Мама положила передо мной пачку бумаг. Тех самых — с синей печатью суда и моей фамилией в графе «истец».
— Забери это немедленно.
— Не заберу.
— Нина, ты позоришь семью.
Семья. Какая семья? Муж, который не ночует дома? Свекровь, которая меня ненавидит? Или мама, которая двадцать лет твердит «терпи»?
Я убрала документы обратно в сумку. Мама смотрела так, будто я на её глазах подожгла икону.
— Нормальные жёны не разводятся, — сказала она. — Нормальные жёны сохраняют семью.
— А ненормальные — сохраняют себя.
***
С Геной мы прожили девятнадцать лет. Поженились, когда мне было двадцать три, ему двадцать семь. Я тогда работала продавцом в хозяйственном магазине, он — электриком на заводе. Обычная история, обычные люди.
Первые годы было неплохо. Гена приносил зарплату, я вела хозяйство. Родилась Алёнка, через три года — Кирилл. Жили в однушке у его родителей, потом взяли ипотеку на двушку. Тесно, но своё.
Проблемы начались, когда Гена получил повышение. Его сделали бригадиром, зарплата выросла до восьмидесяти тысяч. Я к тому времени устроилась кассиром в супермаркет — тридцать две тысячи, график два через два.
И вот тогда он изменился. Не сразу, постепенно. Сначала стал задерживаться после работы — «с мужиками посидели». Потом начал выпивать — не сильно, но регулярно. Потом появились «срочные вызовы» по ночам, от которых пахло духами.
Я молчала. Терпела. Как мама учила.
— Нинка, все мужики гуляют, — говорила она, когда я пыталась пожаловаться. — Главное, чтобы деньги в дом нёс. А бабы эти — они как мухи, сегодня прилетели, завтра улетят.
Деньги он нёс. Правда, всё меньше — часть оседала в барах и непонятно где. Но что-то приносил, и мама считала это достаточным основанием для «сохранения семьи».
А я смотрела на свою жизнь и думала: это — всё? Работа, дом, готовка, стирка, и муж, который раз в неделю вспоминает, что женат?
***
Переломный момент случился в марте. Алёнке исполнялось восемнадцать, мы планировали отпраздновать дома, позвать родственников. Я взяла выходной, готовила с утра. Торт, салаты, горячее — всё как положено.
К шести вечера гости собрались. Бабушки-дедушки, тёти-дяди, подруги Алёнки. Все, кроме Гены.
Я звонила — не отвечал. Писала — молчал. Праздник шёл своим чередом, а я металась между кухней и телефоном, делая вид, что всё нормально.
Он появился в десять вечера. Пьяный, помятый, с застёгнутой не на те пуговицы рубашкой.
— Здрасте всем! А чё это вы тут собрались?
Алёнка посмотрела на него и вышла в свою комнату. Молча, не хлопнув дверью. Просто вышла.
Гости засобирались домой. Мама шепнула мне в коридоре:
— Нинка, уложи его спать и не скандаль. Гости же.
Я уложила. Не скандалила. Как всегда.
Но когда закрыла за последним гостем дверь, поняла — всё. Хватит.
***
На следующий день я пошла к юристу. Бесплатная консультация в соцзащите — узнала от коллеги.
Женщина в очках, уставшая, но внимательная, выслушала мою историю.
— Имущество есть?
— Квартира в ипотеке. Машина на нём. Больше ничего.
— Дети совершеннолетние?
— Алёне восемнадцать, Кириллу пятнадцать.
— На младшего алименты положены до восемнадцати. Двадцать пять процентов от дохода отца.
— А квартира?
— Делится пополам. Либо продаёте и делите деньги, либо один выкупает долю другого.
Я вышла из кабинета с папкой бумаг и странным чувством. Не страх, не сомнение. Облегчение. Будто камень с шеи сняли.
Гене сказала вечером, когда он протрезвел.
— Я подаю на развод.
Он засмеялся. Искренне, как хорошей шутке.
— Нинка, ты чего? Какой развод? Из-за вчерашнего, что ли?
— Не из-за вчерашнего. Из-за всего.
— Какого всего? Мы же нормально живём!
— Ты нормально живёшь. Я — выживаю.
Он перестал смеяться. Посмотрел на меня внимательно, будто впервые видел.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Нинка, ну хочешь, я извинюсь? За день рождения, за всё. Был неправ, признаю.
— Не хочу извинений. Хочу развод.
— Да куда ты денешься?! У тебя же ничего нет!
— Вот и узнаю, что будет.
***
Мама приехала на следующий день. Гена позвонил ей — нажаловался. Как мальчишка, честное слово.
— Нина, ты в своём уме?
— В своём.
— Девятнадцать лет! Девятнадцать лет вы вместе! И ты хочешь всё это выбросить?
— Мам, я девятнадцать лет терпела. Его пьянки, его баб, его наплевательство. Хватит.
— Какие бабы? Гена нормальный мужик! Работящий!
— Работящий, когда трезвый. А трезвый он через день.
— Ну и что?! Мой отец вообще запоями пил, и ничего, мать с ним до смерти прожила!
— И была счастлива?
Мама осеклась. Отвела глаза.
— При чём тут счастье? Семья важнее.
— Важнее чего? Моего здоровья? Моего достоинства? Моей жизни?
— Нина, не драматизируй!
— Я не драматизирую. Я констатирую. Мне сорок два года. Я работаю кассиром за тридцать тысяч. У меня муж-алкоголик, которому на меня плевать. И я не хочу прожить остаток жизни, терпя и надеясь, что он изменится.
— Он изменится! Мужики с возрастом остепеняются!
— Мам, ему сорок шесть. Когда он остепенится? В семьдесят?
Она молчала. Я видела в её глазах страх — не за меня, за себя. Потому что если я ухожу, значит, её модель «терпи и молчи» не работает. Значит, она тоже могла уйти. Но не ушла. И теперь ей легче верить, что я неправа, чем признать, что она потратила жизнь на терпение.
— Нормальные жёны не разводятся, — повторила она.
— Мам, я ненормальная. Наконец-то ненормальная.
***
Гена пытался меня переубедить. По-разному — то угрожал, то уговаривал, то плакал пьяными слезами.
— Нинка, я же люблю тебя!
— Когда трезвый?
— Всегда!
— А когда с Маринкой из бухгалтерии встречаешься — тоже любишь?
Он замолчал. Думал, наверное, что я не знаю. Все знают. Весь завод знает, и я в том числе.
— Это другое...
— Это именно то самое, Гена. Ты не любишь. Ты привык. К тому, что есть кто-то, кто стирает твои носки и готовит ужин. Но это не любовь. Это удобство.
— Нинка, ну давай попробуем ещё раз! Я завяжу!
— Ты пять раз «завязывал». Хватало на месяц.
— Теперь по-другому будет!
— Нет, Гена. Теперь по-другому буду я.
***
Дети восприняли по-разному.
Алёнка поддержала сразу. Она давно всё понимала — и про отца, и про меня. Однажды призналась:
— Мам, я боялась, что ты так и будешь терпеть до конца. Рада, что ошиблась.
С Кириллом было сложнее. Пятнадцать лет, переходный возраст, папин сын.
— Мам, почему ты уходишь от папы?
— Потому что мне плохо с ним, сынок.
— А нам что делать?
— Вы остаётесь моими детьми. Всегда. Папа тоже никуда не денется, будете видеться.
— Это из-за того, что он пьёт?
— И из-за этого тоже.
Он помолчал. Потом сказал тихо:
— Я думал, ты не замечаешь.
— Замечаю, Кирюш. Всё замечаю. Просто долго надеялась, что само исправится.
— А оно не исправится?
— Нет. Пока человек сам не захочет — не исправится.
Кирилл ушёл к себе. Долго сидел там, не выходил. Я не давила. Ему надо было переварить.
Через неделю он подошёл ко мне сам.
— Мам, я понял.
— Что понял?
— Почему ты уходишь. Я не хочу, чтобы моя жена когда-нибудь чувствовала то, что ты.
Я обняла его. Крепко, молча.
***
Развод тянулся четыре месяца. Гена сопротивлялся — не хотел делить квартиру, не хотел платить алименты, не хотел признавать, что всё кончено.
На суде он пытался выставить меня виноватой.
— Ваша честь, она сама меня довела! Пилила, ругалась, жаловалась постоянно!
Судья — женщина лет пятидесяти, с усталыми глазами — посмотрела на него долго.
— У вас есть доказательства?
— Какие доказательства? Я муж! Я знаю свою жену!
— Суд рассматривает факты. Факт один — истица подала на развод по причине невозможности сохранения семьи. Ответчик возражает?
— Возражаю!
— На каком основании?
— На том, что... ну... мы же семья. Девятнадцать лет.
— Срок брака не является основанием для отказа в разводе.
Гена растерялся. Он привык, что всё решается криком, давлением, угрозами. А тут — закон. Бумаги. Сухие факты.
Развод оформили через неделю после последнего заседания. Квартиру решили продать — ни он, ни я не могли выкупить долю другого. Ипотеку погасили из вырученных денег, остаток поделили. Мне досталось восемьсот тысяч.
Негусто за девятнадцать лет брака. Но это были мои деньги. Первые по-настоящему мои.
***
Переехала я к подруге Свете на первое время. Она одна жила в двушке, муж умер пять лет назад. Приняла без вопросов.
— Живи сколько надо. Комната свободная, чего ей пустовать.
Я устроилась на вторую работу — уборщицей в офис, по вечерам. Ещё пятнадцать тысяч к зарплате. Алименты на Кирилла — двадцать тысяч. Итого шестьдесят семь тысяч в месяц. Больше, чем когда-либо в жизни.
Через три месяца сняла свою комнату. Маленькую, двенадцать метров, в коммуналке на Преображенке. Зато своя. Без Гены, без его претензий, без запаха перегара по утрам.
Кирилл приезжал по выходным. Рассказывал про школу, про друзей. Про отца говорил мало — тот пил всё больше, на работе начались проблемы.
— Мам, он совсем скатился, — сказал однажды. — Домой приходит и сразу за бутылку. Бабушка плачет.
— Мне жаль, сынок.
— А тебе не хочется вернуться? Помочь ему?
— Нет. Я девятнадцать лет помогала. Не помогло.
— А если он умрёт?
— Это его выбор, Кирюш. Взрослый человек сам решает, как жить. И как умирать.
Жёстко? Может быть. Но я научилась главному — не брать на себя чужую ответственность. Гена взрослый мужик. Его жизнь — его дело.
***
Мама долго со мной не разговаривала. Считала, что я опозорила семью, разрушила брак, бросила мужа в трудную минуту.
Прошло полгода, прежде чем она позвонила.
— Нина, как ты?
— Нормально, мам. Работаю, живу.
— Одна?
— Одна.
Пауза. Слышно было, как она дышит в трубку. Собирается с мыслями.
— Я была у Гены вчера. Навестить решила.
— И как он?
— Плохо. Квартиру ту, что вы продали — он свою долю пропил за полгода. Живёт у матери, нигде не работает. Пьёт каждый день.
— Мне жаль это слышать.
— Нина... ты правильно сделала.
Я чуть не выронила телефон.
— Что?
— Что ушла. Правильно сделала. Я... я ошибалась. Думала, терпение — это сила. А это слабость. Ты сильнее меня оказалась.
Я молчала. Не знала, что сказать. Сорок два года ждала от мамы поддержки, а получила только сейчас.
— Мам, спасибо.
— За что?
— За то, что сказала это. Лучше поздно, чем никогда.
***
Прошёл год. Я всё ещё живу в той комнате на Преображенке. Работаю на двух работах, откладываю на первый взнос по ипотеке. Небольшую студию, для себя одной. Лет через пять накоплю.
Кирилл переехал ко мне после того, как Гена попал в больницу с циррозом. Свекровь не справлялась одна, а я — справилась. Теперь нас двое в этой комнате, тесно, но весело. Он заканчивает школу, собирается в колледж на программиста.
Алёнка живёт отдельно, работает, встречается с парнем. Нормальным, непьющим. Говорит — папин пример научил, что искать в мужчинах.
А я недавно записалась на курсы бухгалтеров. По вечерам, после уборки офисов. Тяжело, но интересно. Через год получу диплом, смогу искать работу получше. Кассиром я быть не хочу до пенсии.
***
Вчера встретила бывшую соседку, тётю Валю. Она жила в подъезде, где мы с Геной снимали первую квартиру.
— Нина! Сколько лет! А ты изменилась!
— Правда?
— Помолодела будто. Глаза другие стали. Живые.
Живые. Раньше были мёртвые, получается. Девятнадцать лет ходила с мёртвыми глазами и не замечала.
— Как Гена твой?
— Мы развелись, тёть Валь. Год назад.
— Развелись?! Господи, а что случилось?
— Ничего особенного. Просто я захотела жить.
Она смотрела на меня непонимающе. Для неё развод — это трагедия, катастрофа, позор. А для меня — спасение.
***
Сегодня воскресенье. Сижу у окна, пью чай. За стеной Кирилл делает уроки, что-то бубнит себе под нос. Солнце светит, птицы орут — весна.
Мама звонила утром. Просто так, узнать как дела. Теперь она звонит часто. Поддерживает, советует, переживает. Поздно, конечно. Но я не в обиде.
Она тоже жертва — своего времени, своих убеждений, своего терпения. Всю жизнь верила, что женщина должна сохранять семью любой ценой. А цена оказалась слишком высокой.
Я эту цену платить отказалась. И не жалею.
«Нормальные жёны не разводятся» — сказала мама год назад. А я подала на развод.
И знаете что? Оказалось, что нормальность — понятие относительное. Для кого-то нормально терпеть, молчать, надеяться до последнего. Для меня — нет.
Для меня нормально — это просыпаться без страха. Приходить домой без тревоги. Засыпать без слёз.
Для меня нормально — это жить. По-настоящему жить, а не выживать.
И если это делает меня «ненормальной» в чьих-то глазах — пусть. Я согласна быть ненормальной. Зато свободной.
А вы смогли бы пойти против мнения всей семьи ради собственного счастья?