В комнате пахло бедой. Не болезнью, не смертью — именно бедой. Светлана узнала этот запах сразу: спёртый воздух, немытое тело, засохшая еда. Так пахнет, когда человек решил похоронить себя заживо.
На кровати под скомканным одеялом лежала её двоюродная сестра. Та самая Ирка, с которой они в детстве воровали клубнику с соседского участка и до ночи болтали на даче под звёздами.
А теперь Ирка лежала тут уже полгода. И не собиралась вставать.
Светлана приехала без предупреждения. Позвонила с вокзала: мол, встречайте, я уже в вашем Саратове, через двадцать минут буду.
— Ты что, в такую даль тащиться? — тётя Люда охрипла от неожиданности. — Мы же созванивались на прошлой неделе, ты ничего не говорила!
— Потому и не говорила, что вы бы меня отговаривать начали.
Светлана уже поднималась на третий этаж с чемоданом.
В прихожей пахло чем-то несвежим — то ли мусор залежался, то ли еда подпортилась. Тётя Люда суетливо убирала какие-то пакеты с обувной полки, оправдывалась, что не прибрано.
— Где Ира? — спросила Светлана, оглядывая захламлённый коридор.
— Спит. Она теперь до обеда спит, потом немного посидит — и опять ложится.
— Так уже три часа дня.
— Ну вот, значит, скоро встанет.
Светлана прошла на кухню и чуть не споткнулась о стопку старых газет у двери. На столе стояла грязная посуда — явно не сегодняшняя: засохшие остатки каши уже покрылись корочкой. В раковине громоздилась гора кастрюль, а на подоконнике выстроились пузырьки — корвалол, валерьянка, какие-то настойки в бутылочках без этикеток.
— Это что за аптека? — Светлана взяла один пузырёк, понюхала. — Это же спирт чистый. Вы что тут, самогон гоните?
— Да это Ирочке соседка принесла, травяные настойки на спирту, говорит, от нервов помогает. — Тётя Люда отобрала пузырёк и поставила обратно. — Ты же знаешь, что у неё случилось. Валерий к этой своей ушёл, двадцать два года брака — и всё насмарку. Ирочка так переживает, так переживает...
— Полгода уже переживает?
— А сколько надо? — обиделась тётя Люда. — Ты вот замужем, у тебя всё хорошо, тебе не понять. А Ирочка вложила в семью всё, и вот результат.
Светлана посмотрела на тётку. Семьдесят два года, сама еле ходит, но носится с сорокапятилетней дочерью как с младенцем.
Они с Ирой двоюродные сёстры, в детстве каждое лето вместе на даче проводили. Потом жизнь развела — Светлана в Краснодар уехала, Ирина здесь осталась. Созванивались раз в месяц, переписывались. И вот полгода назад Ирина написала, что Валерий ушёл к коллеге — молодой, тридцатидвухлетней.
— А где Катя? — вспомнила Светлана про племянницу.
— В комнате у себя, в телефоне сидит. Она теперь всё время там.
— А школа?
— Какая школа, лето же.
— Люда, июнь на дворе, учебный год только закончился. Она вообще девятый класс сдала?
Тётя Люда замялась, стала теребить край кухонного полотенца.
— Ну, там какие-то проблемы были, прогулы, но её перевели, вроде бы...
— Вроде бы? — Светлана почувствовала, как закипает внутри. — Ребёнку пятнадцать лет, выпускные экзамены, а вы «вроде бы»?
— Да что ты на меня кричишь? Я старый человек, у меня давление, я и так из последних сил держусь. Ирочке плохо, Катька никого не слушается, Валерий этот даже алименты толком не платит — присылает тысяч по пять, раз в два месяца, и то когда вспомнит...
Светлана глубоко вздохнула. Из Краснодара ей казалось, что ситуация плохая. Вживую оказалось — катастрофа.
Она вошла в комнату сестры. Шторы задёрнуты, полумрак и спёртый воздух. На кровати под одеялом угадывался силуэт.
— Ира, вставай. Я приехала.
— Света? — хриплый голос из-под одеяла. — Ты что здесь делаешь?
— В гости приехала. Давай, поднимайся, хватит лежать.
Ирина села на кровати, и Светлана еле сдержалась, чтобы не отшатнуться. Волосы сальные, слипшиеся. Под глазами тёмные круги. Халат засаленный, будто его не стирали месяц. Похудела килограммов на пятнадцать — щёки ввалились, ключицы торчат.
— Ты когда в душе была последний раз? — прямо спросила Светлана.
— Не помню... позавчера, кажется... или раньше...
— Понятно. А ела когда?
— Мама приносит.
— Что приносит? Корвалол с травяной настойкой?
Ирина заплакала. Тихо, безнадёжно, будто сил на нормальные рыдания уже не осталось.
— Ты не понимаешь, — бормотала она. — Двадцать два года вместе, я думала — это навсегда. А он... к этой... она в его отделе работала, они там на корпоративах...
— Ира, стоп. Я понимаю, что больно. Но полгода лежать в кровати и разрушать себя — это не выход. У тебя дочь.
— Катя меня ненавидит. Говорит, что я сама виновата, что папу довела.
— Это она от злости говорит, потому что напугана. Ей пятнадцать лет, отец ушёл, мать слегла, бабушка сама еле справляется. Как ей быть?
— Я не могу... — Ирина опять уткнулась в подушку. — Просто не могу встать и жить дальше. Нет сил.
Светлана вышла и направилась к Кате. Дверь закрыта, из-за неё — музыка.
Постучала — тишина. Постучала громче.
— Катя, открой, это тётя Света.
— Какая тётя? — раздался недовольный голос.
— Из Краснодара. Открывай.
Щёлкнул замок. На пороге стояла худенькая девочка с тёмными кругами под глазами — как у матери. Волосы собраны в неряшливый пучок, футболка мятая.
— А, привет, — сказала Катя равнодушно и повернулась обратно к кровати, где лежал ноутбук.
Светлана вошла. На столе — бардак: тарелки с засохшими крошками, пустые упаковки от чипсов, кружки с чайными разводами. На полу валялась одежда. Окно, похоже, не открывали неделю.
— Катюш, ты как?
— Нормально.
— В школе как закончила?
— Нормально.
— Подружки есть? Гуляешь?
— Мне некогда. — Катя уткнулась в экран. — Можешь выйти? Мне надо...
— Что тебе надо?
— Просто надо! — девочка повысила голос. — Что вы все лезете? Бабушка лезет, мама, когда не спит, тоже лезет, теперь ты приехала...
— Катя, я за вас переживаю.
— А не надо. Нам и так хорошо. Мама болеет, бабушка ухаживает, я сама справляюсь. Иди лучше маму лечи, раз такая заботливая.
Светлана почувствовала, как сжалось в груди. Пятнадцать лет — самый сложный возраст. И она одна со всем этим.
Вечером, когда все улеглись, Светлана сидела на кухне и думала.
Тётя Люда храпела в своей комнате — намаялась за день с «Ирочкой». Ирина так и не встала, только попросила принести чай и накапать валерьянки. Катя вышла в туалет около полуночи, молча прошла мимо и вернулась к себе.
Три женщины в трёхкомнатной квартире. И каждая — в своём аду.
Утром Светлана поднялась в семь. Открыла окна по всей квартире, собрала грязную посуду, загрузила стиральную машину. К девяти вынесла три пакета мусора.
— Ты что шумишь с утра пораньше? — выползла заспанная тётя Люда. — Ирочку разбудишь.
— И разбужу. Хватит ей спать. Она не больная.
— Как не больная? У неё депрессия! Соседка Нина говорит, это серьёзный диагноз, надо лечить.
— А соседка Нина — врач?
— Нет, но она в интернете много читает про психологию...
— Люда, — Светлана села напротив тётки и взяла её за руку. — Послушай меня. Ирине плохо, это правда. Но то, что она делает — это не лечение. Ей больно из-за развода, и это нормально. Ненормально — полгода лежать в кровати, глотать валерьянку литрами и забросить собственного ребёнка.
— Она не забросила, она просто...
— Забросила. Катя сама не своя, в школе проблемы, живёт в беспорядке, питается чипсами. Ты хоть раз нормальный обед готовила за эти полгода?
Тётя Люда надулась.
— Я старый человек, сил нет готовить. Раньше Ирочка всё делала, а теперь не может...
— Значит, сейчас будем делать вместе.
К обеду квартира преобразилась. Светлана вымыла полы, разобрала завалы на балконе, заставила Катю убраться в своей комнате. Девочка сначала огрызалась, потом вдруг расплакалась.
— Я устала, — призналась она. — Устала, что мама всё время лежит. Устала, что бабушка ворчит. Папа вообще не звонит, только деньги иногда кидает. Я думала — может, это я виновата, что они развелись...
— Ты ни в чём не виновата. — Светлана обняла племянницу. — Взрослые сами разбираются в своих отношениях. Дети тут ни при чём.
— А мама когда-нибудь нормальной станет?
— Станет. Я прослежу.
Катя всхлипнула и вдруг прижалась к тётке — крепко, по-детски, как давно ни к кому не прижималась.
Ирина проснулась около двух и не узнала квартиру. Чисто, светло, пахнет свежестью и чем-то вкусным.
— Это что? — она растерянно стояла в дверях кухни.
— Это порядок называется, — Светлана вытирала руки полотенцем. — Садись обедать. Катя, зови бабушку.
За столом впервые за много месяцев собрались все четверо. Борщ, пюре с котлетами, салат — Светлана с утра сходила в магазин. Тётя Люда удивлённо оглядывала стол, будто забыла, как выглядит нормальный обед.
— Вкусно, — тихо сказала Катя. — Я соскучилась по домашней еде.
Ирина молчала, ковыряла вилкой в тарелке. Но ела. Впервые за долгое время — ела по-настоящему.
После обеда они сидели на балконе. Ирина куталась в плед, хотя на улице было двадцать пять градусов.
— Я понимаю, что ты скажешь, — начала она. — Что я запустила себя, что Катя страдает, что маму измотала...
— Правильно понимаешь.
— Но ты не знаешь, каково это — когда человек, которому ты доверяла, предаёт. Я ведь всё для семьи делала. Работала, дом вела, дочь растила. А он...
— А он оказался предателем. Бывает. Но жизнь на этом не заканчивается.
— Для меня закончилась.
Светлана помолчала. Посмотрела на сестру. И сказала негромко:
— Меня Юра бросал. Помнишь?
Ирина подняла глаза.
— Двенадцать лет назад, — продолжила Светлана. — Ушёл к другой. Я осталась одна с Лёшкой, ему тогда шесть было. Три дня проревела. А на четвёртый встала и пошла на работу. Потому что сын смотрел на меня — и ждал, что мама справится.
Она наклонилась к сестре.
— Катя тоже смотрит. И тоже ждёт.
Ирина заплакала. Но это были другие слёзы — не тихое безнадёжное нытьё, а настоящий плач, со всхлипами и дрожью.
— Я так боюсь, — прошептала она. — Боюсь выйти из дома, боюсь людей, боюсь, что все знают, что меня муж бросил...
— И что? Половина женщин в стране разведённые. Никто от этого не умер. А вот от лежания в кровати — умирают.
Светлана пробыла у них три недели.
Отправила Катю в лагерь — устроила вожатой через знакомых, хоть какое-то занятие на лето и живое общение. Нашла Ирине психотерапевта — настоящего врача с лицензией, не соседку Нину с её интернетом. Выбросила все настойки на спирту, от которых сестру уже пошатывало. Заставила её сходить в парикмахерскую — первый раз за полгода — и купить нормальную одежду.
Тётя Люда сначала возмущалась: зачем вмешиваться, Ирочка сама справится, когда отлежится. Потом притихла, наблюдая, как дочь постепенно оживает.
— Может, и правда мы её слишком жалели, — признала она накануне отъезда Светланы. — Я думала, так лучше — дать ей переболеть, отлежаться...
— Люда, жалость должна знать меру. Ты её не жалела — ты её хоронила заживо.
Тётя Люда всплакнула. Но спорить не стала.
Через два месяца Ирина позвонила.
— Света, я устроилась на работу. Небольшая фирма, бухгалтером. Платят тридцать пять тысяч, немного, но мне пока хватает. Катя в школу пошла нормально, даже репетитора нашли по математике — подтягивает хвосты за девятый класс.
— Ну вот видишь. Справляешься.
— Валерий звонил на той неделе. Хотел вернуться.
— И что ты?
Пауза. А потом — голос сестры, спокойный и твёрдый:
— Сказала, чтобы возвращался к своей молодой. Не хочу его видеть. Знаешь, раньше я думала, что без него не смогу. А сейчас понимаю — смогу. И даже лучше.
— Умница.
— Мама, правда, обижается, что я теперь её не во всём слушаюсь. Говорит, неблагодарная выросла.
— Переживёт. Ты главное — себя слушай.
Катя через год поступила в колледж на дизайнера. Ирина встретила мужчину — вдовца, спокойного и надёжного, с которым познакомилась на родительском собрании у Кати. Тётя Люда так и ворчит, что её никто не ценит, но внучку хвалит за рисунки и гордится дочерью — втихаря, когда думает, что никто не видит.
А Светлана иногда звонит вечером и спрашивает:
— Ну как там? Не хандрите?
И Ирина смеётся в трубку — легко, по-настоящему:
— Не хандрим. Некогда хандрить. Живём.