Часть 10. Глава 45
Беседа двух корифеев клиники имени Земского оставила противоречивые чувства. Мне показалось, что оба коллеги по-своему правы. И Гайк Арутюнович, человек безупречной репутации, чьи золотые руки знаю тысячи женщин, благодаря ему ставших матерями, и Иван Валерьевич, который запустил тысячи сердец, не дав им окончательно замереть в последнем сокращении.
Первый правильно сказал: главное в нашей профессии – гуманизм и знания, но и второй прав. Если наши чиновники начинают чем-то усиленно заниматься, то их «эффективный менеджмент», как правило, приводит к худшим последствиям. Недавно мне пациентка рассказывала, что пришла в районную поликлинику к терапевту. Там сидела дама восточной внешности, которая не просто плохо разговаривала по-русски, так еще и собранный анамнез направила прямиком в нейросеть, чтобы выяснить, какой из этого следует диагноз, а также какими препаратами его лечить. Увидев, женщина в ужасе выскочила из кабинета и рванула прямиком в моё отделение, испугавшись, что та «иностранная специалистка» её залечит до смерти.
Не знаю, может быть, нейросети и полезны, только разве может компьютерная программа сравниться с опытом, знаниями и, самое главное, интуицией живого человека? Мне бы хотелось с кем-нибудь поговорить об этом, но… пришлось включиться в работу. Валерий Лебедев, который сегодня исполняет мои обязанности, неприятно усмехнулся.
– Борис, ты боишься, что ли, чтобы я тебя не подсидел? – спросил он несколько нервно, заметив меня в коридоре.
– Нет, просто дома скучно, – честно (ну почти) ответил я. – Не волнуйся. Сегодня побуду рядовым врачом. Отделение на тебе, распоряжайся дальше.
Коллега Лебедев ушёл, и я вскоре принял первого пациента. Им оказалась 34-летняя женщина, которую доставила «Скорая», поскольку сама она ходить не могла. Ее отвезли в третью смотровую, я пришёл, поздоровался, представился и стал собирать анамнез.
– Я упала на улице, – сказала женщина. – Нога поехала в сторону, а потом вдруг появилось ощущение, словно она не моя. Ну, знаете, как бывает? Проснёшься посреди ночи, и ничего не чувствуешь, когда онемело всё. Хотела подняться, тоже не смогла – помешала сильная боль. Пришлось «неотложку» вызвать.
Осматриваю, замечаю, что колено деформировано: увеличено в объёме, надколенник смещён латерально. Пульс на стопе сохранён, это уже хорошо, поскольку, значит, что сосуды целы. Но любое движение приводит к сильному спазму, это свидетельствует о внутренней проблеме. В общем, мне всё становится понятно: ничего серьёзного. Медсестра Берёзка вводит обезболивающее, за этим следует аккуратная репозиция. Слышу характерный щелчок, – это сустав встал на место.
– Как вы себя чувствуете? – спрашиваю пациентку.
Она уже робко улыбается.
– Спасибо, доктор. Боль уменьшается.
Замечаю, что у женщины дыхание выровнялось, лицо сразу разгладилось, оно перестало быть напряжённой маской, как это бывает у людей, которые ждут сильной боли, стоит даже на миллиметр пошевелиться. И всё-таки это не всё. Нужен рентген на всякий случай, хотя я уверен, что всё там теперь в порядке. Но мало ли? Я же не нейросеть, чтобы выдавать однозначные результаты. Диагностика показывает: переломов нет.
За этим следуют иммобилизация конечности, Светлана прикладывает холод, я пишу направление к травматологу для дообследования связок. Случай с этой пациенткой – классический вывих надколенника. Да, неприятно, больно, но без катастрофы, если всё сделать вовремя. Такие случаи выглядят страшно, но решаются чётким алгоритмом. Главное – не пытаться вправить самостоятельно и не тянуть время.
– Очередной пример того, как быстро всё может выйти из строя и так же вернуться на место, если действовать правильно, – замечает Берёзка, глядя с улыбкой.
Почему мне порой кажется, что она на меня глаз положила? Или это лишь фантазии находящегося на грани развода мужчины? Да, в восстановление моих отношений с Алиной после того, что я прочитал, уже не верится. Может, простить жену смогу, но жить с ней вместе дальше, зная, какие отношения их связывали с моим сводным братом – точно нет. Я не из той категории, кто любит страдания.
После короткого отдыха следующий пациент. Фельдшер сообщает, что этого 56-летнего мужчину нашёл в гараже сосед по кооперативу. Он шёл мимо, когда заметил: двигатель работает на холостом ходу, ворота прикрыты. Отправился к себе в бокс, возился там минут сорок, затем по какой-то надобности пошёл обратно и понял – у Семёныча, как зовут соседа, картина не изменилась. Подумал, странно это: в нонешние времена столько гонять движок без дела – на бензине разоришься. Заглянул внутрь и увидел: сосед лежит на полу, кожа сероватого оттенка. Подбежал, послушал: дыхание редкое. Выскочил и вызвал «Скорую помощь».
– Что с ним, Борис Денисович? – спрашивает Зоя Филатова. Она работает в отделении второй год, опыта маловато.
– Судя по описанию, классическая ловушка для угарного газа. Он не пахнет, не щиплет глаза, не даёт времени понять, что происходит. Человек просто засыпает там, где ещё минуту назад стоял на ногах. Хорошо, «неотложка» быстро приехала. Но даже за эти короткие минуты концентрация углекислоты успела подняться до опасных значений. Посмотрим, что покажет диагностика.
Вскоре выясняется, что я был прав, у Семёныча выраженная гипоксия: сатурация низкая, сознание спутано, пульс нестабилен.
– Угарный газ связывается с гемоглобином сильнее кислорода, и кровь перестаёт выполнять свою главную функцию – переносить жизнь, – поясняю Зое. Она внимательно слушает. Помнится, недавно говорила, что хотела бы стать врачом, то есть получить высшее образование. Бог в помощь, как говорится.
Даём пациенту кислород высокой концентрации, начинаем интенсивную терапию, контролируя ритм сердца. Первые полчаса я постоянно находился рядом, памятуя о том, что эти тридцать минут всё решают, они буквально критические. В любое мгновенье сердце может решить «с меня довольно» и остановиться. При такой сатурации завести главную мышцу вполне реально, только успеем ли сделать это до того, как мозг получит необратимые изменения?
Спустя полчаса становится ясно, что организм Семёныча справился: дыхание восстановилось, цвет кожи стал теплее, появилась реакция на обращение. Далее направляю его в терапию с хорошим прогнозом: «Скорая помощь» вовремя прибыла и привезла, мы успели всё сделать.
– Редкая удача для таких ситуаций, – говорю Филатовой, когда за каталкой с пациентом закрываются двери лифта.
– Почему?
– Угарный газ – один из самых тихих и смертельных врагов: человек даже не понимает, что отравляется. В стародавние времена из-за него порой погибали целыми семьями. Это называлось «угореть». Засыпали, и всё.
Вижу, как Зоя нервно поводит плечами. Это у нее от неопытности. Я, например, такого насмотрелся, что уже ничем не удивишь.
Ближе к обеду привозят семимесячного младенца. По-хорошему, его надо бы в детскую больницу, но привозят к нам, потому что ближе всего. Мои увещевания, что у нас в отделении даже педиатра пока нет, – доктор Званцева всё никак не вернётся из поездки в Норвегию, хотя давно пора бы уже, – на диспетчера не действуют. Убеждает, что надо принять, и разве откажешься тут?
Анамнез помогает собирать донельзя встревоженная мамочка, ей лет двадцать примерно.
– Я заметила, доктор, что с утра он дышит чаще обычного, ест меньше, и грудная клетка будто втягивается при вдохе, – говорит сбивчиво. – У него быстро поднялась температура, взгляд стал уставшим очень.
Слушаю и понимаю: мамочка заметила главное, и это, возможно, спасёт ее ребёнку жизнь: у малышей ухудшение идёт не по часам, а по минутам. В смотровой всё становится понятно уже после первых секунд: учащённое дыхание, свист на выдохе, втяжения межреберий – типичная картина бронхиолита.
– Что с ним, Борис Денисович? – с волнением интересуется Зоя.
– Малыши этого возраста особенно чувствительны: воспаляются самые маленькие дыхательные пути, и каждый вдох становится для них огромной работой.
Назначаю кислород, ингаляцию, ставим доступ, берём анализы. Не проходит и получаса с начала лечения, а дыхание ребёнка становится глубже, лицо розовее – маленький организм быстро реагирует, когда ему помочь вовремя. Когда состояние стабилизируется, оставляю его в отделении под наблюдением: динамика хорошая, но пусть в течение суток побудет у нас. И мне, и его маме так спокойнее.
Следом вскоре привозят 14-летнего мальчишку с подозрением на пищевое отравление: слабость, тошнота, температура. Его мама, полноватая женщина под 40, нервно теребит сумку, а смотрит такими напуганными глазами, словно ее чадо проглотило какую-то ядрёную отраву. Смотрю на нее, и невольно в голове вспоминаются слова гениального Леонида Филатова: «Спробуй с плесени кисель. Чай, не пробовал досель? Так испей, и враз забудешь всю мирскую карусель. Он на вкус хоша и крут, и с него, бывает, мрут. Но! Какие выживают – те до старости живут».
А подростки у нас кто? Правильно – группа риска. На спор или «по приколу» могут проглотить что угодно. Хотя и не они одни. Недавно попалось видео, где взрослые выпивают ради «челленджа» – читай, публичной акции, – рюмку натурального лимонного сока. Морщатся, плюются, смеются. Ну, молодцы, что скажешь? Ожог слизистой как минимум, обострение гастрита или панкреатита и всё прочее.
Но зря так нехорошо думаю про этого паренька. Он прилежный, просто съел что-то в школьной столовой, не повезло. Анализы показывают: у него обычная вирусная гастроэнтеритная история, ничего опасного. Ставим капельницу, проводим регидратацию, даём рекомендации, и вскоре мальчишка уже бодрее, чем его мама. Благодарит, словно я подвиг совершил, и увозит чадо домой.
Я оформляю карту, после чего становится тихо. Сегодня день-то, в общем, спокойный, воскресенье всё-таки. Коридоры пустые, медсестры шепчутся на посту, дневной свет падает на каталку у стены. Занимаюсь мелкими делами: проставляю подписи, разбираю электронные истории, проверяю назначения, закрываю несколько старых задач, которые всю неделю «ждали окна». Ощущение, что странное такое воскресенье: вроде не выходной, но и не полноценная смена. Но есть в этом что-то правильное. Всё-таки помогаю людям. А мог бы дома сидеть и думать… Лучше работа.