Известное дело, граждане, что у каждого человека в жизни имеется некоторая слабость. Один, скажем, до белых голубей страсть как падок, другому балалайка покоя не дает, а третий, положим, коллекционирует почтовые марки с видами заграничных городов, в которых никогда не побывает. Ну, всякому свое.
А у нашего гражданина, Василия Петровича, слабость была, можно сказать, идеального свойства. С самого детства обожал он восточных красавиц. Не местных, не своих, советских, а именно что восточных – загадочных, томных, из сказок.
И не подумайте, что это у него от безалаберности какой или от некультурности, напротив, человек он был начитанный. А корень всего, как выяснилось, крылся в одной детской книжке, в сказке Александра Сергеевича Пушкина про некоего царя Дадона и Шамаханскую царицу. Вот эта самая царица, надо понимать, и пронзила Василия Петровича в самое сердце, едва он в первом классе буквы освоил.
Книжка эта, иллюстрированная, с золотым обрезом, у него до состояния ветоши дошла. Листал он ее так, что страницы на манер каши расползались, особенно ту, где художник царицу изобразил – в шароварах таких, с серьгой, и взгляд у нее, томный, стрелой прямо в душу его проник.
Бывало, сидит он, взрослый уже дядька, инженер на заводе, возьмет эту книженцию, вздохнет тяжко и рассуждает сам с собой, а иногда и с теткой своей, Марфой Игнатьевной, если та к чаю заглядывала:
– Вот, тетя Мотя, культура, понимаешь, не то, что наши. Наша женщина, конечно, работница и труженица, это свято. Но где ж тут, скажи на милость, романтика? Где поклонение? Наша сразу: «Вася, посуду помой!» или «Вася, хлеба купи!» А восточная красавица… Она молчалива. Она как сон. Сидит себе на ковре, плод гранатовый кушает, и взгляд у нее загадочный… И слушает, что ей умный мужчина скажет.
Тетка Мотя, женщина практичная внимательно глядела на племянника и рассуждала:
– Ишь, чего захотел, – фыркала она. – Чтобы на ковре сидела? У нас, милый, ковер в прихожей постелен, ноги вытирать. А гранаты, между прочим, по три рубля штука. И от них, говорят, аппендицит бывает. Ты лучше на Надю с шестого этажа посмотри: девица здоровая, в физкультурном обществе состоит.
– Что Надя! – горячился Василий Петрович, листая зачитанную страницу. – Какая Надя? У нее, извини за выражение, мускулы, как у кузнеца. А тут… Взгляни-ка, какой фасон! Восток, понимаешь, тетя, дело тонкое. Там женщина – цветок, ее лелеять надо, стихи ей читать. «Восхищенья ищут взоры, не встречая встречных взоров» … Это, между прочим, классик, правда, не помню какой, а, может, и не сказал.
– Цветок, цветок, – ворчала тетка, доедая варенье. – У нас, Вася, главное – чтобы характером цветок был, а не как та краля на картинке – кикимора кикиморой по характеру. Смотри, как бы тебе эта самая шамаханская царица потом весь аппетит к жизни не отбила.
Но Василий Петрович тетку не слушал. Он мечтал о тихом голосе, о запахе пряных трав, о покорном взоре, устремленном исключительно на него, мудрого повелителя. Книжка его была не просто книжкой. Это был, можно сказать, символ несбыточной, высокой мечты, как билет в счастливую жизнь, в другой, яркий мир, где нет ни дефицита, ни очередей, ни требований «помыть посуду», а есть только он, Василий, и прекрасная, молчаливая красавица, вечно вкушающая свой гранат.
А жизнь, между тем, товарищи, шла своим чередом. И, как водится, готовила нашему мечтателю сюрприз.
И вот случилось в жизни Василия Петровича событие, от которого у него, можно сказать, шапка на затылок съехала. Не в переносном, разумеется, смысле, а в прямом – от удивления и восхищения.
Встретил он на одном массовом гулянье, в Парке культуры и отдыха, где народ предавался здоровому времяпрепровождению, женщину редкой восточной наружности, звали ее Гуля. Само имя, понимаете ли, навевало мысли о садах, о розах, о чем-то томном и благоуханном.
Увидел ее Василий Петрович у павильона «Мороженое-воды». Стояла она, такая, знаете, в платочке ярком, и не ела мороженое, как все порядочные граждане, а куражилась – щелкала зубами семечки. Но не как наши, отечественные, а как-то особенно, с восточным шиком: пальчики изящные, головка набок, и скорлупки падают не абы куда, а аккуратненько в бумажный кулечек.
Василий Петрович, что называется, обомлел. Сердце его, привыкшее к чертежам и точным расчетам, вдруг заколотилось с перебоями, как неисправный мотор. Он тут же, отложив в сторону порцию сливочного пломбира, подошел, кашлянул для солидности и говорит:
– Простите за беспокойство, гражданка, но не могли бы вы сказать, откуда в нашем климате такой, с позволения сказать, южный фрукт, как семечки подсолнуха, в начале мая месяце?
Гуля подняла на него глаза. И глаза эти, товарищи, были темные-темные, как две маслины. Взгляд – томный, загадочный, прямо как на той самой картинке из книжки.
– Они не подсолнечные, – тихо и мелодично произнесла она. – Они тыквенные, из Самарканда. Дядя привез.
От этого слова «Самарканд» у Василия Петровича в ушах зазвенело, и перед глазами поплыли минареты.
– Самарканд! – с благоговением повторил он. – Значит, вы, можно сказать, прямо оттуда? С Востока?
– Я из Ферганы, – поправила его Гуля, щелкнув еще одну семечку. – Но теперь здесь живу, учусь на бухгалтера.
На бухгалтера! Даже эта суровая, калькуляторная профессия в ее устах звучала, как «принцесса Шамаханская», Василий Петрович был сражен наповал.
Дальше, как вы понимаете, дело пошло по накатанной колее. Стал он за ней ухаживать с истинно восточным размахом, на какой только был способен российский инженер со средним окладом. Нес он ей не то, что простые астры, а хризантемы в горшках, чтобы, значит, долго стояли. Водил не просто в кино на «Чапаев», а специально выискивал в афишах что-нибудь подходящее – «Джульбарс» или «Ковер-самолет», и постоянно цитировал Пушкина.
Гуля слушала его молча, косила на него теми самыми глазами-маслинами и улыбалась уголками губ, говорила мало. И это Василия Петровича окончательно убедило: вот она, мечта! Не болтушка какая-нибудь, а загадочная, молчаливая натура, прямо как в книжке.
Однажды, на скамейке все в том же парке, он, набравшись духу, спросил:
– Гуля, дорогая… А ты, например, стихи любишь?
– Не знаю, – тихо ответила Гуля. – Мало читала.
– «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть» … – с чувством продекламировал Василий.
– Это что же, – спросила Гуля, – про кладбище?
– Нет, – воскликнул Василий Петрович. – Это про вечность, про красоту.
Гуля задумалась.
– У нас в Фергане, – сказала она, – тоже на кладбищах красиво. Акации цветут.
Василий Петрович был в восторге. Даже разговор про кладбище она превратила в поэзию, настоящая восточная мудрость.
Слово за слово, и решил Василий Петрович сделать предложение. Устроил он романтический вечер у себя в доме, занавесил абажур красным платком для интимного освещения, на стол поставил не селедку, как обычно, а курагу и пачку турецкого рахат-лукума, добытого в соседнем магазине, и говорит:
– Гуля, жизнь моя, ты моя Шамаханская царица, будем жить вместе, в мире и гармонии. Я буду тебе муж и покровитель, а ты будешь моим восточным цветком. Согласна?
Гуля опустила глаза, поиграла кисточкой своего платочка и тихо ответила:
– Я согласна, Вася. Только ты уж, пожалуйста, веди себя нормально, а то папа у меня строгий, и мама, и братья. Они за меня волнуются.
– Да что ты, – замахал руками обрадованный Василий. – Какие могут быть претензии? Я человек культурный, семейный! Все будет чинно и благородно!
Расписались они быстро, без лишней помпы, свадьбу справили скромную, в столовой «Восток», что была у них в районе. Василий Петрович был на седьмом небе от счастья. Он-таки поймал свою птицу счастья, нашел свой сказочный гранат. В его маленьком домике, доставшимся в наследство от бабушки, теперь пахло какой-то непривычной, пряной душистостью. Гуля тихо перемещалась по комнатам, варила какой-то плов, в котором, как выяснилось, должны быть и баранина, и изюм, и морковь, да еще особым способом резанная.
Иногда, правда, Василий Петрович замечал, что взгляд у его восточного цветка становится не томным, а каким-то озабоченным. Смотрит она в окно и вздыхает.
– Что, Гулечка, скучаешь? – спрашивал он трепетно.
– Семьи своей мало вижу, – отвечала она. – Одна я тут, как персик на чужой ветке.
– Да мы тебе создадим здесь семью! – горячился Василий. – Свою, новую, культурную!
Гуля только вздыхала в ответ.
Но, в общем и целом, жил Василий Петрович, как в сказке. Казалось, мечта его полностью воплотилась в жизнь. Он даже книжку про Шамаханскую царицу на верхнюю полку убрал, зачем картинка, когда есть оригинал?
Ах, если бы он знал, что настоящая восточная сказка, особенно в условиях жилищного кризиса, начинается не с молчаливого поедания гранатов, а с чего-то совсем другого. Но это, как говорится, уже совсем иная история, к которой мы, с вашего позволения, и перейдем.
продолжение в 9-00 (окончание в 14-00)