Голос свекрови пробился сквозь неплотно прикрытую дверь кухни:
— Она вам не пара, Витенька. Я с самого начала говорила.
Я замерла в коридоре с пакетами из аптеки. Таблетки от давления для мамы. Она ждала, а я стояла и не могла пошевелиться.
— Мам, ну хватит уже... — голос мужа звучал устало, без возражения.
— Витя правду говорит, — это уже Кира, его младшая сестра. — Женщина в сорок пять должна выглядеть прилично. А твоя Галя будто махнула на себя рукой.
Пакет выскользнул из пальцев. Упал на пол беззвучно — мягко, как мои последние иллюзии.
***
В кухне стало тихо. Услышали? Нет, показалось — голоса зазвучали снова, приглушённо. Обсуждали мою причёску, мою одежду, мои «лишние» пять килограммов. Свекровь жаловалась, что я не слежу за собой. Кира поддакивала. Муж молчал.
Молчал — значит, соглашался.
Тринадцать лет брака. Тринадцать лет я входила в эту квартиру, как в свой дом. Готовила борщи по рецепту свекрови. Гладила Витины рубашки до хруста. Возила Киру по врачам, когда та сломала ногу и полгода не могла ходить.
И вот — стою в собственном коридоре, как воровка. Подслушиваю разговор о себе самой.
Подняла пакет с пола. Руки тряслись мелко, противно. Внутри что-то сжалось — не сердце, глубже. Там, где живёт достоинство.
Можно было развернуться и уйти. Хлопнуть дверью, устроить сцену, расплакаться. Или сделать вид, что ничего не слышала. Проглотить, как глотала тысячу раз до этого.
Вместо этого я толкнула дверь кухни.
Три головы повернулись одновременно. Свекровь застыла с чашкой у рта. Кира покраснела до корней своих идеально уложенных волос. Витя... Витя смотрел в стол.
— Галя, ты уже вернулась? — свекровь первой нашла слова. — А мы тут как раз...
— Я слышала, что вы тут как раз.
Голос прозвучал ровно. Удивительно ровно для того, что творилось внутри.
***
Первым сориентировался Витя. Вскочил, шагнул ко мне, потянулся обнять:
— Галь, ты неправильно поняла. Мы просто разговаривали...
Я отступила. Его руки схватили воздух.
— Про мою причёску и лишний вес. Да, я поняла.
— Ну, мам иногда перегибает, ты же знаешь, — он попытался улыбнуться. — Не принимай близко к сердцу.
— А ты, значит, не перегибаешь?
— Я вообще молчал!
— Вот именно.
Повисла тишина. Свекровь поставила чашку на блюдце — фарфор звякнул резко, нервно. Кира уткнулась в телефон, делая вид, что её тут нет.
Я положила пакет с лекарствами на стол. Медленно, аккуратно. Руки больше не тряслись.
— Антонина Григорьевна, — повернулась к свекрови. — Вы правы. Я не слежу за собой. Потому что последние три года слежу за вашим сыном, который работает через раз. За вашими внуками, которых забираю из школы каждый день. За этой квартирой, которую убираю по выходным, пока все отдыхают.
— Галина, не драматизируй, — свекровь поджала губы.
— Я не драматизирую. Я констатирую.
Витя дёрнулся:
— Слушай, хватит! Мать пожилой человек, зачем ты...
— Пожилой человек только что назвал меня «не парой» для её сына. При твоей сестре. При тебе. И ты промолчал.
Он открыл рот и закрыл. Как рыба. Раньше меня это умиляло. Сейчас — нет.
Кира вдруг подала голос:
— Галь, ну мы просто болтали. Бабские разговоры, сама понимаешь...
— Понимаю, — кивнула я. — Бабские разговоры про то, какая я страшная и запущенная. Очень познавательно.
— Я этого не говорила!
— «Махнула на себя рукой» — твои слова. Дословно.
Кира залилась краской ещё гуще. Хороший у неё румянец. Молодой, свежий. Двадцать восемь лет, ни мужа, ни детей, ни забот. Легко быть ухоженной, когда отвечаешь только за себя.
***
Свекровь встала. Выпрямилась во весь рост — всё ещё статная, величественная. Привыкла, что последнее слово за ней.
— Галина, я вижу, ты обиделась. Но пойми правильно — я желаю сыну счастья. И если говорю, что тебе стоит больше следить за внешностью, это не оскорбление. Это совет.
— Совет, — повторила я. — Хорошо. Тогда примите мой совет в ответ.
Свекровь приподняла бровь. Витя напрягся.
— В следующий раз, когда захотите обсудить мои недостатки, делайте это не в моём доме. И не за моей спиной.
— Технически это квартира Вити, — вставила Кира.
Что-то внутри меня щёлкнуло. Громко, отчётливо. Будто последний рычаг повернулся.
— Технически, — я посмотрела на золовку, — половина этой квартиры куплена на мои деньги. Первый взнос — наследство от моей бабушки. Сто двадцать тысяч, если интересно. Ремонт — тоже я. Витя тогда сидел без работы, помнишь, Кир? Или ты и это забыла, когда болтала про мою «запущенность»?
Кира захлопнула рот. Свекровь побледнела.
Витя наконец взорвался:
— Да что ты несёшь?! Я работаю! Я содержу семью!
— Последние полгода ты «ищешь себя». За это время я оплатила коммуналку, продукты, секцию Димки и репетитора Насти. Показать выписки с карты?
— Это временно! Я вот-вот найду нормальное место!
— Вот-вот — это у тебя уже полгода, Вить. А я, между прочим, работаю две смены, чтобы это «вот-вот» пережить.
Он замолчал. Желваки заходили под кожей. Злится. Пусть.
Свекровь кашлянула:
— Галина, финансовые вопросы — это ваше с Витей дело. Но ты не можешь отрицать, что женщина должна следить за собой. Для мужа, для семьи...
— Антонина Григорьевна, — перебила я. — Когда мне следить за собой? В пять утра, до работы? Или в десять вечера, после того как накормлю всех ужином, проверю уроки и уложу детей?
— Всегда можно найти время...
— Можно. Если есть силы. Когда последний раз ваш сын приготовил ужин? Или помыл посуду? Или забрал детей из школы?
Тишина.
— Вот и я о том же.
***
Следующий час прошёл в ледяном молчании. Свекровь и Кира быстро засобирались домой. Витя провожал их до двери, что-то бормотал извиняющееся. Я сидела на кухне и смотрела в окно.
За стеклом темнело. Фонари зажигались один за другим, жёлтые и тёплые. Где-то внизу гуляли дети, слышался смех.
Странное чувство. Не обида, не злость. Что-то другое. Пустота? Нет, не то. Скорее — ясность. Будто пелена спала с глаз.
Тринадцать лет я верила, что мы — команда. Что семья мужа — моя семья. Что терпение и труд всё перетрут.
Оказалось — не перетрут. Просто сотрут. Меня.
Витя вернулся на кухню. Сел напротив, тяжело, как старик.
— Ну и зачем ты это устроила?
— Что именно?
— Этот цирк! Мама расстроилась, Кира в шоке...
— А я в шоке уже час. Только это почему-то никого не волнует.
Он потёр лицо ладонями:
— Галь, ну они просто болтали. Ничего серьёзного. Бабы всегда сплетничают, это нормально.
— Нормально — это когда сплетничают про чужих. А не про жену сына и брата. В её же доме.
— Ты всё преувеличиваешь.
— Правда?
Я достала телефон. Открыла диктофон. Нажала «воспроизведение».
Голос свекрови заполнил кухню: «Она вам не пара, Витенька. Я с самого начала говорила. Посмотри на неё — располнела, одевается, как бабка, волосы эти — мышиный хвостик...»
Витя дёрнулся:
— Ты записывала?!
— Телефон в кармане. Случайно включился, когда я пакет уронила.
— Это подло!
— Подло — обсуждать меня за спиной. А запись — просто факт.
Он вскочил, заходил по кухне. Зло, нервно.
— И что теперь? Будешь шантажировать? Маме покажешь, папе?
— Зачем? Я просто хотела, чтобы ты услышал. Со стороны. Как это звучит.
Витя остановился у окна. Стоял, смотрел на фонари. Молчал долго — минуту, две.
— Мама бывает резкой, — наконец сказал он. — Но она не со зла.
— Я знаю. Она со зла только молчит. А говорит — от чистого сердца.
Он обернулся:
— И что ты предлагаешь?
***
Я смотрела на этого мужчину. На его сутулые плечи, на залысины, которых не было тринадцать лет назад. На живот, нависший над ремнём. Он тоже изменился за эти годы. Постарел, располнел, обрюзг.
Но я никогда не обсуждала это с мамой при его сестре. Никогда не называла его «не парой». Никогда не говорила за его спиной то, что побоялась бы сказать в лицо.
— Я предлагаю выбор, — сказала я. — Либо ты разговариваешь с матерью. Объясняешь, что такие обсуждения — неприемлемы. И если она ещё раз позволит себе подобное, мы ограничим общение.
— Ты хочешь, чтобы я поставил мать на место?!
— Я хочу, чтобы ты защитил жену. Хоть раз.
Он открыл рот — и снова закрыл. Рыба. Моя родная рыба.
— Либо? — наконец выдавил он.
— Либо я делаю выводы. Сама.
— Это угроза?
— Это факт. Выбор за тобой.
Витя смотрел на меня так, будто видел впервые. Может, так и было. Тринадцать лет я была удобной, мягкой, понимающей. Сегодня что-то изменилось.
— Мне надо подумать, — сказал он.
— Думай. Время есть.
***
Он думал неделю. Ходил мрачный, почти не разговаривал. Я не давила, не напоминала. Просто жила — работала, возила детей, готовила ужины. Как раньше.
Только внутри уже было по-другому. Спокойнее. Увереннее.
На восьмой день Витя вернулся с работы позже обычного. Сел на кухне, где я мыла посуду. Долго молчал.
— Я поговорил с мамой.
Я выключила воду. Обернулась.
— И?
— Она... не обрадовалась. Сказала, что я предал семью ради бабы.
— Ожидаемо.
— Но я сказал то, что ты просила. Что если ещё раз услышу подобное — мы перестанем приезжать.
Я молчала. Смотрела на него.
— Она расплакалась, — Витя потёр переносицу. — Сказала, что всегда желала мне добра. Что хотела, как лучше.
— И что ты ответил?
— Что лучше — это когда жену не обсуждают за спиной.
Я подошла. Села рядом. Взяла его руку — тёплую, знакомую.
— Спасибо.
Он поднял глаза:
— Ты правда собиралась уйти?
— Я собиралась перестать терпеть. Это разные вещи.
— А сейчас?
— Сейчас — посмотрим.
Витя кивнул. Не спорил, не оправдывался. Просто принял.
Может, это и есть начало. Не счастья — его ещё заслужить надо. Но чего-то нового. Честного.
***
Прошло два месяца. Свекровь приезжает реже, держится суше. Зато — ни слова про мою внешность, ни взгляда оценивающего. Прогресс.
Кира позвонила недавно, извинялась долго и сбивчиво. Оказалось, её бросил парень — сказал, что она «слишком критичная». Ирония судьбы.
А я записалась в бассейн. Не для мужа, не для свекрови. Для себя. Два раза в неделю — час тишины и воды. Плаваю и ни о чём не думаю.
Витя устроился на работу. Наконец. Платят немного, но стабильно. По вечерам забирает детей — сам предложил.
Мы ещё не «команда». Но уже не чужие.
А тот разговор за дверью — он до сих пор звенит в памяти. Больно? Да. Но и полезно тоже. Теперь я знаю, чего стою в глазах этих людей. И чего стою на самом деле.
Это разные цифры. Очень разные.
А вы когда-нибудь случайно слышали, как вас обсуждают близкие? Как поступили?