Четырнадцать часов. Без перерывов на кофе, без перекуров и листания ленты новостей. Без выходных и больничных. Именно столько длился «курорт» Веры. И однажды она решила доказать это не криками и скандалами, а языком, который её муж понимал лучше всего. Языком цифр.
Вера открыла входную дверь ещё до того, как Максим успел вставить ключ в замок. Она прижала палец к губам, глазами указывая на приоткрытую дверь детской. Максим понятливо кивнул, на цыпочках прошёл в прихожую и бесшумно опустил портфель на пол. Годовалый Петя только что уснул, и любой скрип паркета мог стоить Вере ещё сорока минут укачивания.
— Вымотался, — одними губами произнёс Максим, стягивая ботинки. — Совещание затянулось, потом пробки... А ты как? Отдохнула сегодня?
Эта фраза, сказанная шёпотом, с заботливой интонацией, подействовала на Веру сильнее, чем пощечина. Внутри словно оборвалась последняя струна, на которой держалось её терпение.
Год. Целый год она слышала вариации этого вопроса. «Как прошел твой выходной?», «Чем занимались?». Поначалу она пыталась рассказывать: про режущиеся клыки, про то, что не успела даже расчесаться, про размазанную по всей кухне кашу. Максим слушал, кивал и выдавал своё коронное:
— Ну, это же приятные хлопоты, Вер. Ты же мать. Не вагоны же разгружать, согласись. В офисе вон душно, начальник орет, клиенты тупят. А ты дома, в тепле, с любимым сыном.
Вера давно перестала спорить. Для Максима её день выглядел как нарезка из рекламы майонеза: счастливая мама, чистый румяный малыш и пироги на столе. Он искренне верил, что декрет — это затяжной отпуск, оплаченный государством и его зарплатой.
— Отдохнула, — ровно ответила Вера, забирая у него пакет с продуктами.
— А на ужин что? — Максим с надеждой заглянул на кухню. — Опять гречка с сосисками? Вер, ну я же работаю весь день, деньги зарабатываю. Неужели сложно хотя бы котлет пожарить? Я же не прошу ресторанных изысков.
Он не был тираном. Он просто не понимал. В его картине мира ужин материализовывался сам, рубашки гладились, пока все спят, а ребенок был милым бонусом, с которым весело поиграть двадцать минут перед сном.
Глядя на его искренне обиженное лицо, Вера приняла решение. Холодно, расчетливо, без истерик.
На следующее утро, в 5:50, когда Петя завозился в кроватке, требуя внимания, Вера потянулась не к нему, а к смартфону. Открыла «Заметки» и набрала первую строчку:
«05:50–06:30. Подъем, смена подгузника, гигиена, приготовление смеси, кормление».
Эксперимент начался. Она фиксировала каждое действие. Абсолютно каждое.
«07:15–08:00. Петя опрокинул горшок. Мытье пола, мытье ребенка, смена одежды ребенку, застирывание одежды».
«08:30–09:15. Попытка позавтракать. Ребенок висит на ноге. Одной рукой варю кашу, второй держу ребенка. Завтрак холодный, стоя, за 4 минуты».
«10:00–11:45. Прогулка. Сборы (истерика "не хочу шапку") — 25 минут. Спуск коляски (лифта нет, 3 этаж) — нагрузка сопоставима с тренажерным залом. Сама прогулка — 1.5 часа ходьбы в быстром темпе. Подъем коляски и продуктов».
Максим вел себя как обычно. Приходил, спрашивал про «отдых», ел, играл с чистым и сытым сыном полчаса и садился за компьютер. Он не замечал, что Вера постоянно что-то записывает.
— Роман пишешь? — усмехнулся он в среду.
— Отчёт составляю, — серьезно ответила Вера. — Для руководства.
— Ну-ну, — хмыкнул он. — Отправь копию в бухгалтерию.
К пятнице таблица была готова. Вера свела данные в Excel, подсчитала чистое время занятости и распечатала итог.
— Это что? — Максим удивленно взял листок, когда они уложили Петю и сели пить чай на кухне.
Он начал читать. Сначала с легкой улыбкой, потом хмурясь.
— «Хронометраж рабочего дня»? Вер, ты серьезно? Ты неделю страдала этой ерундой?
Он пробежал глазами по строкам.
— «Укачивание — суммарно 3 часа 40 минут». Ну и? Ты же сидишь в это время. Или лежишь. Это работа? «Уборка игрушек — 40 минут». Это быт, Вера. Все женщины это делают. Зачем превращать жизнь в бухгалтерию?
Он отложил листок, словно тот был испачкан.
— Я, конечно, ценю твой, кхм, вклад. Но давай честно: это не работа на заводе у станка. И не отчеты перед налоговой. Ты дома, в комфорте.
Его слова били наотмашь. Он не просто не верил — он обесценивал каждый её час. Каждую боль в спине. Каждую недопитую чашку чая.
— Хорошо, — тихо сказала Вера. — Я тебя услышала. Это не работа. Это отдых.
Она подняла на него глаза. В них не было слез, только сталь.
— Значит, завтра у тебя будет полноценный выходной. На моем месте. А я уеду. На сутки. Ты ведь справишься? Это же просто «быт».
Максим опешил, но тут же расправил плечи. В его глазах загорелся азарт.
— Да без проблем! Справлюсь. Езжай, развейся. Хоть побуду с сыном нормально, без твоего вечного контроля «туда не ходи, это не трогай».
В субботу ровно в девять утра Вера стояла в прихожей с маленькой сумкой. Она поцеловала сонного Петю в макушку и положила на тумбочку список.
— Здесь режим. Чем кормить, когда спать. Подгузники в комоде, аптечка в верхнем ящике. Если температура — звони. В остальных случаях — разбирайся сам. Ты же отец.
— Да иди уже, — отмахнулся Максим, наливая себе кофе. — У нас мужской день, да, Петька?
Вера вышла из подъезда. Она не поехала к маме и не пошла по магазинам. Она заселилась в недорогую гостиницу в трех кварталах от дома. Задернула плотные шторы, выключила телефон и легла в белоснежную постель.
Она спала пять часов подряд. Без тревоги, без прислушивания к дыханию ребенка. Это было похоже на магию.
Потом она спустилась в кафе, заказала пасту и ела её медленно, наслаждаясь каждым кусочком горячей еды. Впервые за год никто не тянул её за рукав.
Включив телефон в два часа дня, она обнаружила пять пропущенных от Максима.
Перезвонила.
— Алло! — Максим рявкнул в трубку. На фоне слышался надрывный плач. — Ты почему трубку не берешь?!
— Я спала. Что случилось?
— Он не ест! Рот сжал и орет! Я ему мультики, я ему самолетик — он ни в какую! Вся кухня в пюре!
— Он просто перегулял. Успокой, потом покормишь.
— Как успокоить?! Он выгибается!
— Поноси столбиком. Спой. Ты справишься, это же приятные хлопоты, — не удержалась Вера.
Максим бросил трубку.
Второй звонок раздался в пять вечера. Голос мужа был уже не злым, а паническим.
— Вер... Он покакал. Жидко. Оно везде. На ковре, на мне... Я его мою, а он орет. Я не знаю, какой крем мазать, тут их три штуки!
— Тот, что с синей крышкой. Подгузник не затяни слишком туго.
— Вер, когда ты приедешь? Я не могу его уложить. Я качаю его сорок минут, у меня руки отваливаются!
В восемь вечера он прислал сообщение: «Пожалуйста, возвращайся. Я больше не могу».
Вера вошла в квартиру в девять.
Тишина была зловещей. В коридоре валялся использованный подгузник. В гостиной, посреди разбросанных игрушек и комков одежды, сидел на полу Максим. Он выглядел так, будто разгрузил тот самый вагон, о котором любил говорить. Футболка в пятнах, волосы взъерошены, взгляд расфокусированный.
Петя спал у него на руках, всхлипывая во сне.
Вера молча сняла обувь, подошла и аккуратно забрала сына. Тот, почувствовав родной запах, мгновенно расслабился и глубоко вздохнул.
Она унесла ребенка в кроватку, укрыла и вернулась. Максим так и сидел на полу.
— Я не ел, — глухо сказал он. — Я даже в туалет сходить не мог. Стоило мне отойти — он начинал орать так, будто его режут.
Он поднял на жену глаза, полные ужаса и стыда.
— Вер... Пятнадцать часов? Каждый день?
— Иногда шестнадцать, — просто ответила она. — Если зубы.
Максим закрыл лицо руками.
— Прости меня. Я идиот. Я думал, я сдохну к обеду. Как ты... как ты вообще жива?
На следующее утро Вера проснулась не от плача, а от запаха кофе. На кухне было подозрительно тихо.
Она вышла и замерла. Максим, держа одной рукой Петю, второй неумело, но старательно переворачивал оладьи. На столе стояла чашка горячего кофе и тарелка с бутербродами.
— Доброе утро, — тихо сказал он, увидев жену. — Мы тут... завтрак готовим. Садись, пока горячее. Я Петьку покормил уже.
Он больше никогда не заикался о том, что она «сидит дома». А слово «отпуск» в их семье теперь использовали только применительно к поездке на море.
И пусть оладьи были слегка подгоревшими, для Веры они были самым вкусным завтраком за последний год.