, где висел телевизор.
— Прости — сказал он вдруг. — Я... не подумал, что это так важно.
— Знаю.
— Верну.
— Не надо — я покачала головой. — Поздно уже.
— Как поздно? Я сейчас поеду, заберу...
— Боря. Дело уже не только в телевизоре.
Он посмотрел на меня. Впервые за эти годы, по-настоящему посмотрел. С испугом. С непониманием. Со страхом что-то потерять.
— Тогда в чём?
Я села обратно на диван. Устала вдруг.
— Не знаю — призналась честно. — Сама не знаю. Просто... больше не могу.
— Что не можешь?
— Жить так.
Тишина накрыла комнату. Свекровь стояла у двери, сжимая сумки. Борис смотрел на меня, и я видела — он пытается понять. Честно пытается.
Только понять можно разумом. А это надо чувствовать.
— Мам, иди домой — сказал он тихо, не оборачиваясь. — Я сам разберусь.
— Но...
— Пожалуйста.
Она ушла, хлопнув дверью, прокричав что-то про неблагодарность.
Мы остались вдвоём. Борис сел рядом. Не близко.
— Что мне делать? — спросил он.
И знаете... я не ответила.
Потому что это был его вопрос. Его задача.
А моя задача решить, хватит ли мне смелости нажать на кнопку "стоп". Как та героиня из сериала. Который я так и не досмотрела.
Борис сидел рядом и ждал ответа. Я молчала. За окном стемнело. Включились фонари. Где-то внизу хлопнула дверь подъезда — соседка с собакой вернулась с прогулки.
— Лена — он позвал тихо. — Скажи хоть что-нибудь.
Я посмотрела на его руки. Крупные, с короткими ногтями. Двадцать лет назад эти руки держали букет ромашек. Дрожали, когда он делал предложение. Гладили меня по волосам, когда я плакала после выкидыша.
Когда они перестали меня касаться? Год назад?
— Ты помнишь, как мы в Карелию ездили? — спросила я.
Он растерялся от резкой смены темы.
— Карелия? Это... давно было. Лет десять назад?
— Одиннадцать. Мы тогда в палатке ночевали, у озера. Ты разжёг костёр, я сварила уху из купленной в деревне рыбы. Мы сидели до рассвета, смотрели на звёзды. И ты сказал...
Голос сел. Я продолжила:
— Ты сказал, что хочешь со мной состариться. Вот так — у костра, глядя на звёзды. Что никакие квартиры и машины не важны, важна я. Только я.
Борис молчал. Смотрел на пол.
— А потом мы вернулись домой — продолжила я. — И началось. Твоя мама заболела. Ты возил её по врачам. Потом ремонт у неё затеялся. Ты каждые выходные там пропадал. Потом брату помогал бизнес открывать. Потом решал какие-то проблемы племянников. А я... я ждала. Думала: вот закончится всё это, и мы снова поедем к озеру. Снова будем сидеть у костра.
— Мы можем поехать — быстро сказал он. — Сейчас. Ну, не сейчас, конечно, зима же. Но летом. Обязательно летом.
Я покачала головой.
— Боря. Ты не понимаешь. Озеро — это просто метафора. Я не про поездку говорю.
— Тогда про что?
— Про то, что мы перестали быть... самими собой.
Он провёл рукой по лбу. Устало так, обречённо.
— Из-за телевизора всё это? Правда?
— Телевизор — это последняя капля. Понимаешь? Не сам телевизор, а то, как ты... Решил за меня. Как будто меня нет. Как будто моё мнение не существует.
— Я думал, тебе всё равно!
— Вот именно думал. Не спросил, а думал. Боря, ты так привык думать за меня, что забывал спрашивать...
Он встал. Прошёлся по комнате. Остановился у окна, уставился в темноту.
— Что мне теперь делать? — спросил он, не оборачиваясь. — Ты хочешь, чтобы я извинился? Я извиняюсь. Хочешь телевизор обратно? Завтра привезу. Хочешь новый купить? Купим. Скажи, что сделать, и я сделаю.
— Ничего — сказала я тихо. — Ничего не надо делать.
Он обернулся резко.
— Как ничего?! Лена, ты меня пугаешь! Говори прямо, что ты хочешь?
А я и сама не знала. Честное слово, не знала. Развода? Нет. Может быть. Не знаю.
Прежнего Бориса? Того, с ромашками и признаниями? Глупость. Люди не возвращаются в прошлое.
Себя прежнюю? Ту девчонку, которая верила в любовь с первого взгляда и счастье до гроба? Ещё большая глупость.
— Я хочу... — начала я и запнулась. — Я хочу, чтобы ты меня увидел. Меня. Лену. Которая боится темноты и обожает грозу. Которая в детстве мечтала стать художницей, но пошла в бухгалтеры, потому что «так надёжнее». Которая плачет над фильмами про животных. Которая...
Слёзы полились сами. Я даже не заметила, когда начала плакать.
Борис метнулся ко мне, сел рядом, обхватил за плечи.
— Лен, не плачь. Пожалуйста, не плачь.
— Я так устала быть удобной, — всхлипнула я ему в плечо. — Понимаешь? Удобной женой. Удобной невесткой. Я тридцать восемь лет живу так, чтобы всем вокруг было хорошо. А себе... себе я даже телевизор не могу отстоять. Одну маленькую радость.
— Прости. — Он гладил меня по спине неловко. — Прости, я дурак. Я правда не понимал...
— Вот именно — не понимал. А должен был. Боря. Мы столько лет рядом.
Мы сидели так долго. Он обнимал, я плакала, часы тикали на кухне. Потом я отстранилась, вытерла лицо рукавом.
— Я не буду готовить — сказала твёрдо. — Совсем. Ни завтраки, ни обеды, ни ужины.
Он кивнул.
— Хорошо.
— И убирать за тобой тоже не буду.
— Хорошо.
— И к твоей маме по воскресеньям не буду ездить. Надоело слушать, какая я плохая жена.
— Лена...
— Нет. Я серьёзно. Хватит. Пусть она сама котлеты себе лепит.
Он вздохнул тяжело, но кивнул.
— Договорились.
— И вообще — я посмотрела на него в упор. — Я хочу пожить для себя. Понимаешь? Может, даже... поехать куда-нибудь. Одной. На неделю.
— Одна? — он напрягся.
— Да, одна. Мне надо подумать. Разобраться в себе.
Пауза затянулась. Я видела, как он борется с собой — хочет возразить, запретить, устроить скандал. Но что-то держит. Страх, наверное. Страх потерять окончательно.
— Ладно — выдавил он наконец. — Если тебе это нужно... поезжай.
Я не ожидала такого согласия. Честно.
— Правда?
— Правда. Только... вернись, — он взял мою руку, сжал. — Пожалуйста. Разберись там, в себе. Но вернись. Я попробую измениться. Честно попробую.
Я посмотрела на наши сцепленные руки. Его большая ладонь, моя маленькая. Двадцать лет назад я думала, что эти руки будут держать меня всю жизнь.
А потом они разжались. Незаметно. По чуть-чуть.
И вот теперь пытаются сжаться снова.
— Не знаю, Боря — призналась я честно. — Не знаю, получится ли у нас.
— Давай попробуем?
Я молчала. Он ждал. За окном завывал ветер. Где-то вдалеке сирена заревела. Скорая помощь, наверное, или полиция.
— Давай — сказала я наконец. — Попробуем.
Он выдохнул с облегчением, притянул к себе, обнял крепко.
А я сидела в его объятиях и думала: а что дальше? Что, если ничего не изменится? Что, если через месяц всё вернётся на круги своя. Он к компьютеру, я к плите?
Что тогда?
Прошла неделя
Борис действительно старался. Готовил себе сам. Правда криво, коряво, но готовил. Убирал за собой. Даже постирал раз бельё. Хотя, закинул белое с цветным, и всё окрасилось, но это мелочи.
А главное… Он разговаривал. По вечерам садился рядом на диван и спрашивал: как дела? О чём думаешь? Что читаешь?
Сначала это раздражало. Казалось наигранным, фальшивым. Но потом я поняла. Он действительно пытается. Неловко, по-медвежьи, но пытается протянуть руку.
— Лен, а ты правда хотела быть художницей? — спросил он как-то вечером.
Мы сидели на диване, я листала журнал об искусстве, который купила по дороге домой.
— Ага. В детстве рисовала постоянно. Мама даже в художку отдать хотела, но денег не было.
— А сейчас... хочешь попробовать?
Я подняла глаза.
— Попробовать что?
— Ну, рисовать. Ты же говорила.
— Говорила — я пожала плечами. — Но это так... мечты.
— Почему мечты? Давай по-настоящему.
— Боря, это дорого... да и поздно. Время ушло.
— Плевать. Найдём деньги.
Я смотрела на него и не верила. Этот человек, который месяц назад утащил последний телевизор из дома, чтобы маме отдать, сейчас предлагает потратиться на мои «глупости»?
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. — Он взял мою руку, поднёс к губам, поцеловал. — Я хочу, чтобы ты была счастлива. Понимаешь? Не удобна. Не послушна. А счастлива.
Сердце забилось быстрее.
— Боря...
— Я думал тут — он замялся, почесал затылок. — Может, нам правда в Карелию съездить? Ну, не зимой, конечно. Летом. Палатку поставим, костёр разожжём. Как раньше.
— Как раньше уже не будет, — сказала я тихо.
— Знаю. Но может быть по-другому. По-новому.
Я посмотрела на пустую стену, где висел телевизор. Потом на Бориса.
— Ты его так и не вернул.
— А... — он виновато поёжился. — Я думал, может, не надо? Ну, чтобы ты больше читала…
— Вернёшь — сказала я твёрдо.
— Но ты же сама...
— Вернёшь. Завтра же. И знаешь почему?
Он мотнул головой.
— Потому что это моя вещь. Моё решение. И если я хочу смотреть сериалы — это моё право. А твоё право сидеть рядом или уйти к своему компьютеру. Но не решать за меня.
Он кивнул медленно.
— Хорошо.
— И ещё — я встала, прошлась по комнате. — Я всё-таки поеду. На неделю. Одна. Мне надо побыть в тишине. Подумать.
— Куда?
— Не знаю пока. В Питер, может. Или в Псков. Без разницы. Главное одной.
Лицо его вытянулось, но он сдержался.
— Когда?
— Через две недели. Я уже билеты смотрела.
Я остановилась у окна. За стеклом метель начиналась. Снег летел косыми хлопьями, залеплял фонари.
Может, вернусь другой. Может, пойму там, в тишине чужого города, что мне нужно. А может, пойму, что ничего уже не нужно, что поздно.
Он подошёл сзади. Не обнял, просто встал рядом. Мы стояли у окна вдвоём и смотрели на метель.
— Я буду ждать — сказал он тихо.
Я кивнула. Не обернулась, просто кивнула.
А в голове крутилась мысль: а что, если та героиня из сериала так и не уехала? Что если в последний момент передумала, испугалась? Что если чемодан так и остался стоять в прихожей, а она вернулась на кухню варить супы и ждать?
Надо будет досмотреть. Обязательно досмотреть, когда телевизор вернётся.
Или не досматривать.
Написать свой финал. Свою историю.
Ту, где героиня не ждёт разрешения. Где она сама решает уйти или остаться. Простить или нет. Попробовать ещё раз или захлопнуть дверь навсегда.
— Ты вернёшь телевизор? — спросила я, глядя на снег.
— Завтра — пообещал Борис. — Первым делом.
— Хорошо.
Мы ещё немного постояли молча.
Потом я пошла на кухню — поставила чайник. Достала две чашки. Заварила чай.
Не потому, что должна. А потому, что захотела. Вот так, наверное, и начинается новая жизнь. Не с громкого хлопка двери. Не с чемоданов и слёз.
А с тихого выбора. С маленькой чашки чая. С права сказать «нет». И с права сказать «да».
Когда сама решаешь. Когда перестаёшь быть удобной и становишься собой.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍