Наталья складывала белье, когда услышала, как хлопнула входная дверь. Виктор вернулся раньше обычного. Она машинально глянула на часы половина шестого.
Значит, с работы отпросился. Или выгнали.
Второе было вероятнее.
— Наташ.
Раздался его голос из прихожей.
— Иди сюда, разговор есть.
Она отложила полотенце, расправила передник. За пятнадцать лет брака научилась различать оттенки его голоса, сейчас в нем звучала та особая уверенность, которая появлялась, когда он принимал решения за них обоих.
Обычно такие решения не сулили ей ничего хорошего.
Виктор стоял посреди прихожей, не сняв куртку. Крупный, широкоплечий, с рано посидевшими висками, когда-то эта ранняя седина казалась ей признаком мужественности. Теперь она знала, седина появилась не от забот, а от дурного характера и постоянного недовольства жизнью.
— Мать звонила, сказал он без предисловий.
— Болеет.Нужен уход.
Наталья молчала.
Свекровь, Зинаида Петровна, жила в трехстах километрах от них, в маленьком поселке, откуда Виктор уехал сразу после армии. Женщина властная, жесткая, она с первого дня не взлюбила невестку. Считала, что сын достоин лучшей партии дочери начальника, врача, да хоть продавщицы из центрального магазина, но не нищебродки из общежития.
— Что с ней? спросила Наталья ровным голосом.
— Сердце. Давление скачет. Врачи говорят, нужен постоянный присмотр. А она одна в доме, сама знаешь.
Наталья знала. Знала она и другое у Зинаиды Петровны, была родная сестра в соседнем поселке. Племянница в райцентре, подруга детства, через три дома. Но ни один из этих людей, видимо, не подходил на роль сиделки.
— И что ты предлагаешь?
Виктор посмотрел на нее так, словно она задала глупый вопрос.
— Поедешь к ней. Поухаживаешь. Она потом отблагодарит, дом-то большой. Мне по наследству отойдет, а ты законная жена.
Наталья медленно опустилась на табурет.
Вот значит как. Пятнадцать лет она работала наравне с ним, вела дом, родила и вырастила сына, терпела его запой и измены.
Его кулаки и его молчание, а теперь её отправляют прислуживать женщине, которая при каждой встрече называла ее пустым местом.
— А как же Денис?
Виктор махнул рукой.
— Да и вообще, парню полезно. Пусть учатся самостоятельности.
— Справимся.
Повторила про себя Наталья.
Она прекрасно знала, как это будет выглядеть сын, будет питаться пельменями и бутербродами, отец будет пропадать у приятелей, а квартира за месяц превратится в хлев.
Но сказать это вслух она не могла. Не потому, что боялась давно уже притупился этот страх. Просто не видела смысла. Виктор не слышал её.
Никогда не слышал.
— Когда ехать? Спросила она.
Он просеял. Это была его улыбка победителя, так он улыбался, когда в молодости бил соперников на ринге, когда выторговывал скидку у продавцов, когда добивался своего от жены.
— Завтра автобус в девять. Я билет уже взял.
Наталья кивнула и молча ушла.
За спиной раздался довольный голос мужа, вот и умница.
— Знал, что поймешь.
Она пошла в спальню и достала с антресолей старый чемодан. Руки работали механически, складывая вещи, платья, кофты, белье, теплые носки.
Зинаида Петровна не признавала центрального отопления. Топила печь, значит, будет холодно по ночам.
В дверях появился Денис. Долговязый, нескладный подросток с отцовскими серыми глазами и ее материнским мягким овалом лица.
Он смотрел на чемодан с тревогой.
— Мам, ты куда?
— К бабушке Зине. Она болеет, нужно помочь.
— Надолго?
Наталья остановилась. Сколько? Неделю? Месяц? Виктор не сказал. Да и не думал, наверное. Для него она была функцией готовить, стирать, убирать. Теперь функцию нужно было переместить по другому адресу.
— Не знаю, сынок. Как получится?
Денис помялся на пороге.
— Она же тебя не любит. Бабушка. Я слышал, как она говорила папе.
— Что говорила?
— Что ты ему не пара. Что он ошибку совершил. Что надо было на Оксане жениться.
Оксана. Первая любовь Виктора, дочь председателя местного колхоза.
Зинаида Петровна до сих пор вспоминала ее при каждом удобном случае, какая была красавица, какая хозяйка, как умела себя подать.
То, что Оксана давно уехала за границу и трижды развелась, свекровь предпочитала не замечать.
— Люди болеют, Денис, сказала Наталья мягко. Когда человек болеет, ему нужна помощь.
— Неважно, любит он тебя или нет.
Сын смотрел на нее долго, пытливо. В последнее время он часто так смотрел, будто пытался понять что-то важное, до чего пока не мог дотянуться.
— А если папа? Он замялся.
— Ну, ты понимаешь.
Она понимала.
Сын видел синяки, которые она прятала под длинными рукавами. Слышал крики за закрытой дверью.
Знал, почему мать иногда спит на диване в гостиной.
— Все будет хорошо, сказала она и сама не поняла, кого пытается убедить.
Ночью она не спала. Лежала рядом с храпящим Виктором и смотрела в потолок. Странное чувство зародилось где-то внутри, не страх, не тревога. Что-то похожее на предвкушение.
Впервые за долгие годы она уезжала из этого дома.
Пусть к человеку, который ее презирает. Пусть прислуживать и терпеть. Но уезжала.
Утром Виктор отвез ее на автовокзал. Денис увязался проводить, пропустил первый урок, но Наталья не стала ругать. Она обняла сына крепко, вдохнула запах его волос детский еще, несмотря на пробивающиеся усики.
— Звони, — прошептала она.
— Каждый день звони.
— Буду.
Виктор стоял в стороне, заложив руки в карманы. Прощаться не подошёл, только кивнул издалека, когда она садилась в автобус.
Три часа дороги Наталья провела, глядя в окно. Мелькали поля, перелески, маленькие деревни с покосившимися заборами. Осень уже тронула листву золотом, небо было высоким и прозрачным. Дом Зинаиды Петровны стоял на окраине поселка, добротный, пяти стенок, крытый шифером.
Когда-то здесь жила большая семья свёкор, умершие 15 лет назад, сама Зинаида, двое ее сыновей.
Теперь младший, брат Виктора, сидел в тюрьме за пьяную драку, а старший прислал жену разбираться с последствиями чужих грехов.
Наталья толкнула калитку. Двор зарос бурьяном, на крыльце валялись пустые банки. Видно было, что хозяйка давно не выходит из дома.
Она поднялась по скрипучим ступеням и постучала.
— Открыто! раздался голос.
Зинаида Петровна полулежала на кровати в большой комнате, заваленной подушками.
Когда-то статная, крепкая женщина превратилась в высохшую старуху с желтым лицом и запавшими глазами. Болезнь съела ее изнутри, оставив только упрямый взгляд и поджатые губы.
— Это ты! сказала свекровь вместо приветствия.
— Явилась. Долго собиралась.
Наталья поставила чемодан у порога.
— Здравствуйте, Зинаида Петровна. Как себя чувствуете?
— Как труп себя чувствую. Умираю я.
— Врач что говорит?
— Врач?
Свекровь скривилась.
— Что он понимает, сопляк этот? Говорит сердце.
— А я знаю, душа болит.
Душу таблетками не вылечишь.
Наталья огляделась. Дом был в плачевном состоянии, грязная посуда в раковине, пыль на полках, застарелый запах болезни и немытого тела.
— Я приготовлю поесть, — сказала она.
— Потом уберу.
Зинаида Петровна не ответила. Только смотрела тяжело, оценивающе, как смотрела всегда. Пятнадцать лет назад на свадьбе. Пять лет назад на похоронах свекра.
Год назад, когда приезжала в гости и неделю изводила невестку придирками.
Наталья прошла на кухню и засучила рукава. Работа вот что ей сейчас нужно. Работа и тишина. Первая неделя тянулась бесконечно. Наталья вставала затемно, топила печь, готовила завтрак. Зинаида Петровна ела мало и не охотно, но придиралась к каждому блюду, каша слишком густая, суп пересолен, чай холодный.
Наталья молча переделывала, приносила снова, выслушивала новые претензии.
— Виктор борщ любит погуще, говорила свекровь, отодвигая тарелку. Ты и этому не научилась за столько лет.
— Вам сейчас жирное нельзя, отвечала Наталья ровно. Врач сказал диета.
— Врач твой пусть сам эту бурду ест.
К вечеру третьего дня Наталья поняла, что свекровь не столько больна, сколько одинока.
Сердце, конечно, барахлило, давление скакало, случались приступы слабости. Но главная болезнь Зинаиды Петровны была другой, она много лет жила одна, варилась в собственной злости, и эта злость разъела ее изнутри, как ржавчина разъедает железо.
Денис звонил каждый вечер, как обещал. Голос у него был тусклый, усталый.
— Все нормально, мам. Папа на работе. Я уроки сделал.
— Что ел?
— Пельмени.
— Опять пельмени?
— Ну да. Папа готовить не умеет, сама знаешь.
Она знала. Виктор за всю жизнь не сварил себе даже яйцо. Считал, что кухня женское дело, а мужчина должен зарабатывать. То, что зарабатывал он едва на жизнь, а половину пропивал, в расчет не принималось.
На десятый день случилось неожиданное.
Наталья мыла полы в сенях, когда услышала за спиной голос
— Ты откуда воду берешь?
Зинаида Петровна стояла в дверях, держась за косяк. Впервые за все время она поднялась с кровати сама, без помощи.
— Из колодца во дворе.
— Дура. Там вода жесткая, для питья не годится.
— За хорошей водой надо к роднику ходить, за посадками.
Наталья выпрямилась, вытерла руки о фартук.
— Далеко?
— Полчаса, если не торопиться.
— Вам нельзя так далеко.
Свекровь фыркнула почти по-молодому, задорно.
— Мне много чего нельзя. Умирать тоже нельзя, а придется.
Она помолчала, глядя куда-то мимо Натальи, в осенний двор.
— Завтра пойдем вместе. Покажу дорогу.
Это было почти приглашение. Почти потому, что Зинаида Петровна не умела приглашать, не умела просить. Умела только требовать и командовать. Но Наталья услышала в ее голосе что-то новое не приказ, а просьбу, спрятанную за грубостью.
— Хорошо, сказала она. Завтра пойдем.
К роднику они вышли после обеда. Зинаида Петровна шла медленно, опираясь на палку, но упорно отказывалась от помощи.
Тропинка велась через заброшенный сад, мимо покосившейся бани, через овраг с давно высохшим ручьем.
— Здесь раньше мельница стояла, сказала свекровь, указывая палкой на груду замшелых камней.
— Мой дед построил. Вся округа к нему ездила молоть.
— А потом что случилось?
— Потом война. Деда убили, мельницу сожгли. Бабка одна осталась с четырьмя детьми.
Она замолчала, тяжело дыша. Наталья остановилась рядом, давая ей отдохнуть.
— Выжили? — спросила осторожно.
— Двое выжили. Мать моя и ее брат. Остальные от голода померли.
Зинаида Петровна говорила об этом без надрыва, сухо, как о давно зажившей ране.
Но что-то в ее лице изменилось, словно открылась дверь в комнату, которую она много лет держала запертой.