Досрочно освободили.
Он толкнул калитку и прошел мимо нее к крыльцу. Наталья бросила лопату и поспешила следом сердце, колотилась от тревоги.
Зинаида Петровна была одна, а этот человек, только что из заключения, неизвестно, что у него на уме.
Но страхи оказались напрасными.
Когда она влетела в дом, Павел стоял на коленях у материнской кровати, уткнувшись лицом в ее ладони.
Плечи его тряслись.
— Мама! Мамочка! Прости меня!
Зинаида Петровна гладила его по голове, по слипшимся от пота волосам, и по её щекам текли слезы.
— Пашенька! Сынок! Вернулся.
Наталья тихо вышла на кухню. Это была не ее встреча, не ее слезы. Она поставила чайник, нарезала хлеб, достала из погреба соленые огурцы и сало, то немногое, что было.
Павел наверняка голодный, с дороги. Он появился на кухне через полчаса умытый, переодетый в старую отцовскую одежду, которую Зинаида Петровна хранила в сундуке. Сел за стол, посмотрел на накрытую еду.
— Ты Витькина жена?
— Да. Наталья.
— Он знает, что я вышел?
— Не знаю. Мне не говорил.
Павел кивнул и принялся есть жадно, быстро, как человек, давно не видевший нормальной пищи.
Наталья подливала чай, подкладывала хлеб, молча наблюдала.
Он был совсем не похож на Виктора. Тоньше, мягче, без этой звериной уверенности старшего брата. И глаза другие виноватые, потерянные.
— За что сидел? Спросила она прямо. Виктор говорил драка. Павел поморщился.
— Драка! Мужика одного покалечил. Он жену свою бил на улице, при людях. Я не выдержал, вмешался. А он оказался сыном прокурора. Вот и сел.
— За то, что женщину защитил?
— Выходит, так.
Он усмехнулся горько.
— Витька тогда сказал, дурак ты, Пашка. В чужие дела лезть себе дороже.
— Мог бы мимо пройти.
— А ты?
— А я не мог. Не умею мимо проходить, когда бьют.
Наталья отвернулась к окну. Не умеет мимо проходить. А его брат умеет. Более того, сам бьет. И никому до этого нет дела.
Павел остался. Спал в маленькой комнатке рядом с сенями, где раньше хранили инструменты.
Наталья помогла разобрать хлам, поставить старую кровать, повесить занавеску на окно.
Он принимал помощь смущенно, благодарил сбивчиво. С его появлением дом ожил. Павел взялся за ремонт, починил забор, перебрал крышу сарая, наколол дров на всю зиму. Работал молча, упорно, с утра до темноты. Словно пытался заработать право находиться здесь.
Зинаида Петровна расцвела. Она по-прежнему большую часть дня проводила в постели, но теперь охотно выходила на кухню, когда собирались к ужину.
Слушала разговоры, иногда вставляла слово. И смотрела на младшего сына так, как никогда не смотрела на старшего, с нежностью, с гордостью.
— Пашка всегда другой был.
Сказала она как-то Наталье, когда они остались вдвоем.
— Добрый, отзывчивый. В мою породу пошел, не в отцовскую.
— А Виктор?
— Виктор копия Григория.
И внешне, и нутром. Я старалась по-другому его воспитать, да не вышло. Кровь своё берет.
Виктор позвонил через неделю после приезда брата. Голос был раздраженный, резкий.
— Мне сосед написал. Говорит, Пашка объявился.
— Правда?
— Правда.
— И ты молчала?
— Ты не спрашивал.
Пауза.
Наталья слышала, как он тяжело дышит в трубку, так всегда бывало, когда он злился.
— Гони его оттуда. Он судимый, уголовник. Нечего ему у матери делать.
— Это ее сын. Она рада ему.
— Рада? Да он позор семьи. Из-за него отец в могилу раньше времени лег переживал, что сын в тюрьме.
Наталья вспомнила рассказы Зинаиды Петровны о муже.
— Переживал?
Григорий, который сам бил жену и сыновей, переживал из-за того, что младший сел за защиту женщины от побоев.
— Я никого гнать не буду, сказала она твердо.
— Это не мой дом и не мое решение.
— Что значит не будешь?
— То и значит.
Снова пауза.
Когда Виктор заговорил, голос его стал ледяным:
— Ты зарываешься, Наталья. Думаешь, раз далеко, все можно. Я приеду, поговорим.
— Приезжай.
Она отключилась первой. Руки дрожали, но где-то внутри разливалось странное чувство, похожее на торжество.
Впервые за пятнадцать лет она не отступила. Не согласилась. Не стала просить прощения за несуществующую вину.
Павел нашел ее во дворе. Она сидела на крыльце, не смотря на мороз и смотрела на звезды.
— Виктор звонил.
— Да, из-за меня ругались, и из-за тебя тоже.
Он сел рядом, закурил. Огонек сигареты мерцал в темноте.
— Уеду я, сказал он глухо. Не хочу тебе проблем создавать.
— Куда уедешь? Зима на дворе.
— Найду что-нибудь. В городе устроюсь, на стройку возьмут.
— А мать?
Павел затянулся, выпустил дым.
— Мать. Она без меня столько лет жила.
Проживет и дальше.
— Она умирает, Павел.
Он резко повернулся к ней.
— Что?
— Врач был на прошлой неделе. Сердце совсем слабое. Говорит месяц, может два. Может, до весны дотянет, если повезет.
Павел уронил сигарету в снег. Лицо его исказилось, губы задрожали.
— Она мне не сказала.
— Она никому не говорит. Не хочет жалости.
Он долго молчал. Потом встал, тяжело поднялся по ступеням.
— Я останусь. Пусть Витька хоть в суд подаёт, останусь.
Клавдия стала приходить каждый день. Приносила то банку варенья, то кастрюлю супа, то просто забегала поболтать.
Наталья радовалась ее визитом, в доме становилось теплее и живее.
— Ты бы сама к нам выбралась, — говорила Клавдия Зинаиде Петровне.
— У меня в субботу внучка приезжает, пироги будем печь.
— Куда мне? Еле хожу.
— Так мы с Пашкой тебя отвезем. Санки возьмем и с ветерком.
Зинаида Петровна отмахивалась, но в глазах ее мелькало что-то похожее на интерес. Жизнь возвращалась к ней по капле через разговоры, через смех, через простые человеческие радости, которых она была лишена столько лет.
В середине декабря позвонил Денис. Голос у него был странный, глухой, напряженный.
— Мам, ты когда приедешь?
— Скоро, сынок. Что случилось?
— Ничего. Он помолчал.
— Просто папа. Он другую домой привел. Тетю какую-то. Она у нас живет теперь.
Наталья почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Что значит живет?
— Ну. Спит в вашей комнате. Готовит.
— Папа говорит это временно, пока тебя нет.
— Но мне кажется, он врет.
Денис говорил еще что-то, но Наталья уже не слышала. В ушах шумело, перед глазами плыли черные круги. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет она терпела, молчала, прощала, а он привел другую в их дом. В их постель. При живой жене, при сыне.
— Мам? Мам, ты слышишь?
— Слышу, — выдавила она. Денис, ты можешь приехать сюда?
— К бабушке?
— Да. На каникулы. Я договорюсь.
— А папа?
— С папой я сама поговорю.
Она отключилась и долго стояла посреди комнаты, не чувствуя холода. Внутри было пусто ни боли, ни гнева. Только странное облегчение, словно камень наконец упал с души.
Вот и все. Вот и ответ на все вопросы.
Виктор позвонил на следующий день. Орал так, что Наталья отодвинула телефон от уха, все равно было слышно каждое слово.
— Какие еще каникулы? Денис никуда не поедет. Он мой сын. Я решаю.
— Он и мой сын тоже. Ответила она спокойно. И он сам хочет приехать.
— Хочет? Это ты ему голову задурила. Настраиваешь против отца.
— Я ничего не настраиваю. Просто предложила провести каникулы у бабушки.
— У какой бабушки? У этой развалины, которая одной ногой в могиле.
Наталья стиснула зубы. Спокойно. Главное спокойно.
— Виктор, — сказала она медленно, — я знаю про женщину.
Тишина. Долгая, звенящая.
— Какую женщину? Голос мужа изменился.
— Ту, которая живет в нашем доме. Которая спит в нашей постели.
— Денис наболтал. Вот щенок.
— Не смей так о нем.
— Я о своем сыне буду говорить, как хочу.
— Нет, отрезала она. Не будешь. Потому что если ты еще раз назовешь его щенком, я подам на развод и заберу его с собой.
Виктор захлебнулся воздухом. За 15 лет она ни разу не произносила слово развод. Это было табу, запретная территория, о которой даже думать было страшно.
— Ты. Ты не посмеешь.
— Посмею.
Голос Натальи звучал ровно, почти безразлично.
— Денис приедет ко мне 25. Билет я куплю. Если попробуешь помешать разговор, будет другой.
Она отключилась, не дожидаясь ответа.
Руки тряслись, сердце колотилось где-то в горле. Но сквозь страх пробивалась что-то иное странная лёгкость, почти эйфория. Словно сбросила оковы, которые носила так долго, что забыла об их существовании.
Зинаида Петровна смотрела на неё с порога комнаты.
— Слышали? — спросила Наталья.
— Слышала. Весь посёлок слышал, как ты его отбрила. Он не отступит.
— Знаю.
Свекровь подошла ближе, села рядом.
— Но ты уже не та, что была раньше. И он это чувствует.
— Откуда вы знаете?
— Потому, что сама когда-то хотела вот так встать и сказать Григорию все, что думаю. Да духу не хватило.
— А ты смогла.
Она взяла руку Наталья в свои сухие, морщинистые, но неожиданно теплые.
— Я неправильно жила, Наталья.
Всю жизнь терпела, молчала, а потом злость копила на весь белый свет. И на тебя тоже, потому что ты была моим отражением. Молодой, покорной, безответной. Смотрела на тебя и себя видела. А себя я ненавидела.
— Зинаида Петровна!
— Погоди, дай договорить.
Свекровь жала её руку крепче.
— Дом этот я на тебя перепишу. Не на Виктора, на тебя. Чтоб было куда уйти, если что.
— Только Пашку не выгоняй уж. Я тебе верю, слышишь?
— Верю. Я не могу принять.
— Можешь. И примешь. Это не подарок, это долг. За все годы, что я тебя изводила. За синяки, которые не замечала, за то, что молчала, когда надо было кричать.
Наталья хотела возразить, но слова застряли в горле.
Вместо них хлынули слезы первые за много лет. Она плакала, уткнувшись в плечо женщины, которую еще недавно считала врагом, а та гладила её по волосам и шептала что-то успокаивающее.
Павел оформил документы за неделю. В поселке был нотариус-старик, который приезжал дважды в месяц из райцентра.
Зинаида Петровна подписала дарственную, не раздумывая.
— Виктор будет оспаривать, предупредил Нотариус. Имеет право.
— Пусть попробует, отрезала свекровь. Я в своем уме, при свидетелях. Пускай докажет обратное.
Наталья смотрела на бумаги и не верила своим глазам. Дом. Её собственный дом. Впервые в жизни у нее было что-то свое, не совместно нажитое с мужем, не подаренное родителями, а только её.
— Спасибо! прошептала она.
— Не благодари. Живи!
Денис приехал 25-го, как и договаривались. Наталья встречала его на автостанции в райцентре, Павел отвез её на старом отцовском мотоцикле с коляской, который откопал в сарае и восстановил за три дня.
Сын выскочил из автобуса, бросился к ней, обнял так крепко, что она охнула.
— Мам! Мамочка!
— Тихо, тихо, задушишь!
Он отстранился, и она увидела, как он изменился за эти месяцы. Похудел, вытянулся, под глазами залегли тени. Совсем взрослый 14 лет, а глаза старика.
— Папа сказал, ты больше не вернешься, сказал он тихо. Правда?
— Не знаю, Денис. Честно, не знаю.
— А эта тётя. Она теперь вместо тебя?
Наталья взяла его лицо в ладони, заглянула в глаза.
— Никто не будет вместо меня. Я твоя мать, и это навсегда.
— Понял?
Он кивнул, шмыгнул носом. Потом заметил Павла, стоявшего поодаль.
— А это кто?
— Твой дядя. Павел — папин брат. Который в тюрьме сидел. Который защитил женщину от побоев.
Денис посмотрел на Павла с интересом.
Тот подошёл, протянул руку серьёзно, по-взрослому.