Она сделала паузу, глядя куда-то мимо его уха, на заросший бурьяном дальний угол участка.
— Или ты продолжаешь эту вакханалию, но тогда я ухожу, а ты остаёшься здесь со своими дорогими родственниками. Пусть они тебе и варят, и стирают, и крышу чинят.
Тут Серафим вскочил, лицо его побагровело от, ему показалось, что мир перевернулся с ног на голову.
— Да как ты смеешь? — закричал он, тряся пальцем. — Да я тебя сюда, в эту благодать, привёл, я тебе жизнь новую устроил, а ты мне ультиматумы ставишь? Моей родне указывать вздумала?
— Не родне указываю, — спокойно ответила Аглая. — Тебе. Выбирай.
— Выбирай, выбирай… — передразнил он её, шагая по веранде. — Да я, милочка, и выбирать-то не буду, родная кровь — она одна, не продаётся и не меняется. А жён… — Тут он выпрямился во весь свой не слишком-то внушительный рост и произнёс фразу, которая, как он думал, навсегда поставит наглую женщину на место. — А жён, дорогая моя, может быть много, это не дефицит. Поняла?
Он произнёс это с пафосом, с чувством собственного достоинства, глядя на неё сверху вниз, ждал слёз, истерики.
Но Аглая лишь медленно кивнула, в её глазах не было ни удивления, ни боли, только усталое понимание и какое-то странное облегчение.
— Поняла, — сказала она тихо. — Всё поняла. Ну что же, значит, твой выбор сделан. Дверь, — она мотнула головой в сторону калитки, — не заперта.
Серафим остолбенел, такого развития событий он не предусмотрел. В его сценарии он гордо удалялся, хлопнув дверью, а она бежала за ним, хватала за рукава и умоляла вернуться, а тут спокойствие, даже равнодушие.
— Так ты это серьёзно? — пробурчал он, уже не так уверенно.
— Абсолютно.
— Ну и отлично! — крикнул он, стараясь вернуть себе ускользающую инициативу.
— Самому спокойнее будет без бабьих капризов. Пропадешь тут одна без меня, через неделю на коленях приползёшь, умолять вернуться будешь.
И он, демонстративно пылая обидой, направился в дом собирать вещи: шаркал ногами, громко вздыхал, хлопал дверьми — делал всё, чтобы она одумалась. Через полчаса он вышел с небольшим чемоданчиком (взять больше не догадался, думал, что ненадолго).
— Ну что, последний шанс тебе даю! — громко объявил он с порога. — Одумалась?
Аглая, не поворачиваясь, продолжила мести пол.
— Счастливо убраться, — сказала она в пространство. — К родственникам.
Серафим фыркнул, швырнул на ступеньки окурок и, громко топая, направился к калитке. Он был уверен, абсолютно уверен, что это всего лишь тактическая пауза, что без его мужской руки, без его руководящего гения, хозяйство развалится за месяц, а Аглая, столкнувшись с суровой реальностью одинокой жизни в частном доме, быстро сдастся. Он даже представлял себе, как будет великодушно прощать её, ставя условия.
Он даже обернулся на углу, посмотреть, не бежит ли она за ним, но из-за забора виднелась лишь аккуратно подметённая дорожка и спокойная спина жены, склонившаяся над метлой. Больше напоминала она не раскаявшуюся грешницу, а сторожа, наконец-то выгнавшего непрошеного постояльца.
Что ж, думал Серафим, бредя в сторону автобусной остановки, пусть побудет одна немного, освежит в памяти, что такое жить без хозяина в доме. А уж родственники его поддержат. Куда они денутся? Они ж единственные.
Ну, граждане, а что же наша героиня? Осталась одна-одинёшенька в этом самом доме, который, по словам Серафима, должен был без него развалиться.
И знаете, что она почувствовала первым делом? Не горе, не тоску, а тихое, щемящее, до слёз сладкое облегчение. Словно огромный, шумный, вечно недовольный кот свалился у неё с шеи. Тишина опустилась на дом. Не та, пугающая, а благословенная. Никто не кричал с веранды: «Аглая, подай!». Никто не раскидывал носки, никто не водил по огороду пь.я.ных экскурсантов.
Она вышла на крыльцо, села на то самое плетёное кресло (выкинув, правда, подушку, пропитанную потом и табачным духом), и просто посмотрела на свои владения. И владения эти вдруг показались ей не каторжной ношей, а самой что ни на есть настоящей собственностью.
И тут в ней, видимо, проснулся тот самый хозяйский дух, о котором так любил толковать Серафим. Только дух этот был другого, делового пошиба.
- Ну что ж, раз уж я здесь и царица, и главный командир, и работница, то и жить буду по-своему, не по-Серафимовски.
Первым делом Аглая совершила символический акт: взяла тот самый графинчик для рассола и вылила содержимое в унитаз, а сам графин отправила в мусорное ведро. Потом принялась за веранду: вымела оттуда горы ок.у.рков, отскребла прилипшие пятна от варенья, выбросила промасленную картонку, служившую Серафиму «походной салфеткой» и открыла настежь все окна. Пусть выветривается дух Серафимовский.
А потом, с чисто женской, но направленной в практическое русло яростью, она взялась за переделку. И пошла у неё работа, как по маслу. Она всегда всё умела, только раньше её труд съедала черная дыра под названием «Серафим и компания», теперь же вся энергия пошла в дело.
Она перекрасила забор с улицы не в тот унылый зелёный цвет, что выбрал когда-то Серафим («как у всех»), а в жизнерадостный голубой. Перекопала огород, но не весь под картошку для прожорливых гостей, а разбила аккуратные грядки с зеленью и клубникой для себя. Старую баню, где Серафим с братом Мироном любили «попарься да побеседовать», она превратила в аккуратную мастерскую и кладовку для инструментов.
Но главное, граждане, было впереди. Аглая задумала стратегическую операцию. Она посмотрела на план своего дома и поняла: пока главный вход один, с парадного крыльца, она не застрахована от постоянного вторжения Серафима и гостей. Вдруг Серафим, когда наиграется в обиженного, вздумает вернуться? Вдруг нагрянут «единственные родственники» с визитом вежливости? Нет, так дело не пойдёт.
И она затеяла грандиозную перепланировку. Наняла двух молчаливых, работящих мужиков из соседней деревни и велела им восстановить в дальнем конце дома, со стороны огорода, новый вход с отдельной маленькой лесенкой, с собственным крошечным крылечком.
Фактически, она разделила дом на две независимые части: большую, светлую, с новым входом с огорода - в свою жилую зону. И такую же по размеру, но более темную, с парадного входа. Ключ от парадной двери у неё был, но пользовалась она теперь исключительно своим, задним ходом. Это было удобно: с огорода, с грязными сапогами, сразу в коридор, где стояла раковина. И никто тебя с порога не видит.
Когда мужики закончили работу и уехали, Аглая долго стояла и смотрела на эту новую дверь. Это был не просто проём в стене, а граница между старой жизнью под диктатом и новой — по своей воле.
Но и это ещё не всё. Аглая была женщиной не только с руками, но и с головой. Она собрала все документы на дом, планы перепланировки, акты выполненных работ и отправилась в местный исполком. Там, после некоторых проволочек и удивлённых взглядов («Что это вы, гражданка, так перекроили всё?»), она официально зарегистрировала изменения. В документах теперь чётко значилось новое положение дел: планировка изменена, экспликация помещений обновлена. Всё было чисто, законно.
Теперь её право на эту переделку было закреплено не только гвоздями и краской, но и документами. Дом стал не просто «домом, где они жили», а её домом, с новой конфигурацией, которую она выстрадала и создала сама.
Она повесила на новый, свой вход, простой, но крепкий замок. А на парадную дверь — тоже замок, но попроще. И положила ключ от него далеко в шкатулку.
- На всякий случай, — думала она. — Мало ли что.
Но в душе она знала: этот «случай» в виде Серафима или его родичей ей больше не нужен.
А что же наш стратег, товарищ Серафим? Первые дни, как водится, он пребывал в уверенности своей победы. Жил он пока что у того самого брата Мирона, в тесной городской квартирке. И надо сказать, гостеприимство родной крови оказалось не таким уж широким, как он предполагал.
Мирон на третий день, за вечерним чаем, ковыряя в зубах, небрежно заметил:
— Серафим, а ведь жена-то у тебя, надо признать, золотые руки имела. У меня вот жена, между нами, даже картошку чистить ленится, все сосиски, да сосиски. Не то что твоя Аглая… щи там, пироги…
Жена Мирона, услышав это, стукнула кастрюлей о плиту и сказала:
— А ты бы, Мирон, не зубы ковырял, а диван освободил от гостя, тесно тут с лишним ртом. Да и за продуктами, между прочим, надо сходить. Лишний рот ест как мы двое, пусть продукты принесет.
Серафим сделал вид, что не расслышал, но осадок, как говорится, остался.
Через какое-то время он решил провести разведку. Приехал к дому, такой бодрый, с видом хозяина, возвращающегося из краткой командировки, подошёл к парадному крыльцу — дверь заперта, постучал — тишина. Постучал громче.
С другой стороны двери послышались шаги, щёлкнул засов. Дверь открылась нешироко, и в проёме возникла Аглая. Вид у неё был деловой: в рабочей косынке, руки в земле.
— А, это ты, — сказала она без всякого удивления.
— Я, — с достоинством произнёс Серафим и сделал шаг вперёд, но дверь не поддалась, Аглая не подвинулась.
— Чего стоишь? Пускай меня, — сказал он, уже менее уверенно.
— Куда пускать-то? — поинтересовалась Аглая.
— Как куда? Домой. Я, вроде, хозяин здесь, надоело с роднёй мыкаться.
— Хозяин? — переспросила Аглая, и в уголках её губ дрогнуло подобие улыбки. — Ты же сам сказал: родственники — единственные близкие люди, вот с ними и живи. А здесь хозяин и хозяйка в одном лице - я. Свой выбор ты сделал.
— Да что ты мелешь! — вспыхнул Серафим. — Мой дом, мои деньги в него вложены, тут моя половина.
— Твоя половина там, где ты сейчас живёшь, — парировала Аглая. — У брата Мирона, на диване. Я не пущу, так что иди, Серафим, своей дорогой, не задерживаю. Да, я восстановила второй вход.
И она прикрыла дверь. Серафим услышал, как щёлкнул засов. Он ошеломлённо постоял, пнул ногой ступеньку (только палец себе ушиб) и пошёл обходить дом. И точно: с тыльной стороны, у огорода, красовалась новая дверь, с крепким замком и аккуратным ковриком. «Второй вход… — с ненавистью подумал он. — Это она мне, типа, чёрный ход сделала?»
Попытки повторить визит на следующий день привели к тому, что Аглая просто перестала реагировать на стук в дверь. А из-за забора он увидел только её спину, занятую прополкой моркови. Она даже не обернулась.
Тут в Серафиме закипела злоба, подогретая не слишком сытной жизнью у Мирона и кислыми взглядами его жены. Он явился снова, уже не один, а с приятелем Лыковым, для моральной поддержки. И, не стучась, начал орать под дверью:
— Аглая, кончай этот балаган, открывай, не то я всё продам! Слышишь? Продам дом, и останешься ты на улице!