Дверь открылась. Аглая стояла, вытирая руки о фартук.
— Продашь? — переспросила она с искренним интересом. — Это как же? Ты сюда даже зайти не можешь.
Тут Лыков, желая помочь, добавил:
— Он правильно говорит, Аглая, полдома его по закону. Может, он какому приезжему продаст, тот орехами торговать будет прямо с порога, неприятно же.
Аглая задумалась на мгновение, потом кивнула, как будто только что решила сложную хозяйственную задачу.
— Хорошо, — сказала она деловито. — Твою логику я принимаю. Продать твою половину — дело, в принципе, правильное, я согласна.
Серафим даже отшатнулся от неожиданности, он ожидал слёз, а получил согласие.
— То есть как? — растерялся он.
— Очень просто, я сама продам твою половину, найду покупателя, а вырученные деньги отдам тебе, чтобы ты больше ко мне не приходил и не орал под дверью. Договорились?
Серафим быстро сообразил. Деньги! Он уже видел себя в новой комнате, а может, и с новой, менее строптивой женой.
— Договорились, — поспешно сказал он. — Но смотри, чтоб всё честно, чтобы вся сумма мне, и чтобы быстро.
— Честно и быстро, — подтвердила Аглая. — Приходи через месяц в это же время, только не один, — она посмотрела на Лыкова, — а с двумя свидетелями. И расписку, что претензий не имеешь, напишешь, чтобы всё по форме.
— По форме так по форме, — воскликнул Серафим, уже предвкушая капитал. И они ушли, обговаривая, куда лучше вложить средства.
Месяц прошёл в томительном ожидании. Серафим жил на всём готовом у сестры Марфы, и надо сказать, сестринское гостеприимство тоже быстро кончилось. Марфа прямо заявила:
- Деньги за коммуналку давай, Серафим, и за хлеб. Я тебе не Аглая, чтобы ты на моей шее сидел.
Мысль о скорых деньгах грела его душу.
Наконец, в назначенный день, он явился с двумя свидетелями: тем же Лыковым и каким-то своим двоюродным дядькой. Аглая вышла к ним на парадное крыльцо. В руках у неё был конверт и лист бумаги.
— Ну что, продала? — с замиранием сердца спросил Серафим.
— Продала, — кивнула Аглая. — Ровно твою половину дома, и свою половину дома, вот документы о сделке. А это — расписка для тебя. Читай и подписывай, что претензий не имеешь, и в дальнейшем ко мне и к моей собственности никаких прав не предъявляешь.
Серафим схватил расписку, пробежал глазами — вроде всё правильно, подмахнул.
— Ну, а где же?.. — он сделал выразительный жест пальцами.
Аглая протянула ему… пустой конверт.
— Вот, твои деньги.
Серафим остолбенел, потом раскрыл конверт, заглянул внутрь: пусто.
— Ты что, дурить меня вздумала? — взревел он. — Где деньги?
— А какие деньги? — спокойно спросила Аглая.
— За мою половину, ты же ее продала.
— Продала, а деньги тебе отдала.
— Не отдала, деньги гони!
— Не отдам, — просто сказала Аглая.
Наступила тишина, даже свидетели вытаращили глаза.
— Кпк это не отдам? — Серафим уже не кричал, а хрипел. — Мы же договорились, расписку я написал.
— Договорились, что я продам твою половину, я продала и деньги получила, всё честно, а отдавать тебе я их не обязана.
— Это почему же? — вступил Лыков, чувствуя себя обманутым опекуном.
Аглая выпрямилась и посмотрела на них по очереди. Голос её был тихим, но каждое слово падало, как камень.
— А потому, Серафим, что это — компенсация за проданную мою квартиру, которая пошла на первый взнос, за годы, когда я здесь была за тебя и дворником, и плотником, и кухаркой для твоей пьяной родни. За моральный вред, понимаешь ли. За то, что ты меня за прислугу держал, а сам как барин жил. Эти деньги — они мои, заработанные. Расписку ты написал, все деньги получил.
Серафим стоял, открыв рот, его мир рухнул окончательно.
— Я в суд на тебя подам, — выдохнул он последнюю угрозу.
— Подавай, — пожала плечами Аглая. — Только в расписке, которую ты сам подписал, чёрным по белому написано: «Претензий не имею, и свидетели есть. — Она кивнула на остолбеневших Лыкова и дядьку. — Так что, Серафим, иди, возвращайся к своим единственным родственникам. Они, я слышала, так по тебе соскучились.
И вот тут, граждане, с нашим Серафимом случилось нечто, что в психологии, наверное, называется запредельной реакцией. Когда все аргументы кончились, и осталась только голая, животная ярость от осознания полного и окончательного краха.
Услышав эти слова Аглаи и её спокойное упоминание о расписке, Серафим издал какой-то странный, захлёбывающийся звук, похожий на шипение лопнувшего парового котла. Его лицо, побагровевшее от гнева, вдруг побелело, а глаза стали круглыми и стеклянными, как у пойманной рыбы.
Взгляд его упал на тот самый злополучный листок, который он только что с такой готовностью подмахнул и который она теперь держала в руках, как вещественное доказательство его глупости. Этот листок был воплощением его поражения, физическим символом того, как его переиграли, перехитрили и выставили дураком.
И в нём что-то щёлкнуло.
— П-претензий?! — выдохнул он хрипло и сделал стремительный, неожиданный бросок вперёд, похожий на движение голодного кота на воробья.
Он не пытался её ударить, нет, его целью была бумага. Он вырвал расписку из рук Аглаи с такой силой, что края его оборвались. Аглая даже не сопротивлялась, только слегка отшатнулась, брови её удивлённо поползли вверх.
И что же дальше? А дальше, дорогие товарищи, произошло действие, достойное тихого помешательства. Серафим, держа в трясущихся руках этот документ, это материальное доказательство своего позора, судорожно скомкал его в большой, неопрятный ком. Посмотрел на этот комок безумным, невидящим взглядом. А потом он сунул его себе в рот.
Да-да, вы не ослышались, он начал его есть.
Лыков и двоюродный дядька, эти самые свидетели, застыли, как истуканы. Челюсти у них отвисли. Они наблюдали, как их приятель и родственник, Серафим, с яростным, отчаянным хрустом жуёт бумагу, смешанную с синими чернилами шариковой ручки. Лицо его было искажено гримасой нечеловеческого усилия. Он давился, глаза его наливались слезами от напряжения, но он продолжал жевать, стараясь измельчить ненавистный текст в кашу.
— Сера… Серафим, ты что, обалдел? — прохрипел наконец Лыков, делая неуверенный шаг вперёд.
Но было уже поздно. Серафим, с трудом проглотив мокрый, липкий ком, выпрямился. Он тяжело дышал, по углам его рта были синие разводы. Он вытер губы тыльной стороной ладони, оставив на ней фиолетовую полосу, и посмотрел на Аглаю победным, хотя и совершенно безумным взглядом.
— В-вот, — хрипло сказал он. — Нету твоей расписки и не было. Свидетели? Какие свидетели? Они видели, что я ничего не подписывал.
Он повернулся к Лыкову и дядьке, и в его взгляде была немая, отчаянная мольба поддержать эту новую, абсурдную версию реальности.
— Ну что ж, — произнесла Аглая. — Расписку, Серафим, ты действительно съел, молодец.
И, развернувшись, она снова ушла в дом, даже не хлопнув дверью, а мягко прикрыв её, будто закрывала книгу с очень глупой и уже надоевшей сказкой.
Серафим остался стоять с пустым ртом, с горьким привкусом бумаги и чернил на языке, и с нарастающим, всепоглощающим чувством полнейшей, окончательной и беспросветной идиотии происходящего. Даже его верные свидетели молча отодвинулись от него на шаг, как от заразного. Есть расписку — это, знаете ли, даже для них было уже чересчур.
Ну, что же, граждане, а ведь наш товарищ Серафим, видно, не на шутку обиделся и, как и грозился, подался в суд. Решил, видимо, доказать свою правоту через высшую инстанцию, поскольку родственники, оказавшиеся единственными, но жадными и негостеприимными, уже слушать его не желали к себе не пускали, и снимал он у кого-то угол.
И вот, значит, состряпал он исковое заявление в районный суд своего города. А в нём, понимаете ли, изложена целая драма. Суть, между прочим, сводится к следующему: «Верните, — говорит, — мне мои кровные! Половину денег от продажи половины моего же дома!» И требует он там кругленькую сумму — два с половиной миллиона рублей.
Основание? А вот какое: жили они с Аглаей в браке, дом купили вместе в это время, стало быть, имущество совместное. А она, хитрая, продала долю без его ведома и денег ему, как честному супругу, не отдала. Нарушение, одним словом, его законных хозяйских прав.
Явился Серафим в суд, не один, а с представителем, и говорит, размахивая бумагами:
- Верните, она моё добро присвоила.
Аглая в суд не пришла, не стала на клоунаду тратить время, прислала адвоката. И тот адвокат, человек, видно, подкованный, выложил перед судьёй свою версию.
- Граждане судьи, — говорит, — дом-то куплен не на общие деньги, а на личные средства моей доверительницы, Аглаи. А именно — на деньги от продажи её личной, добрачной квартиры, которая ей одной и принадлежала. Она, можно сказать, вложила в этот дом всё своё прежнее жильё.
Судья, человек, надо полагать, терпеливый, выслушал обе стороны и стал разбирать это хозяйственное дело по косточкам. И вот какие, граждане, открылись любопытные факты.
Оказалось, закон гласит: что нажито в браке — то общее. Но! Если куплено на личные средства одного из супругов (например, на деньги от продажи его старой квартиры), то это уже не общее, а личное. Тут, как говорится, есть тонкости.
И начал судья считать. Квартира Аглаи была продана за… внимание… 6200 украинских гривен (дело было в Севастополе). По курсу тех лет — это примерно 311 с половиной тысяч российских рублей. А дом, между прочим, купили за сумму, вдвое большую, то есть квартиры Аглаи на полный дом не хватило бы, значит, добавили. А откуда добавили? Видимо, из общих накоплений, которые были у семьи.
И вот тут, понимаете ли, началось. Оказалось, что при покупке половина дома была записана на сына Аглаи и Серафима, и она не делится, это его деньги, а разделу подлежит только половина дома, которая записана на Аглаю. Суд решил: да, доля в доме — общее имущество. Но поскольку часть денег — личные средства Аглаи, их надо вычесть из общей суммы дележа.
Аглая продала весь дом за 10 миллионов 300 тысяч рублей. По справедливости, Серафиму полагалась бы четверть от этой суммы — 2 миллиона 575 тысяч. Но вычитаем стоимость той самой квартиры Аглаи — 311 тысяч 502 рубля 88 копеек. Получается, что присудили ему 2 миллиона 492 тысячи 124 рубля 28 копеек. И ещё велели Аглае оплатить часть госпошлины — почти 40 тысяч.
….суд приходит к выводу, что жилой дом и земельный участок, расположенные по адресу: г. Севастополь, <адрес>, приобретены в период брака за счет их общих доходов, в связи с чем, подлежит включению в раздел между супругами, поскольку является их общим имуществом сторон, а потому подлежит разделу между ними в равных долях, за вычетом суммы, полученной от продажи личной собственности в размере 6 200, 00 украинских гривен, что согласно официальному курсу валют, установленных Центральным ФИО6 по состоянию на ДД.ММ.ГГГГ составляет 311 502, 88 рублей (6 200Х50, 2424).
Как усматривается из материалов дела, ответчиком домовладение продано за 10 300 000, 00 рублей, следовательно, цена 1/4 доли составляет 2 575 000, рублей (10 300 000/4), а за вычетом денежной суммы в размере 311 502, 88 рублей, размер взыскания составляет 2 492 124, 28 рублей.
Вот и разбери тут, граждане, где право, где лево, где мужнина доля, где бабьи слёзы, учтённые судом в виде этих самых 311 тысяч с копейками. Судья посчитал, решил, постановил. Обиженный муж получил какую-никакую, а компенсацию. А практичная женщина, хоть и выплатила немного, но избавилась наконец от неугомонного истца и его родни.
Купила Аглая домик поменьше и похуже, но только на себя, начала ремонты делать, а сын давно самостоятельно жил, далеко уехал, только в гости к маме приезжал раз в год в отпуск.
*имена взяты произвольно, совпадение событий случайно, юридическая часть взята из:
Решение от 18 мая 2025 г. по делу № 2-1447/2025, Гагаринский районный суд (город Севастополь)