— Ты же не развалишься, — бросил Олег, даже не оторвавшись от экрана, когда Ирина попросила о помощи.
Именно эта фраза, такая бытовая, такая банальная, ударила ее в грудь не хуже прямого оскорбления. Не боль — пустота. Именно так, наверное, умирают внутри.
Она стояла посреди кухни. Грязная посуда, гора — нет, гора это мягко сказано, — эверест грязной посуды. Через два часа должны приехать партнеры Олега, важные люди, которые решают, получит ли он повышение. Столовый сервиз, который еще Иринина бабушка покупала, сейчас лежал на дне мойки, весь в жиру.
— Олег, пожалуйста. Ну, Олег! — в голосе уже слышалась эта ненавистная, срывающаяся нотка. Она знала, что он ее сейчас за это возненавидит: за то, что она «истерит на ровном месте».
Он только рукой махнул. Игровая гарнитура, этот чертов «хай-энд» за сорок тысяч, была прилеплена к его голове, как чужеродный нарост. Он в своем мире. Он «воюет», спасает мир, а она тут с какими-то тарелками.
— Я же сказал, завтра починю! Ну что ты, блин, не можешь тряпкой протереть? Ты сама все усложняешь.
Конечно. Посудомойка сдохла три недели назад. С тех пор он обещал. «Завтра, завтра, послезавтра». А ей же несложно. Ей же ничего не будет. Она же не развалится.
Ирина опустила взгляд на свои руки. Они были красные от постоянной горячей воды и химии. Недавно маникюр сделала, потратила три часа, чтобы почувствовать себя человеком — теперь этот лак трескался, как корка пересохшей земли.
— Это не тряпкой протереть, — прошептала она.
А он уже не слышал. В наушниках взрывы, крики его виртуальных друзей, а в ее ушах — только эта тишина. Тишина, в которой она жила уже десять лет.
Она взяла тарелку. Начала скрести, сдирая засохший жир. И вдруг руки затряслись. Не от холода или усталости, а от дикой, кипящей злости. Слезы сдержать получилось, но вот дрожь в руках — нет. Она не могла застегнуть пуговицу, а тут тарелка.
Дальше — нельзя.
«Ира, ну что ты. Ты же сильная. Все так живут». Эта фраза, родительский завет, звучала в голове, как гимн ее безысходности. Но сколько можно быть сильной?
Она вспомнила, как Олег месяц назад купил себе новую видеокарту. Две ее зарплаты. Принес домой, сиял, как начищенный рубль. А она тогда просила починить кран на кухне — он капал. «Это же ерунда, Ира, сама можешь подтянуть». Кран до сих пор капал, медленно, настойчиво, отмеряя секунды ее одиночества.
Она поняла, что эта посуда, этот кран, эта гарнитура — это не про быт. Это про то, что она лишняя вещь. Нужная, полезная, но лишняя.
Сын, пятилетний Сережа, вышел из комнаты. Тоненький, как тростинка. В руках у него был старый, потрепанный плюшевый мишка.
— Мам, ты плачешь? — спросил он тихонько.
— Нет, родной. Просто очень устала, — она улыбнулась ему, улыбкой, от которой свело скулы.
Он обнял ее мокрые от мыльной пены руки. А она почувствовала: вот она, ее настоящая боль. Не в тарелках. В том, что она вынуждена врать сыну, что все хорошо.
В этот момент с грохотом открылась входная дверь.
— Я пришел! — это был его брат, Костя. Он вечно у них «на передержке». Две недели назад его выгнала жена, и Олег, не спросив Ирину, поселил его в гостиной. Еще один нахлебник.
Костя, не разуваясь, плюхнулся на диван в гостиной.
— О, братан! Гости? Охренеть, дай мне что-нибудь пожрать. Я жрать хочу, как демон.
Ирина, обернувшись, увидела, что Костя только что вытер свои грязные ботинки о новенький светлый ковер, который она сама мыла весь прошлый уикенд.
Вот он, момент давления. Два здоровых лба, поглощенные своими играми и своим голодом. А она одна посреди этого хаоса. В горле встал ком.
— Еда в холодильнике, — выдавила она.
Костя, уже открывая холодильник, даже не посмотрел на нее. А Олег в это время, сняв гарнитуру, обернулся к брату:
— Что тебе еще надо? Я тебе же сказал, что потом…
Он говорил о какой-то игре, но эта фраза «Что тебе еще надо?» накрыла Ирину с головой. Она же не ему задавала этот вопрос, а себе.
Она отвернулась от раковины, от тарелок, от этого всего грязного быта. Ноги стали ватными. Нужно было что-то ответить, что-то сделать. Но она только медленно пошла прочь, к двери, к коридору.
«Я просто уйду. И не оглянусь. Не хочу быть сильной.»
***
Ирина вышла из кухни. Ноги ватные, а в животе — тяжесть, как будто съела камень. Сын, Сережа, шел за ней, держась за подол платья.
Она хотела просто подняться наверх, в спальню. Закрыться. Молчать. Но когда проходила мимо дивана, где на зарядке валялся телефон Олега, что-то щелкнуло в голове.
«Я просто уйду. И не оглянусь.» Это было ее последнее, самое чистое желание. Но она не ушла. Она остановилась.
Надо посмотреть. — Зачем? — «А чтобы знать, от чего я ухожу». Глупое, неидеальное оправдание.
Телефон лежал экраном вверх. Она взяла его. Руки дрожали так сильно, что пришлось прижать аппарат к груди, чтобы не выронить. Олег ведь даже пароль не ставил. Он был уверен в ее «моральной чистоте» и «умении терпеть».
Она открыла браузер. Не успела даже ввести поисковый запрос, как на экране всплыло уведомление. От незнакомого номера. Без имени. Только бабочка на аватарке.
«Милый, когда ты уже решишь вопрос с этой своей… домохозяйкой? Мне уже надоело играть в прятки.»
«Домохозяйка». Вспышка. Холод по спине. Она, кандидат наук, ведущий менеджер проекта, который работает из дома, совмещает, тянет, не разваливается — вдруг стала просто «домохозяйкой». Каким же он ее видит?
Ирина нажала на чат. И увидела.
Там были не просто сообщения. Там были фотографии. Не порнография, нет. Хуже. Банальная, узнаваемая, бытовая ложь. Скриншот билета на концерт, куда он сказал, что идет с «коллегами-мужчинами». Фотография кофе в его любимой кофейне — она узнала эту кружку, но рядом лежала женская рука с тем самым, идеальным маникюром. Не потрескавшимся, как у нее.
И вот его ответ, самый свежий.
«Скоро. Ты же знаешь, я же не бью. Просто у нее сейчас эмоциональный кризис, сама себе все усложняет. Дай ей немного времени. Она же мне нужна пока. Из-за сына.»
«Она же мне нужна пока».
У Ирины перехватило дыхание. Она чувствовала, как кровь стучит в висках, но кричать не могла. Внутренний крик, который никому не слышен.
Сережа дернул ее за руку.
— Мам, а Костя сказал, что ты плохо готовишь. Он сам сказал! — обиженно пробормотал мальчик.
И этот еще один удар в спину. От брата-нахлебника, который даже не потрудился разуться.
Ирина опустила телефон. Она посмотрела на сына. А потом — на Костю, который сидел на диване и чавкал колбасой из холодильника, смотря какую-то ерунду по телевизору. И на открытую дверь кабинета Олега, откуда доносились звуки войны.
Они все здесь. Все паразиты. Все нахлебники.
Она почувствовала не боль. Она почувствовала силу. Холодную, стальную, как ствол пистолета.
Сделала два шага обратно к кухне, туда, где стояла гора грязной посуды.
Вместо того, чтобы рвать и метать, Ирина взяла свой рабочий ноутбук. Открыла счет. Тот самый, куда она откладывала свои премии, чтобы купить путевку в Крым, куда Олег всегда отказывался ехать, потому что «дорого и скучно».
Она перевела все деньги на другой, тайный счет, который когда-то открыла, чтобы «просто было». Сумма была приличная. Ее деньги.
А затем, с этой холодной пустотой внутри, она вернулась в гостиную.
— Костя, — сказала она, и голос ее звучал идеально ровно, как у диктора новостей. — Ты уходишь. Сегодня.
Костя подавился колбасой.
— Ты, че, Ирка? С ума сошла?
Олег, наконец, услышал что-то, что не было звуком взрыва в игре, и снял гарнитуру. Его лицо было раздраженным.
— Что здесь происходит? Ира! Ты сама все усложняешь! Ты же знаешь, ему жить негде!
— Есть. Или нет. Это не моя проблема, — Ирина впервые посмотрела Олегу в глаза. В них была только усталость. И холод. — Костя, ты собираешь вещи. А ты, Олег, — она кивнула в сторону его ноутбука, который она только что использовала для перевода денег, — можешь прямо сейчас звонить своей «бабочке». И передай ей, что она получит тебя со всеми потрохами и со всеми долгами.
Он встал. Его лицо, обычно самоуверенное, начало покрываться пятнами.
— Ты… ты что-то видела?
— Да. Я видела. Я видела, что я здесь одна. А теперь посмотри на эту кухню. На эти тарелки. На грязный ковер, — она говорила тихо, но каждое слово было, как удар. — И я не развалюсь. А ты… ты увидишь, что случится, когда твоя домохозяйка уйдет.
***
— … И передай ей, что она получит тебя со всеми потрохами и со всеми долгами, — закончила Ирина, и в этот момент тяжесть в животе наконец отпустила.
Олег стоял, как оплеванный. Его идеальный, понятный, удобный мир рухнул из-за какой-то посудомойки и одной эсэмэски.
— Ты… ты сама все испортила! Ты же знаешь, как мне это нужно сейчас! — он попытался кричать, но голос его был жалок.
— Мне нужно было раньше. Ты не заметил, — Ирина кивнула на Сережу, который стоял с огромными от страха глазами. — Сережа, иди собирай игрушки. Немного.
Она ушла. Не к двери, а в свою рабочую комнату. Она не стала собирать вещи, потому что знала: ей нужно только самое важное. Документы. Ноутбук. Сын. Остальное — хлам.
Сборы заняли два часа. Олег метался по квартире, как раненый зверь. Он то пытался поговорить с Ириной — «Ты мне нужна, я же не бью!» — то орал на Костю, который собирал свои вонючие носки в пакет, а потом вдруг сникал.
— Не развалишься, — сказала ему Ирина, когда он попытался преградить ей путь. Она впервые использовала его фразу против него, и это было сладко, как леденец из детства.
В тот же вечер Ирина и Сережа были уже в маленькой, чистенькой квартире, которую она сняла у старой подруги. Она не рассказывала подруге о причинах. Просто: «Устала. Поживу отдельно».
Олег не сразу понял, что произошло. Он думал, что она «подуется» и вернется. Как всегда. Ведь она же не развалится.
Но Ирина не вернулась. Она позвонила «бабочке». Просто, чтобы проверить.
— Я хочу тебя поздравить. Олег теперь свободен. Он едет к тебе. Но знай, его долги по ипотеке, кредиту за машину и новой видеокарте — теперь полностью на нем.
На том конце трубки повисла тишина, которая была громче любой драмы. Любовница, оказывается, не была готова к «долгам» и «домохозяйству». Она хотела красивую жизнь, а не ипотечную яму.
Прошла неделя. Неделя тишины, в которой Ирина впервые слышала себя. Она могла молчать, когда хотела. Она могла кричать в подушку, и никто не слышал. И никто не обесценивал.
Олег звонил. Сначала злой, потом просящий, потом плачущий.
— Ты сама все усложняешь! Возвращайся! Ты же знаешь, что другие терпят!
Ирина перестала брать трубку. Сын, Сережа, впервые стал веселым. Он сам, без напоминаний, убирал игрушки. В этом маленьком, чистом доме была настоящая тишина.
Через месяц Ирина сидела в своей любимой кофейне. Той самой, где Олег делал фото с «бабочкой». Но теперь Ирина была не одна. С ней сидела Катя, та самая подруга, которая сдала ей квартиру.
— А он мне пишет, — сказала Катя, смеясь. — Твой Олег. Называет меня «пособницей» и спрашивает, где вы.
— Пусть пишет, — Ирина отпила кофе. Горячий. Не остывший.
В этот момент ее телефон завибрировал. Олег.
Ирина посмотрела на экран. Внутри ничего не сжалось. Ни боли. Ни злости. Только пустота.
Она спокойно нажала на кнопку, выключая звук звонка.
— Так вот, Катя, — продолжила Ирина, возвращаясь к разговору. — Я тут нашла курсы по программированию. Завтра иду записываться. А Олег… — она посмотрела на телефон, который теперь лежал молча, — я же не бью. А он пусть разваливается. Или нет. Это теперь не моя проблема.
Ирина впервые не оглянулась. Она продолжила смеяться над шутками подруги. А телефон, как лишняя вещь, лежал на столе, вибрируя в беззвучной, одинокой агонии.
