Тридцать лет Ирина репетировала эту встречу. Что скажет. Как посмотрит. Как захлопнет дверь прямо перед его носом.
И вот он стоит на пороге — а она не может вспомнить ни одного слова.
Домофон сказал: «Мужчина какой-то, говорит, что родственник». И теперь этот родственник переминался с ноги на ногу за дверью — было слышно по скрипу половиц на лестничной площадке.
— Кто там? — всё-таки спросила она.
— Ира, это я. Отец твой. Можно войти?
Голос был незнакомый. Хриплый, надтреснутый. Ирина помнила отца молодым, тридцатилетним, с густыми тёмными волосами и громким смехом. Он подбрасывал её к потолку, и она визжала от восторга. Это было единственное чёткое воспоминание. Всё остальное стёрлось.
Она открыла дверь.
На пороге стоял измождённый человек с палочкой. Седой, осунувшийся, в потёртом пальто. Лицо в морщинах, щёки впалые. Болезнь съела его раньше времени — ему было чуть за шестьдесят, а выглядел он на все восемьдесят. Только глаза остались прежними — серо-голубые, с прищуром. Её глаза. Ирина всегда ненавидела их в зеркале.
— Здравствуй, дочка, — сказал он и попытался улыбнуться.
— Здравствуйте, — ответила Ирина.
Она хотела захлопнуть дверь. Прямо перед его носом. Как в кино — раз, и всё, разговор окончен. Но вместо этого отступила в сторону:
— Проходите.
* * *
Он заковылял в прихожую, опираясь на палку. Снял ботинки — старые, со сбитыми каблуками. Повесил пальто на крючок. Всё это делал медленно, с трудом, и Ирина поймала себя на мысли, что смотрит на него как на диковинного зверя в зоопарке.
— На кухню проходите. Там поговорим.
Они сели друг напротив друга за маленький кухонный стол. Ирина не предложила ни чая, ни воды. Просто сложила руки перед собой, как на допросе.
— Ты, наверное, хочешь знать, почему я пришёл, — начал он.
— Хочу.
— Болен я, Ира. Серьёзно болен. Врачи говорят — полгода максимум, если повезёт.
Ирина молчала. Она ждала, что почувствует хоть что-то — жалость, страх, может быть, злорадство. Но внутри было пусто, как в брошенной квартире.
— И что вы от меня хотите? Денег? Ухода? Прощения?
— Ничего не хочу. — Он покачал головой. — Просто хотел увидеть тебя. Перед тем как... ну, ты понимаешь.
— Понимаю, — сказала Ирина, хотя ничего не понимала.
Тридцать лет. Тридцать лет он не появлялся, не звонил, не писал. Ни одной открытки на день рождения, ни одного подарка на Новый год. Мать говорила: «Забудь его, он нас бросил, нет у тебя отца». И Ирина забыла. Вычеркнула. Похоронила заживо. А теперь он сидит на её кухне и рассказывает про полгода жизни, как будто имеет на это право.
— Я не сам ушёл, — вдруг сказал он.
— Что?
— Мать твоя меня выгнала. Узнала про долги и выгнала.
Ирина усмехнулась. Классика — обвинить того, кто уже не может ответить. Мать умерла три года назад, унесла все секреты с собой. Очень удобно.
— Какие долги?
— Глупость молодости. — Он махнул рукой. — Занял денег у нехороших людей, думал, быстро отдам. Не отдал. Они стали угрожать. Вера испугалась, сказала: или ты уходишь, или мы все пострадаем.
— И вы ушли.
— Ушёл. Думал, на время. Разберусь с долгами, вернусь. Но Вера замки поменяла, телефон сменила. Я приходил, стучал — не открывала.
Ирина вспомнила, как однажды — ей было лет семь или восемь — кто-то долго звонил в дверь. Мать не открывала, прижимала палец к губам и шептала: «Тихо, это плохой человек, он уйдёт». Ирина тогда спряталась под одеяло и зажала уши. Неужели это был он?
— Я писал тебе письма, — продолжал он. — Каждый месяц, несколько лет подряд. На адрес квартиры отправлял. Вера их перехватывала.
— Откуда вы знаете?
— Соседка рассказала. Тётя Люба, помнишь её? Она видела, как Вера письма из ящика доставала и рвала, не читая.
Тётя Люба умерла лет пятнадцать назад. Тоже не спросишь.
— Удобная история, — сказала Ирина. — Все свидетели мертвы.
— Я не прошу тебя верить. Просто рассказываю, как было.
* * *
Вечером Ирина позвонила подруге Светке. Светка работала психологом в поликлинике и всегда знала, как поступить в любой ситуации. По крайней мере, сама так считала.
— Выгони его и забудь, — категорично заявила она. — Он тридцать лет не вспоминал о тебе, а теперь пришёл умирать на твоей шее?
— Он говорит, что мать его не пускала.
— Конечно, говорит. Они все так говорят. Моя клиентка недавно рассказывала: её отец вернулся через двадцать лет с точно такой же историей. Оказалось, всё это время жил с другой женщиной в соседнем городе и прекрасно про дочь помнил. Просто не хотел связываться.
— А вдруг он правду говорит?
— А вдруг нет? Ир, ты хочешь последние месяцы его жизни потратить на то, чтобы выяснять, кто кому врал тридцать лет назад?
Ирина не знала. Она вообще не понимала, что чувствует. Злость? Наверное. Обиду? Точно. Но где-то глубоко, на самом дне, шевелилось что-то ещё. Что-то маленькое и детское, что всю жизнь ждало, когда папа вернётся.
— Он сейчас где? — спросила Светка.
— В гостинице. Я дала ему денег на номер.
— Ну вот, уже начинается. Завтра он попросит переночевать, послезавтра — остаться на недельку, а через месяц ты будешь выносить за ним судно.
— Свет, хватит.
— Ладно, ладно. Ты взрослая, сама разберёшься. Только потом не говори, что я тебя не предупреждала.
* * *
На следующий день Ирина поехала на кладбище. Она редко туда ездила — не любила кладбища, да и разговаривать с могильной плитой казалось ей глупостью. Но сегодня захотелось.
— Мам, он вернулся, — сказала она, стоя перед памятником. — Представляешь? Тридцать лет прошло, а он взял и вернулся. Говорит, что ты его выгнала. Что он писал письма, а ты их рвала. Это правда?
Памятник молчал. На фотографии мать улыбалась — снимок был сделан на её пятидесятилетие. Ирина помнила тот день: гости, торт со свечами в виде цифр «пять» и «ноль», мамин смех. И ни слова об отце, как будто его никогда не существовало.
Мать была хорошей. Она одна подняла Ирину, работала на двух работах, чтобы дочь ни в чём не нуждалась. Никогда не жаловалась, не плакала при ребёнке. Только иногда, когда думала, что Ирина спит, садилась на кухне и подолгу смотрела в одну точку. О чём она тогда думала? Жалела, что выгнала мужа? Или радовалась, что избавилась от проблем?
— Почему ты мне ничего не рассказывала? — спросила Ирина у фотографии. — Я бы поняла. Я уже давно взрослая, могла бы сама решить, хочу я его видеть или нет.
Ответа не было.
* * *
Через неделю Ирина перевезла отца к себе.
Светка, узнав об этом, сказала, что Ирина сошла с ума. Коллеги на работе недоумённо переглядывались, когда она отпрашивалась пораньше. Соседка тётя Валя из квартиры напротив поджимала губы и демонстративно отворачивалась при встрече.
А Ирина просто делала то, что должна была. Покупала продукты, готовила еду, выдавала таблетки по расписанию. Возила отца в поликлинику, сидела с ним в очередях, заполняла бесконечные бумаги. Обычная рутина.
Только она не называла его папой. Обращалась на «вы», как к постороннему. Он не обижался — по крайней мере, виду не показывал.
— Тебе не обязательно это делать, — сказал он однажды. — Я могу в дом престарелых.
— Там очередь на три года. И условия не очень.
— Я бы пережил.
— Я бы не пережила.
Он посмотрел на неё с удивлением, но ничего не сказал.
* * *
По вечерам они иногда разговаривали. Вернее, он рассказывал, а она слушала. О своей жизни после ухода — мотался по стране, работал где придётся, женился второй раз, развёлся. Детей больше не было. Пил одно время, потом бросил. Осел в маленьком городке под Воронежем, работал сторожем на складе.
— Небогато, — говорил он, — но на хлеб хватало.
— А обо мне думали?
— Каждый день. — Он смотрел в сторону. — Представлял, какая ты стала. Так оно и вышло.
— Откуда вы знаете, какая я стала?
— В интернете нашёл. Ты же фотографии выкладываешь. Я смотрел.
Ирина замерла. Значит, он следил за ней? Все эти годы знал, как она живёт, но не решался позвонить?
— Почему только сейчас? Почему не раньше?
— Боялся. Думал, ты меня прогонишь. А сейчас уже нечего бояться. Терять всё равно нечего.
— Логично. Умирать так умирать.
— Ты злишься.
— Нет. Просто констатирую факт.
Она врала. Злилась, ещё как злилась. На него — за то, что ушёл. На мать — за то, что молчала. На себя — за то, что пустила его в дом и теперь не понимает, зачем.
* * *
Через месяц отцу стало хуже. Он почти не вставал, говорил мало, больше дремал. Ирина взяла отпуск за свой счёт. Врач, который приходил раз в неделю, говорил: готовьтесь.
— Ира, — позвал он однажды ночью. Она не спала, читала в соседней комнате.
— Да?
— Подойди, пожалуйста.
Она села на край кровати. Он взял её руку — ладонь была сухой и горячей.
— Я должен тебе кое-что сказать. Я не всё рассказал. Про те долги.
— Какая теперь разница?
— Для меня — большая. Я же не просто так занял. Я проиграл. В карты. Много проиграл. Вера узнала и сказала: или уходишь, или она заявит в милицию.
Ирина молчала. Значит, не долги, а карты. Не угрозы, а собственная глупость. Мать не выгоняла — поставила условие. И он выбрал уйти.
— То есть вы могли остаться? Если бы захотели?
— Мог. Но тогда мне казалось, что уйти проще. Что без меня вам будет лучше. Я же только проблемы создавал.
— И как, стало лучше?
— Не мне судить.
Ирина убрала руку. Встала, подошла к окну. За окном была ночь, фонари, пустая улица.
— Вы всю жизнь мне врали, — сказала она, не оборачиваясь. — Мать врала, что вы нас бросили. Вы врёте, что вас выгнали. Никто из вас не сказал правду.
— Правда в том, что я был слабым человеком. И остался таким. Прости меня, если сможешь.
Она долго молчала. Простить — это как? Забыть тридцать лет без отца? Перестать ненавидеть его каждый раз, когда видела чужих детей с папами?
— Я не знаю, смогу ли вас простить, — сказала она наконец. — Но я попробую.
* * *
Светка приехала на следующий день. Привезла продукты, лекарства и сочувствие.
— Ну и как ты? — спросила она, когда они сели на кухне.
— Нормально.
— Ир, это я. Как ты на самом деле?
— Странно. Он умирает у меня в комнате, а я до сих пор не понимаю, кто он мне. Отец? Чужой человек? Что-то среднее?
— А ты хочешь понять?
— Наверное. Или нет. Времени всё равно не осталось.
Светка помолчала.
— Знаешь, я тут подумала. Может, и хорошо, что ты его приняла. Не ради него — ради себя. Ты всю жизнь с этой обидой живёшь, а теперь можешь её отпустить.
— Я думала, ты против.
— Была против. А теперь вижу: ты изменилась. Спокойнее стала. Раньше как про отца речь заходила — сразу стена. А сейчас рассказываешь нормально.
— Может, просто устала.
— Может. А может, отпустила наконец.
* * *
Он умер через три недели. Тихо, во сне.
Ирина сидела рядом и держала его за руку. Не потому что хотела — потому что так было правильно. Никто не должен умирать в одиночестве. Даже человек, который тридцать лет назад выбрал уйти.
На похороны пришли только она и Светка. Маленький гроб, маленькая могила, простой памятник. Имя, даты, никаких эпитафий. Что напишешь человеку, которого толком не знала?
После похорон она несколько часов сидела в комнате, где он жил последние месяцы. От отца осталась только старая сумка с вещами: пара рубашек, потёртый бумажник, очки в пластиковом футляре.
И толстая тетрадь в клетчатой обложке.
Ирина открыла её наугад. Почерк мелкий, неразборчивый, но читаемый.
«12 марта. Ире сегодня шесть лет. Купил ей подарок — куклу с золотыми волосами. Отправил по почте. Вера, наверное, выбросит, но вдруг нет».
«5 сентября. Ира пошла в первый класс. Видел фотографию в местной газете — в их школе был какой-то праздник. Моя дочь стоит в первом ряду, в белом фартуке, с бантами. Красивая».
«23 декабря. Скоро Новый год. Интересно, что Ира попросит у Деда Мороза? Когда ей было четыре, она просила щенка. Вера не разрешала. Может, сейчас разрешила?»
Ирина листала тетрадь, и с каждой страницей что-то внутри неё сжималось всё сильнее. Записи шли год за годом — её дни рождения, праздники, события. Он собирал информацию по крупицам: из газет, от случайных знакомых, позже — из интернета. Как будто всё это время он был рядом. Просто невидимый.
На последней странице было написано:
«Если ты это читаешь, значит, я уже умер. И значит, ты меня не прогнала. Спасибо тебе, дочка. Я не заслужил, но спасибо».
Ирина закрыла тетрадь. Положила на стол. Долго смотрела в стену.
Она так и не узнала, кто из них врал — мать или отец. Может быть, оба. Может быть, никто. Правда была где-то посередине, как это обычно бывает.
Но одно она поняла точно: тридцать лет назад пятилетняя девочка потеряла отца. И тридцать лет спустя тридцатипятилетняя женщина его нашла.
Ненадолго.
Но нашла.