Телефон включился. Старый «Самсунг»-слайдер, пролежавший в коробке пятнадцать лет. Ольга нажала кнопку просто так, не веря, что он оживёт. Экран мигнул, показал заставку с пиксельным пляжем. Одно деление батареи.
И сообщение в папке «Отправленные». Номер не сохранён, просто цифры.
«Сегодня не могу. Она что-то подозревает. Давай пока не будем видеться. Прости».
Дата: 12 октября 2010 года.
Ольга перечитала трижды. Буквы мелкие, угловатые, но смысл бил наотмашь.
Она полезла на антресоли час назад — просто разобрать коробки. Андрей грозился выбросить всё не глядя.
— Оль, ну сколько можно хранить этот хлам? — бубнил он вчера, пытаясь впихнуть на полку новый чемодан. — Там же пыль вековая.
— Не трогай, я сама, — отмахнулась она. — Там детские рисунки и старые телефоны.
— Ага, рисунки на выставку, а телефоны в музей, — усмехнулся Андрей и ушёл смотреть футбол.
Теперь она сидела на полу, среди бумажной трухи и спутанных проводов. Подключила телефон к найденной зарядке — просто из любопытства. Хотела вспомнить, как они тогда общались. «Купи хлеба», «Заберу Никиту из сада», «Люблю тебя».
А нашла — вот это.
Она открыла входящие от того же номера.
«Ты трус, Андрей. Но я буду ждать. Скучаю по твоим рукам».
2010 год. Никита тогда болел ветрянкой, ему было пять. Она сидела дома, вся в зелёнке и усталости. А Андрей часто задерживался на работе. «Отчёты», «новые проекты», «шеф зверствует».
Сердце не заколотилось, руки не задрожали. Внутри стало пусто и гулко, словно из комнаты вынесли всю мебель.
Она вспомнила тот октябрь. Действительно что-то чувствовала. Какой-то холодок, отчуждение. Он приходил, ел молча, утыкался в телевизор. Она списывала всё на кризис среднего возраста. А он просто «не мог видеться».
— Оль, ты там застряла? — голос Андрея из гостиной прозвучал так обыденно, что она вздрогнула.
— Разбираю! — крикнула в ответ. Голос ровный. Слишком ровный.
Удалить? Швырнуть ему в лицо? Устроить скандал с битьём посуды, который она откладывала пятнадцать лет?
Ольга медленно закрыла слайдер. Положила телефон в карман домашнего халата. Встала, отряхнула колени от пыли.
В гостиной Андрей сидел в кресле с планшетом. Седой, немного грузный, в растянутой футболке. Родной. На прошлой неделе бегал ей за лекарствами в два часа ночи, когда прихватило спину. Учил Никиту кататься на велосипеде. Плакал на выпускном дочери.
— Нашла что интересное? — спросил он, не поднимая глаз.
— Старые квитанции, — сказала Ольга.
Прошла на кухню, налила воды. Стакан холодный, приятный на ощупь.
Пятнадцать лет. У той женщины, наверное, уже своя жизнь. Может, дети. А может, она всё ещё ждёт. Или проклинает его. А Андрей? Помнит ли он? Или для него это просто эпизод, стёртый из памяти, как старая эсэмэска?
Она села за стол. Клеёнка в цветочек, которую выбирали вместе. Солонка — подарок свекрови. Всё привычное, незыблемое. И всё это стояло на фундаменте из лжи.
— Ты чего такая тихая? — Андрей заглянул на кухню. — Случилось что?
Ольга посмотрела на него внимательно. Морщинки у глаз, шрам на подбородке — получил, когда вешал полку в ванной.
— Нет. Просто устала. Пыли много.
— Давай я доделаю. Иди приляг.
Он подошёл, положил руку ей на плечо. Тёплая, тяжёлая. Та рука, по которой скучала та женщина.
Ольга не отстранилась. Но и не прижалась щекой к его ладони, как делала обычно.
— Я сама. Там немного осталось.
Три дня она ходила как сомнамбула. Готовила, убирала, разговаривала с детьми по телефону. Внешне ничего не изменилось. Но внутри шёл непрерывный диалог.
«Почему ты молчишь?» — спрашивала она себя, нарезая овощи. — «У тебя есть доказательство. Ты можешь уничтожить его спокойствие одним словом».
«А зачем?» — отвечал другой голос. — «Прошло пятнадцать лет. Срок давности истёк».
«Измена не имеет срока давности. Он предал тебя. Врал в глаза».
«Но он остался. Выбрал тебя. Не ушёл к ней. Вырастил детей. Был рядом».
Вечером третьего дня Андрей не выдержал.
— Оля, да что с тобой происходит? — спросил за ужином. — Ты смотришь на меня, как будто я у тебя денег украл.
Ольга отложила вилку.
— Андрей, — начала она.
Сердце стукнуло гулко и больно. Сказать? «Я знаю про 2010 год». И посмотреть, как вытянется его лицо, как забегают глаза?
Она смотрела на мужа. Он выглядел обеспокоенным. Искренне. Он не помнил. Она была уверена — он даже не помнил про тот телефон. Для него это была прошлая жизнь, другая вселенная.
— Андрей, — повторила она. — Я нашла тот старый телефон. Самсунг.
Он замер с куском хлеба в руке. На секунду в глазах мелькнуло что-то — тень воспоминания?
— И что? — спросил он. Голос не дрогнул. — Работает ещё?
— Работает. Я удалила оттуда всё. Чтобы память не занимать.
Андрей моргнул. Потом ещё раз.
— Ну и правильно, — сказал он, возвращаясь к еде. — Зачем нам старый хлам.
Ольга почувствовала, как внутри разжимается пружина. Не от облегчения. От какой-то горькой, тяжёлой ясности.
Она не простила. Простить — значит забыть, отпустить. Она не забыла. Она просто решила не разрушать то, что строилось годами, ради правды, которая уже никому не нужна.
— Давай в выходные на дачу? — сказал Андрей. — Баню хотел подправить.
— Давай. Погоду вроде хорошую обещают.
Она встала убирать со стола. Андрей включил телевизор.
Ночью, когда он уже спал, похрапывая, Ольга лежала и смотрела в потолок. Цифры электронных часов светились в темноте. 03:15.
Что такое семья? Любовь? Доверие? Или молчаливое соглашение — не ворошить прошлое, не ковырять старые раны?
Она достала из тумбочки телефон. Холодный и гладкий. Свидетель.
Встала, прошла на кухню. Открыла мусорное ведро. Телефон полетел туда, глухо ударившись о картофельные очистки.
— Всё, — сказала она в пустоту.
Вернулась в спальню. Андрей перевернулся на другой бок, пробормотал что-то во сне. Ольга легла рядом, укрылась одеялом.
Завтра утром она встанет, сварит кофе и спросит, что ему приготовить на завтрак. Жизнь продолжится.
А та женщина пусть останется там, в 2010-м. В папке «Удалённые».
На дачу поехали в пятницу вечером. Андрей вёл машину, подпевая радио, Ольга смотрела на мелькающие за стеклом деревья.
— Ты чего задумчивая всю неделю? — спросил он, поворачивая на грунтовку. — Точно всё в порядке?
— Андрей, а ты меня любишь?
Он даже сбросил скорость.
— Ну ты даёшь. Двадцать пять лет живём, а ты такие вопросы задаёшь. Конечно, люблю. Сомневаешься?
— Иногда, — честно сказала она.
Он накрыл её руку своей ладонью.
— Глупости говоришь. Кого мне ещё любить? Ты у меня одна.
Ольга промолчала. «Ты у меня одна». Сейчас — да. А тогда?
Но не стала спрашивать. Смотрела на его профиль, на знакомую складку у губ. Он верил в то, что говорил. И это было правдой. Сейчас.
Приехали, когда стемнело. Дача встретила запахом сырой земли и яблок. Андрей пошёл включать электричество, Ольга стала разбирать сумки.
Всё как всегда. И всё изменилось. Она теперь знала, что у их истории есть «второе дно». Тёмный подвал, куда лучше не спускаться. Но дом стоял. Крыша не текла. Стены держали тепло.
— Оль, иди сюда! — позвал Андрей с веранды. — Смотри, какая луна!
Она вышла. Луна висела над лесом — огромная, жёлтая.
Андрей обнял её за плечи.
— Хорошо-то как. Тихо.
Ольга положила голову ему на плечо.
— Да. Тихо.
И в этой тишине она вдруг поняла: она не простила его за измену. Она простила за то, что он человек. Слабый, ошибающийся. Такой же, как она.
Она тоже могла уйти. Тогда или сейчас. Но осталась. Потому что этот дом, эта дача, эти дети, эта привычка класть голову ему на плечо — важнее уязвлённой гордости.
Или это самообман?
— Пойдём чай пить, — сказала она. — Замёрзла.
Андрей пошёл следом, что-то рассказывая про планы на завтра. Ольга слушала вполуха. У каждого шкафа свой скелет. У них теперь тоже есть. Маленький, пятнадцатилетней давности. Пусть сидит там. Главное — дверца плотно закрыта.
Она налила чай, поставила печенье.
— Андрюш, — сказала вдруг. — А помнишь, в десятом году ты машину хотел менять?
Он посмотрел удивлённо.
— Ну, хотел. И что?
— Да так, вспомнилось. Ты тогда на работе пропадал сутками.
Чайная ложка звякнула о край чашки. Он поднял на неё глаза. В них мелькнул страх. Животный страх пойманного за руку.
Ольга улыбнулась. Спокойно, чуть грустно.
— Тяжёлый был год. Хорошо, что прошёл.
Андрей шумно выдохнул, опустил глаза в чашку.
— Да, — сказал хрипло. — Тяжёлый. Хорошо, что прошёл.
Он понял. Ольга видела: он понял, что она знает. И в его взгляде, направленном в тёмную жижу чая, смешались стыд и благодарность.
Она не стала ничего добавлять. Просто подвинула к нему печенье.
— Ешь. Свежее.
В этом простом «ешь» было больше, чем в тысяче слов о прощении. Разрешение жить дальше. Вместе. С этим знанием, которое теперь принадлежало им обоим, но о котором они никогда не заговорят.
Жизнь вернулась в колею. Работа, дом, дети по выходным. Ольга больше не вспоминала о телефоне. Но иногда, глядя на Андрея, ловила себя на мысли: видит его теперь иначе. Не как каменную стену, а как дерево, которое когда-то надломилось, но срослось и выстояло. Кривоватое, с дуплом, но живое.
Спустя месяц Андрей пришёл домой с букетом. Просто так, без повода. Розы. Красные, как на первом свидании.
— Это тебе, — буркнул он. — Просто так.
Ольга взяла букет. Уколола палец о шип.
— Спасибо.
Поставила цветы в вазу. Красивые. Но простоят недолго. Дня три, может, пять. А потом завянут.
Как и всё в этом мире. Кроме памяти. Память — она как пыль на антресолях. Лежит себе тихо, пока не начнёшь ворошить.
Она подошла к мужу, поцеловала в щёку.
— Ужинать будешь?
— Буду. А что сегодня?
— Что приготовила, то и будешь.
Они сели за стол. Говорили о ерунде — о счетах за квартиру, о том, что у сына проблемы на работе. Обычный вечер. Обычная семья.
Только теперь Ольга знала цену этой обычности. И цена эта — молчание.
Она смотрела на мужа и думала: «Может, это и есть любовь? Знать самое плохое и всё равно оставаться рядом?»
Андрей поднял глаза, встретился с ней взглядом. Улыбнулся неуверенно, робко.
Ольга улыбнулась в ответ.
— Ешь давай. Остынет.
И он стал есть, благодарно кивая. А Ольга смотрела на него и чувствовала странное, спокойное тепло. Не страсть, не восторг. Просто жизнь. Такая, какая есть. Без глянца, с трещинами и заплатками. Но своя.
Она взяла пульт, прибавила звук. Шёл старый фильм. Герои любили, страдали, расставались.
«Глупые, — подумала Ольга. — Думают, что драма — это когда кричат и бьют посуду. А настоящая драма — это когда сидят на кухне, пьют чай и молчат о том, что знают оба».
Но вслух не сказала. Просто налила себе ещё чаю и подвинула мужу варенье.
— Клубничное. Твоё любимое.
— Спасибо, Оль.
В этом «спасибо» было всё. И признание, и покаяние, и любовь.
— На здоровье.
Два человека, которые прожили вместе полжизни и знали друг о друге всё. Ну, или почти всё. А то, что осталось за скобками — пусть там и остаётся. На антресолях памяти, в коробке с надписью «Не открывать».
Потому что иногда неведение — это тьма, а знание — не свет, а яркая лампа, которая высвечивает морщины и пыль. И иногда лучше приглушить свет. Просто посидеть рядом. Попить чаю.
В тишине. Вместе.