Тарелка выскользнула из рук и разбилась. Осколки разлетелись по всей кухне — белые, острые, как мои нервы.
— Галя, ты чего руками машешь? Аккуратнее надо!
Муж стоял в дверях. Пивная бутылка в руке, тапочки шлёпают по полу.
— Я устала, Коля.
— Опять? Сколько можно быть уставшей?
Я подняла на него глаза. Шестнадцать лет вместе. Шестнадцать лет одного и того же вопроса.
— А сколько можно жить, не помогая?
Он моргнул. Не ожидал.
***
Утро началось в пять тридцать. Будильник, душ, завтрак на троих. Сын Димка собирался в школу, терял носки, не мог найти учебник по физике. Коля храпел в спальне — у него смена с двух, можно поспать.
Я работаю в школьной столовой. Повар. Подъём в пять, к семи на работу, в два — домой. Потом магазин, готовка, уборка, уроки с Димкой, стирка. В одиннадцать — спать. И так каждый день, без выходных, потому что в выходные та же программа, только без работы.
Коля работает охранником на складе. График сутки через трое. Когда дома — лежит на диване, смотрит телевизор, пьёт пиво. Не алкоголик, нет. Просто — «отдыхает после смены».
Смена — двадцать четыре часа. Потом трое суток «отдыха».
А у меня смена — каждый день. Без перерывов.
— Галя, а ужин скоро? — спросил Коля вчера, когда я пришла с работы.
— Через час.
— Чего так долго? Я жрать хочу.
— Приготовь сам.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.
— Я? Готовить? Ты чего, Галь?
— Ничего. Устала.
— Опять устала. Каждый день одно и то же.
Я промолчала. Пошла на кухню, начала чистить картошку. Руки гудели, спина ныла. Восемь часов у плиты в столовой, теперь ещё дома.
И вот — тарелка. Выскользнула, разбилась. А он стоит и спрашивает: «Сколько можно быть уставшей?»
***
Я присела, начала собирать осколки. Коля не двинулся с места.
— Галь, ты чего молчишь?
— Думаю.
— О чём?
— О том, когда ты последний раз мыл посуду.
Он хмыкнул.
— При чём тут посуда?
— При том, что я не помню. Правда не помню. Может, год назад? Два?
— Галя, ну начинается...
— Когда ты последний раз ходил в магазин?
— Я пиво покупаю!
— Пиво — себе. Я про продукты. Хлеб, молоко, мясо.
Он молчал.
— Когда ты последний раз убирался в квартире?
— Это женская работа!
— А моя работа — в столовой — она какая? Женская? Там я тоже готовлю, Коля. Восемь часов. А потом прихожу домой и готовлю ещё четыре. И убираю. И стираю. И с Димкой уроки делаю.
— Ну так ты же мать!
— А ты — отец. Но почему-то домашние задания делаю с ним я.
Он переступил с ноги на ногу. Бутылку поставил на стол.
— Галя, ты чего завелась? Из-за тарелки?
— Не из-за тарелки. Из-за всего.
— Какого «всего»?
Я выпрямилась. Осколки в руке, острые, колючие. Один порезал палец — капля крови на белом фарфоре.
— Коля, я сегодня посчитала. Знаешь, сколько часов в неделю я работаю?
— Сорок. Как все.
— Это на работе. А дома — ещё тридцать. Семьдесят часов в неделю. Без выходных, без отпуска, без больничных.
— Ну ты загнула...
— Посчитай сам. Подъём в пять тридцать, отбой в одиннадцать. Из них на себя — полчаса в день, пока в душе стою. Всё остальное — работа.
Он молчал. Смотрел куда-то в сторону.
— А ты, Коля, после смены трое суток лежишь на диване. Телевизор, пиво, телефон. Я не прошу многого. Просто — помоги. Хоть иногда.
***
Он не помог. Развернулся, ушёл в комнату, включил футбол.
Я домыла посуду, вытерла пол, приготовила ужин. Как обычно. Димка поел, убежал к компьютеру. Коля поел, молча, не глядя на меня. Потом опять диван, телевизор.
Ночью я лежала и смотрела в потолок. Рядом храпел муж. Сорок семь лет, а храпит как старик.
Шестнадцать лет. Мы женаты шестнадцать лет. И все эти годы я тяну на себе дом, работу, ребёнка. А он — «отдыхает».
Когда-то было иначе. В начале, когда только съехались, Коля помогал. Мыл посуду, ходил в магазин, даже готовил иногда — пельмени варил, яичницу жарил. Не шеф-повар, но хоть что-то.
Потом Димка родился. Я ушла в декрет, Коля сказал: «Ты же дома сидишь, тебе несложно». И как-то незаметно все домашние дела стали моими.
Я вышла на работу, когда Димке было три. Устроилась в столовую — удобно, рядом с домом, можно Димку в сад отводить по дороге. Но дела домашние никуда не делись. Они по-прежнему были «моими».
Я пыталась говорить. Просила. Ругалась. Плакала.
Коля обещал помочь — и не помогал. Говорил: «Завтра». Завтра не наступало никогда.
Потом я перестала просить. Смирилась. Думала — так у всех. Подруги жалуются на то же самое. Мужья не помогают, жёны тянут. Нормальная жизнь.
Но сегодня — тарелка. Простая белая тарелка, которую я мыла в тысячный раз. Выскользнула из уставших рук. И что-то внутри тоже разбилось.
***
Утром я не встала в пять тридцать.
Будильник зазвонил — я его выключила. Лежала и слушала, как за стеной возится Димка.
Шесть утра. Шесть тридцать. Семь.
— Мам! Мам, ты где?
Димка заглянул в спальню. Четырнадцать лет, тощий, вихрастый.
— Я сегодня не встаю.
— Как не встаёшь? А завтрак?
— Сам сделай.
— Чего?
— Яйца в холодильнике. Хлеб в хлебнице. Чайник знаешь, где включается.
Он смотрел на меня круглыми глазами.
— Мам, ты заболела?
— Да, Дима. Заболела.
Коля проснулся от шума. Сел на кровати, потёр лицо.
— Что происходит?
— Мама не встаёт, — сказал Димка.
— Как не встаёт? Галя, ты чего?
— Болею.
— Чем болеешь?
— Усталостью. Хронической.
Он хмыкнул.
— Это не болезнь.
— Болезнь, Коля. Ещё какая. Называется — эмоциональное выгорание. Врач мне два года назад говорила, я тогда не послушала.
— Какой врач?
— Терапевт. Когда я с давлением приходила. Сказала — вам отдохнуть надо. А я ответила — некогда. Вот и дожила.
— Галя, хватит придуриваться. Тебе на работу.
— Я позвонила. Взяла больничный.
Он встал. Прошёлся по комнате. Нервничает — вижу по походке.
— И что теперь? Мне Димку в школу собирать?
— Он сам соберётся. Ему четырнадцать.
— А завтрак?
— Сделаешь сам. Или Димка. Разберётесь.
— Галя!
Я отвернулась к стене. Закрыла глаза.
— Всё. Я сплю.
***
Они ушли через полчаса. Слышала, как на кухне что-то гремит, падает, шипит. Потом хлопнула дверь — Димка побежал в школу. Ещё через час — вторая хлопнула. Коля ушёл к друзьям, наверное. Или просто ушёл.
Я встала в полдень. Сделала себе чай, села у окна.
Тишина. Пустая квартира. Никто не зовёт, не просит, не требует.
Господи. Я забыла, как это — тишина.
Позвонила подруга Наташка.
— Галь, ты чего на работу не вышла? Заболела?
— Типа того.
— Серьёзно что-то?
— Наташ, я просто не могу больше. Физически не могу.
Она помолчала. Потом тихо:
— Галька, я тебя понимаю. Сама так же живу. Только у меня сил пока хватает.
— И у меня хватало. Шестнадцать лет хватало. А потом — раз, и всё.
— И что теперь?
— Не знаю. Лежу, думаю.
— О чём?
— О том, как дальше жить.
Вечером вернулся Коля. Хмурый, молчаливый.
— Галь, ужин будет?
— В холодильнике сосиски. Свари.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
Он постоял в дверях. Потом ушёл на кухню. Слышала, как включает плиту, как гремит кастрюлей.
Через двадцать минут вернулся.
— Галя, сколько воды наливать?
— Чтобы сосиски покрывало.
— А сколько варить?
— Пять минут после закипания.
— А соль нужна?
Я села на кровати. Посмотрела на него.
— Коля, тебе сорок девять лет. Ты правда не знаешь, как варить сосиски?
Он покраснел. Отвернулся.
— Ну я всегда... ты же всегда...
— Вот именно. Я — всегда. А ты — никогда.
***
Больничный длился две недели. Я не вставала до обеда, не готовила ужины, не убиралась.
Коля и Димка сначала мучились. Питались пельменями, сосисками, яичницей. Кухня зарастала грязной посудой. Бельё копилось в корзине.
На третий день Коля не выдержал:
— Галя, ну хоть посуду помой! Там уже гора!
— Сам помой.
— Я не умею!
— Научишься. Губка под раковиной, средство рядом.
Он мыл посуду час. С матами, с грохотом, с проклятиями. Половину уронил, одну тарелку разбил. Но помыл.
На пятый день включил стиральную машину. Залил порошок не туда, запустил не тот режим. Но бельё постирал.
На седьмой — пропылесосил комнату. Криво, косо, под диван не залез. Но пропылесосил.
Димка оказался способнее. К концу первой недели уже сам жарил яичницу, варил макароны, разогревал еду в микроволновке. Даже посуду за собой мыл — без напоминаний.
— Мам, — сказал он как-то вечером, — я не знал, что это так сложно.
— Что — сложно?
— Ну, вот это всё. Готовить, убирать. Я думал, оно само как-то...
— Не само, Дим. Это я. Каждый день.
Он кивнул. Помолчал.
— Мам, прости, что не помогал.
У меня защипало в глазах. Первый раз за шестнадцать лет кто-то сказал «прости».
— Ничего, сынок. Теперь будешь.
***
Коля пришёл говорить на десятый день. Сел на край кровати, потёр лицо руками.
— Галь, я понял.
— Что понял?
— Что ты... ну, что тебе тяжело было. Всё это время.
— Тяжело — не то слово.
— Я не знал. Думал — ты справляешься.
— Я справлялась. Пока могла. А потом — перестала мочь.
Он помолчал. Потом тихо:
— Галь, давай как-то по-другому. Разделим всё. Я буду помогать.
— Ты говорил это сто раз.
— Сейчас — серьёзно.
— Почему я должна верить?
— Потому что я эту неделю... ну, попробовал. На себе. И понял, что ты права была. Это правда много работы. Я не замечал, потому что ты всё делала. А теперь — заметил.
Я смотрела на него. Немолодой, обрюзгший, с мешками под глазами. Мой муж. Отец моего сына.
— Коля, если ты через неделю снова ляжешь на диван — я уйду.
— Куда?
— К маме. К сестре. В съёмную комнату. Куда угодно.
— Галя...
— Я серьёзно. Больше не могу так жить. Или вместе тянем — или я отдельно.
Он кивнул. Медленно, тяжело.
— Хорошо. Попробуем.
***
Прошло три месяца. Жизнь изменилась.
Не кардинально — Коля не превратился в идеального мужа. Посуду моет через раз, готовит только простое. Но — делает. Без напоминаний, без скандалов.
Димка помогает регулярно. Пылесосит свою комнату, выносит мусор, иногда готовит ужин на всех. Простой, из полуфабрикатов, но вкусный. Я хвалю — ему приятно.
А я... Я впервые за шестнадцать лет высыпаюсь. Ложусь в десять, встаю в семь. Появилось время на книги, на сериалы, на звонки подругам.
Недавно пошла к врачу — провериться. Давление в норме, анализы хорошие. Врач сказала: «Вам гораздо лучше, чем два года назад. Продолжайте в том же духе».
Вчера вечером сидели с Колей на кухне. Пили чай, смотрели в окно.
— Галь, — сказал он, — спасибо.
— За что?
— Что не ушла. Что дала шанс.
Я улыбнулась. Первый раз за долгое время — по-настоящему.
— Спасибо, что понял, Коля. Лучше поздно, чем никогда.
Он взял мою руку. Грубая ладонь, мозоли от работы.
— Я был дураком. Много лет.
— Был.
— Но сейчас — другое.
— Посмотрим.
Да, посмотрим. Может, через месяц всё вернётся на круги своя. А может — нет. Главное — я больше не буду молчать. Не буду терпеть, копить, сжимать зубы.
Одна разбитая тарелка изменила всё. Смешно, да? Шестнадцать лет я держалась, а тарелка стала последней каплей.
Иногда нужно разбить что-то, чтобы собрать заново. По-другому. Правильно.
Я допила чай. За окном темнело, зажигались фонари во дворе.
Обычный вечер. Обычная жизнь. Только теперь — моя тоже. Не только их.
И это главное.
А вы смогли бы остановиться и потребовать помощи от близких — даже если всю жизнь тянули всё сами?