Сентябрь 1912 года, Москва.
Анна стояла у окна и смотрела вдаль. Её глаза смотрели в пространство, не видя ни спешащего разносчика с корзиной, ни элегантной дамы в экипаже, ни мальчишек, играющих на мостовой.
Она крутила на своем изящном пальце кольцо, что было ей немного великовато, будто бы ища поддержки у своей бабушки. Это кольцо было семейной реликвией - оно было с изумрудом в старой, массивной оправе из золота и тяжелым, непривычно грубым на тонкой руке Анны.
Когда-то оно принадлежало ее бабушке, Софье Владимировне, супруге генерала.
Софья Владимировна завещала его "самой любящей и верной сердцем" из внучек.
- У Анечки сердце не нараспашку, как у её сестры Настеньки, - сказала как-то бабушка. - И если уж полюбит, то навсегда. Такому сердцу и камень верности хранить... Пусть это будет её семейная реликвия.
Стук в дверь заставил Анну вздрогнуть. Она судорожно сжала кольцо в кулаке, словно пойманная на воровстве.
- Войдите, - сказала она голосом, в котором прозвучала непривычная для нее хрипотца.
В комнату вошла Евгения Петровна, мать Анны. Она была одета в строгое платье, а лицо, еще сохранившее следы былой красоты, было обеспокоено.
- Анечка, голубушка, опять в облаках витаешь? Платья из мастерской привезли на последнюю примерку. Мадам Ольга ждет в голубой гостиной. И Сергей Петрович прибыл, он в кабинете. Дела, говорит, срочные обсудить надо перед отъездом. Какой деятельный, право! - Евгения Петровна приблизилась к дочери и поправила несуществующую складку на ее плече. - Пойдем, обновки посмотрим. Обязательно примерим с твоими жемчугами, что Сергей Петрович на именины подарил.
- Да, мама, - послушно отозвалась Анна.
- И оставь ты, наконец, это мрачное кольцо! - не выдержала Евгения Петровна, раздраженно хватая дочь за руку.- Бабушкины суеверия наслушалась! Вскоре наденешь богатое и красивое обручальное кольцо. Сергей Петрович человек солидный, состоятельный, карьера блестящая у него впереди. Осчастливит тебя и жизнь легкую устроит после всех наших потрясений, - голос ее дрогнул при воспоминаниях о недавней смерти отца Анны и последовавших финансовых затруднениях, - да это просто дар небесный! Ты должна ценить внимание такого человека, и уж тем более быть радостной, что он жениться на тебе захотел.
Должна. Это слово висело в воздухе особняка уже несколько месяцев с момента, как на одном из благотворительных вечеров вдовый чиновник особых поручений Сергей Петрович Баратов, мужчина лет сорока пяти, изъявил желание просить руки Анны Ильиничны. Семья, еще не оправившаяся от потери кормильца, ухватилась за эту соломинку как за спасительный плот. Да и какая соломинка - целый корабль! Связи, состояние, положение в свете!
- Я скоро спущусь в гостиную, - сказала Анна и в ее взгляде была такая ледяная, отрешенная покорность, что Евгении Петровне стало не по себе.
- Ну, смотри же, не задерживайся, - пробормотала она и вышла, оставив за собой шлейф духов с ароматом сандала.
Дверь закрылась и Анна медленно поднесла кольцо к глазам. "Самая любящая и верная сердцем", как говорила бабушка.
***
Вечером, под предлогом головной боли, Анна сбежала от тетушек, обсуждавших меню свадебного завтрака. Она прошла в зимний сад и присела на чугунную скамью у фонтанчика, снова вертя в пальцах бабушкино кольцо.
Но не успела она насладиться тишиной, как появился её брат Пётр.
- Ага, так и думал, что ты тут, - тихо сказал он, садясь рядом.
Анна горько усмехнулась.
- Думала, что тут побуду в покое.
- Ненавижу всю эту кутерьму, - вдруг пробормотал Пётр. - Ненавижу его взгляд. Смотрит на тебя, как на редкую фарфоровую вазу на аукционе. Осмотрел, оценил, упаковал, и доволен.
- Петя, не надо, - попросила Анна, закрывая глаза.
- Помнишь лето в Крыму три года назад? - не слушая, продолжал брат. - Мы втроем: ты, я и Володя Арсеньев забрались на тот старый маяк под Алуштой, хотя сторож грозил ружьем. И начался шторм… Помнишь?
Как могла она забыть? Она помнила брызги соленой воды, смешанные с дождем на лице. И он, Владимир, кричит, прерывая рев шторма строфы Бальмонта. А потом, когда туча прошла и солнце вышло, он, взяв её за руки, произнес:
- Мое будущее -это ты, Аня. Только ты.
Ей было шестнадцать, ему же только исполнилось девятнадцать.
Они понимали друг друга с полуслова, говорили о философии, о судьбе России, а потом приехал его отец, разорившийся помещик, выступающий за необходимость смены власти и поссорился с отцом Анны на политической почве, после чего Арсеньевы в спешке уехали. Письма от Владимира приходили редко, а потом перестали приходить вовсе, оставив влюбленную Анну в тревоге и тоске. Слухи пошли, что он, как и отец, увлекся революцией, был арестован и сослан в Сибирь…
И вот теперь ей предстоит стать женой Сергея Петровича, хотя сердцем и душой она была с Владимиром.
- Он жив, - прошептал Пётр, наклонившись так близко, что она почувствовала запах табака. - В Сибири был, бежал. Теперь в Петербурге на нелегальном положении, конечно. Рискует головой ежечасно. Он через надежного человека прислал мне письмо.
Анна посмотрела на брата и прижала руки к щекам.
- Зачем?.. Зачем ты мне это говоришь? - вырвалось у нее. - Через неделю свадьба. Все решено уже. Зачем ты душу мне рвешь на части?
- Потому что люблю тебя, - резко сказал Петр. - Потому что вижу, как ты каждый день всё больше замыкаешься в себе. Ты увядаешь, Аня, не успев расцвести. Ты должна сбежать к своему любимому, я попробую что-то устроить.
Сбежать? Поднять скандал на всю Москву? Опозорить мать, которая и так едва держится? Оставить семью без этой, такой нужной, поддержки? А что там, в Петербурге? Скрываться от всех и быть на нелегальном положении, как Владимир?
- Не могу, Петя... Не могу. Я выйду замуж за Сергея Петровича.
Петр понимающе кивнул, затем встал и вышел из зимнего сада.
****
Свадьба была такой, какой и должна была быть свадьба влиятельного чиновника.
Анна же словно каменная была на венчании. Она отвечала "да" ровным тоном, кланялась, принимала поздравления. И никто не видел, как ее пальцы, спрятанные в кружевах, впивались в ладони, пока не появлялись красные полумесяцы от ногтей.
Сергей Петрович был безупречен: сдержан, корректен, в его движениях и взгляде читалось торжество обладания такой молодой красавицей.
Наконец обряд закончился и вот они уже ехали в карете Баратова в его особняк.
В замкнутом пространстве кареты запах его одеколона, дорогого, с нотками древесины, цитруса и табака, показался удушающим.
Сергей Петрович откинулся на бархатные подушки и наконец расслабился, позволив себе усталую, удовлетворенную улыбку.
- Наконец-то, Анна Ильинична, все волнения позади. Теперь ты моя законная супруга. Я буду беречь тебя, как величайшую драгоценность. Обещаю, что скучать не придется. Зимний сезон будет блестящим.
Он говорил о будущих приемах, о поездке в Париж следующей весной, о знакомствах, которые будут полезны.
Анна молчала, глядя в окно, мысленно размышляя от том, что где-то там, в холодном Петербурге, в конспиративной квартире, Владимир, наверное, думал о ней сейчас. А она же в это время едет в особняк мужа, где их ждет свадебный ужин...
***
Анна входила в роль хозяйки со старанием, но было у нее чувство, будто бы она выполняет трудовую повинность, хотя многие всё бы отдали, чтобы оказаться на её месте. У неё был свой экипаж, своя ложа в театре, свой день для приема визитов. Гости хвалили ее вкус, сдержанность, умение вести беседу.
- Какая воспитанная, какая достойная пара Сергею Петровичу, - шептались в гостиных.
Сергей Петрович был доволен. Его "драгоценность" сверкала в нужном свете и в нужном месте. Он был щедр, осыпая её подарками: броши, колье, меха.
Единственным светом в этой позолоченной тьме были редкие встречи с Петром, покуда его не забрали на войну в 1914 году.
***
1916 год.
С фронта приходили тяжелые вести, в городе шептались о распутинщине, о неспособности власти держать все под контролем, о слабом императоре. Сергей Петрович стал мрачнее, чаще засиживался в кабинете с важными господами, говорил о необходимости навести порядок железной рукой.
Анну это мало занимало. Она думала, что родит ребенка и у неё будет ради кого жить, но, к несчастью, она дважды скидывала на ранних сроках, словно Господь не давал ребенка её в такое трудное время.
Она перестала думать о ребенке, муж стал реже домой появляться, казалось, он и сам рад, что у него нет потомства, будто выжидал чего-то.
А Анна теперь ждала весточки, которые брат Петр передавал теперь через верную горничную, Машу, симпатизировавшей "барышне" и презирающую барскую спесь Баратова.
И вот, в один из душных августовских дней, пришла та самая, решающая её судьбу записка. Петр писал с фронта с риском для себя:
"Он тяжело ранен и эвакуирован в Москву. Эвакопункт номер семь. Ищи рядового Белова, да поспеши. Состояние у него плохое."
Долг, приличия и страх отступили перед этими словами. Сказав мужу, что едет с благотворительным визитом в лазарет для тяжелораненых, Анна приказала заложить карету.
Стоны, крики бреда, тихий плач - всё это было в госпитале. Анна, забыв о брезгливости, шла между рядами, всматриваясь в измученные лица, расспрашивая санитаров и стараясь не дышать.
И наконец она его увидела. В углу, на складной койке лежал Владимир. Бледный, как полотно, с огромными синяками под закрытыми глазами, с головой, туго перевязанной. И несмотря на это, несмотря на годы, которые они не виделись, Анна его узнала.
Подойдя, она коснулась его руки и Владимир открыл глаза. Его взгляд был сперва мутным и невидящим, но вдруг в его карих глазах вспыхнул тот самый огонь. Огонь, который не смогли погасить ни тюрьма, ни ссылка, ни война.
- Анна… Это опять бред или я и впрямь вижу тебя?
- Это я, Володенька. Тебе не кажется. Я и в самом деле здесь, - слезы полились из её глаз.
- Аннушка, глупая моя и бесстрашная девчонка. Зачем ты пришла? Откуда узнала? Твой муж...
- Это Петя сообщил, он мне записку через горничную передал. О муже моем не думай.
- Аннушка, я всё тот же. Нищий, гонимый, опасный для общества. Сейчас у меня другие документы, другая фамилия, я даже вот на войне побывал. Но революционная работа… она не кончилась и скоро станет только жарче. Но любовь моя к тебе - это единственное, что уцелело во всем этом круговороте.
Она плакала беззвучно, слушая его, и слезы текли по лицу молодой женщины и падали на его руку.
- Уезжай со мной, - прошептал он.- Как только оправлюсь, я хочу забрать тебя. У нас есть везде свои люди, мы поедем на юг или за границу, если захочешь. Я чувствую, что скоро рухнет всё. Весь этот гнилой мир, вся эта красивая ложь, в которой ты задыхаешься. И барству придет конец, и тем, кто на рабочих наживался.
Она слушала и вспоминала себя восемь лет назад - юную девушку с маяка, которая верила в любовь, что сильнее условностей.
- Я замужем, - пробормотала она. - Как я уеду?
- Ты ему ничего не должна. Я знаю о твоей беде, о том, что детишек ты выносить не смогла. Тебя же ничего рядом с ним не держит. Ты была куплена, как вещь, разве не так? Или ты его любишь?
- Как ты можешь так говорить? Я не люблю мужа, но... Он не обижает меня, прислушивается ко мне. Он вытащил мою семью из долгов...
Она провела с ним еще час, пока дежурный врач не сделал ей замечание.
****
Сергей Петрович уехал в Киев по делам министерства на две недели и Анна, все решив еще тогда в госпитале, стала готовиться.
Из украшений взяла только самые простые, неброские, которые можно будет продать без риска быть узнанной. Эти украшения были у неё еще до свадьбы. Взяла наличные, что были в ее распоряжении как хозяйки дома. Уложила в небольшой саквояж минимум одежды темных цветов, фотографию матери с отцом и брата. И, конечно, взяла бабушкино кольцо. Теперь она надела его на палец. Оно было невероятно тяжелым, но эта тяжесть придавала уверенности.
Накануне отъезда она села за письменный стол и написала два письма. Первое предназначалось мужу.
"Сергей Петрович, простите меня, если можете. Я не в силах более лгать себе и Вам. Тот брак, в который мы вступили, был для меня могилой при жизни. В этом браке Господь нам даже детишек не дал.
Я ухожу к тому, чьей была моя душа с шестнадцати лет. Не ищите меня. Это бесполезно и недостойно Вас. Я не возьму с собой ничего лишнего, так как даже той малости, что мне пришлось с собой прихватить, я не заслуживаю. "
А второе было предназначено матери, длинное, написанное вперемешку со слезами, где она просила прощение у неё, у сестер и просила молиться за нее, уверяя в том, что она тоже будет молить прощения у Бога за свой поступок.
На рассвете, когда особняк еще спал, она вышла через черный ход. У калитки ждал извозчик, нанятый заранее. Саквояж был легким, но на душе лежал свинцовый груз прощания со всей прежней жизнью.
Извозчик тронулся и повез её на станцию, а оттуда в Петроград, где её уже три дня ждал Владимир.
Квартира, в которой жил Владимир, была маленькой и мрачной, так отличавшей от особняка, в котором проживала Анна последние годы. Даже у Маши, горничной, и то комнатка посветлее и уютнее.
Владимир, еще слабый после ранения, встретил её на пороге. Они не сказали ни слова, просто стояли, обнявшись.
Потом были две недели счастья. Они наслаждались друг другом, вспоминали Крым, спорили о поэтах, он рассказывал о тюрьме, о побеге, о своих товарищах. Она же ему поведала о своей пустой жизни в золотой клетке. Он рисовал ей будущее, говорил про революцию, которая сметет старый мир.
Анна в эти дни расцвела. Бледность сошла, в глазах появился задорный огонек и улыбка не сходила с её лица. Она готова была разделить с ним всё - комнату эту мрачную, недостаток денег, подготовку к революции. Она бы пошла за ним на край света, стерпев все лишения.
Да вот только счастье то было недолгим.
Однажды ночью их разбудил настойчивый стук в дверь. Не обычный стук, а какой-то мерный, зловещий. Владимир мгновенно вскочил с постели и глаза его со страхом посмотрели на Анну.
- Это за мной пришли, нашли всё-таки! Быстро, прячься!
Он успел протолкнуть ее в крошечный чулан, заваленный хламом, сунул ей новые документы, которые ей сделал накануне, и шепнул:
- Молчи. Что бы ни было - молчи. Накройся!
Потом раздались грохот, грубые голоса, приглушенная борьба, а потом всё стихло.
Анна просидела в чулане, затаившись, до тех пор, пока в квартире не установилась полная тишина И когда она вышла, то увидела, что в комнате был полный разгром. Стол перевернут, книги разбросаны в пылу борьбы, но обыска не было, иначе Анну бы обнаружили. На полу валялась записная книжка Владимира и его вещи.
Положив в саквояж документ, который ей сделал Владимир, она вышла на улицу на рассвете.
Анна шла по пустынному Петрограду, и ветер гнал по мостовой обрывки афиш и пожелтевшие листья. Мир, как предсказывал Владимир, начинал рушиться. По крайней мере её мир был разбит на осколки.
Она остановилась на мосту и долго стояла, глядя на темные воды реки. Пальцы сами потянулись к бабушкиному кольцу и сжали его. Холодный зеленый камень будто впитывал в себя всю ее боль, весь ужас, всю пустоту, что была в душе. А потом она повернулась и пошла прочь от реки. Куда идти, она не знала. И шла туда, куда глаза глядят, да ноги несут.
ПРОДОЛЖЕНИЕ