— У меня есть для тебя сюрприз. Тамара хищно улыбнулась, игнорируя молчания подруги.
— Я ведь не просто так зашла.
Она вышла в коридор и вернулась с длинным чехлом из плотного белого полиэтилена. С видом фокусника Тамара дёрнула за молнию.
Нина невольно зажмурилась на секунду. Внутри, в облаке антистатического треска, было ослепительно белое платье.
Пышное, с вызывающе глубоким декольте, расшитая крупным жемчугом, который при свете кухонной лампы отливал дешёвым блеском.
К платью прилагалась длинная фата сетка, больше похожая на рыбацкую снасть, украшенную стразами.
— Что это? — шепотом спросила Нина.
— Мой наряд на свадьбу Игоря и Кати, — Тамара засияла сильнее жемчуга.
— Индивидуальный пошив, между прочим. Ткани с самой Италии везли, Борис помогал с доставкой через свои каналы.
— Тома, ты с ума сошла?
Нина сделала шаг вперед, голос её окреп от возмущения.
— Это же свадьба Кати. Белое платье — это право невесты. Она же увидит и расплачется.
— Ты мать жениха, ты должна быть в синем, в бежевом, в чем угодно, но не в белом. Это… это неприлично.
Тамара фыркнула, подбоченившись. Она накинула фату на голову и начала кривляться перед маленьким зеркалом над кухонным столом, любуясь своим отражением.
— Ой, Нина, не будь такой провинциальной занудой. Право невесты, неприлично.
— Это свадьба моего единственного сына. Я принимаю гостей. Я — лицо этого торжества. Я должна выглядеть статусно, как подобает женщине моего круга.
— А Катя?
— Ну, она молоденькая, ей в простом бежевом футляре будет мило. Молодость сама по себе украшение, а мне нужен лоск.
Она продолжала вертеться, и Нина вдруг увидела в этом зеркале не подругу, а врага, самого опасного, того, кто ест твой хлеб, спит с твоим мужем и при этом искренне считает, что делает тебе одолжение, просто присутствуя рядом.
Вдруг у Тамары в сумке запел телефон. Резкая вульгарная мелодия шансона. Она вскинула брови.
— Ой, это из банка, замучили уже предложениями.
— Пойду в ванную, а то тут связь плохая.
Тамара упорхнула, оставив сумку открытой на столе.
Нина никогда не опускалась до того, чтобы рыться в чужих вещах. Но сейчас это было не любопытство, это была война за выживание. Она подошла к столу. Из дорогой кожаной сумки веером виднелись какие-то бумаги. Нина быстро, стараясь не шуршать, вытянула одну.
Это было уведомление о задолженности по кредиту.
Сумма, выведенная жирным шрифтом, заставила Нину задержать дыхание. 1 миллион 540 тысяч рублей. Срок погашения просрочен на три месяца. Последнее предупреждение перед визитом приставов. Дата — послезавтра.
Сразу после свадьбы.
Озарение пришло мгновенно, как вспышка молний в ночном лесу. Свадьба была для них не праздником, а финансовой операцией.
Борис планировал торжественно подарить молодым крупную сумму денег, их общие с Ниной сбережения, гробовые матери, всё, что удалось выскрести.
А Тамара тут же заберёт эти деньги у доверчивого сына под предлогом помощи в бизнесе или покупки жилья, чтобы закрыть свою долговую яму.
Нина услышала шум воды в ванной. Тамара заканчивала разговор. Она быстро вложила кританцию обратно.
— Ну всё, дорогая, засиделась я у тебя.
Тамара вышла на ходу, подкрашивая губы.
— Дел не в проворот. Ты это… платье не трогай, пусть повисит у тебя в шкафу. А то у меня дома кот, затяжку поставит. До свадьбы всего ничего осталось.
Когда дверь за ней закрылась, Нина подошла к окну и спряталась за занавеской. Она видела, как Тамара выпорхнула из подъезда, поправляя прическу.
У тротуара, в тени старой липы, стояла машина Бориса. Он не уехал на базу. Он ждал. Нина видела, как Борис вышел из машины.
Он сиял так, как никогда не сиял дома. Он подошел к Тамаре, по-хозяйски обнял её за талию и притянул к себе одевая что то на шею.
В этот момент луч солнца пробился сквозь листву и ударил точно в шею Тамары. Там, на пышной груди свати, блеснуло оно — колье. Тонкие лепестки из жёлтого золота, усыпанные мелкими камнями, которые искрились так ярко, что Нине стало больно глазам. Золотая лилия.
Борис нежно, почти благоговейно прикоснулся губами к её шее, прямо рядом с украшением.
Тамара откинула голову назад и залилась вульгарным громким смехом.
Нина стояла неподвижно.
Она почувствовала во рту солоноватый вкус крови. Она закусила губу так сильно, что прокусила кожу, но даже не заметила этого. Боль внешняя была ничем по сравнению с тем, как внутри выжигала остатки её прежнего мира.
Они стояли там внизу, два стервятника в лучах утреннего солнца и праздновали её безумие.
Нина отошла от окна. Она подошла к столу, открыла ящик и достала старый школьный блокнот в плотной обложке. На первой странице она чётко, почерком отличницы, написала
«Список активов Бориса Петровича».
Она больше не сомневалась в себе. Она больше не была завядшей "петрушкой" или "городской сумасшедшей".
Она была женщиной, которой нечего терять.
А значит, она была смертельно опасна.
— Они считают меня слепой, — прошептала Нина в пустоту кухни. Что ж, тем неожиданнее будет финал.
Окраина города встретила Нину лязгом железа и тяжёлым, осевшим на языке привкусом дизельного топлива. Гаражный кооператив «Полёт» напоминал отдельные государства — бесконечные ряды серых коробок, разделенные узкими проходами, где в лужах радужной пленкой переливался бензин.
Слышался захлебывающийся лай цепных псов.
Нина крепче прижала к себе сумку. Она чувствовала себя здесь инопланетянкой — учительница в строгом пальто среди мазуты и ржавчины.
Но номер 42 на облупившейся створке был её единственным шансом вернуть себе право на правду. Из-под старого покрытого пылью Мерседеса высунулись ботинки, а затем и сам хозяин.
Аркадий Семёнович, которого Тамара годами описывала как пропившего ум и совесть ничтожества, выглядел иначе.
Крепкий, широкоплечий, с густой проседью в волосах и глубокими морщинами у глаз. Он вытирал руки ветошью, и в его взгляде Нина не увидела мути, которую даёт алкоголь. Только бесконечную выжженную усталость.
— Нина Ивановна. Аркадий не удивился, лишь слегка приподнял бровь.
— Неужели Борис всё-таки решился выставить вас?
— Тамара обычно не тянет так долго, если на горизонте замаячил куш.
— Вы… Вы знали? Нина почувствовала, как по спине пробежал холодок.
— Заходите в кабинет.
Аркадий кивком указал на дверь внутри бокса.
— На улице ветрено, а у меня там кофе варится.
Внутри гаража царил идеальный инженерный порядок. Стеллажи с инструментами, чертежи, проколотые кнопками к стене и не большой стол, на котором уютно ворчала кофе машина.
Здесь пахло не перегаром, а свежемолотыми зернами и канифорью.
— Я не алкоголик, Нина, Аркадий поставил перед ней чашку.
— Я просто человек, который подписал то, что не должен был.
— А алкаш — это удобная легенда для соседей. Чтобы никто не спрашивал, почему бывший главный инженер авиазавода живет в гараже.
Он присел напротив, и его взгляд стал жестким.
— Она начала с того же, что сейчас происходит у вас.
Сначала «Ой, Аркаша, ты ключ в замке оставил?»
Потом «Ты забыл, что мы вчера решили продать дачу?»
Она подсыпала мне в вечерний чай капли. Кажется, что-то из транквилизаторов. Голова становилась как чугунная, мысли путались.
— Я верил ей больше, чем своим глазам. А когда я дошёл до нужной кондиции, она привела нотариуса.
— Я был в тумане, подписал дарственную на квартиру сыну.
— На следующий день мои вещи стояли в сумке у подъезда. Борис тогда стоял рядом, помогал ей, подмигивал.
— Он всегда завидовал, моей должности, моей жизни.
— Теперь они — пара стервятников, которые нашли новую добычу.
Нина слушала, и её руки, сжимавшие горячую чашку, перестали дрожать.
Это был её диагноз. Ей не казалось.
Её не подводил разум, её просто методично уничтожали.
— Я знал, что она найдёт новую жертву.
Аркадий поднялся и подошёл к небольшому сейфу в углу.
— Я готовился. Ждал, когда кто-то из их окружения прозреет. Он достал не большую коробочку и положил её на стол перед Ниной. Я всё-таки авиационный инженер.
— Вот это, он показал на изящную брошь в виде серебряной веточки, микродиктофон с датчиком на голос.
— Сделал сам, чувствительность бешеная. А это переделанный блок от радионяни, мощный прослушиватель.
— Поставь в спальне, за кроватью или под тумбочку. Мы услышим каждое их слово, Нина. Каждое признание.
— Спасибо, Аркадий Семенович, — прошептала Нина, глядя на технические приспособления как на оружие.
— Не благодарите, просто верните им долг, — он горько усмехнулся.
«За меня и за себя».
Покинув промзону, Нина поехала на другой конец города. Туда, где время, казалось, застыло в 50-х годах.
Квартирка матери была крошечной, стерильно чистой и пахла лавандой, смешанной с тяжёлым духом корвалола.
Мария Степановна лежала на высокой кровати, обложенная подушками. Её лицо, когда-то круглое и румяное, теперь напоминало пергамент, исписанный тонкими линиями морщин. Она почти не вставала, но её глаза, светлые и доверчивые, сохранили детскую ясность.
— Ниночка, деточка моя, — старушка слабо улыбнулась, — а я тебя ждала. Всё думала, как там Катенька, как подготовка.
Нина присела на край постели, погладила сухую, прохладную руку матери. Сердце сжалось от нежности и вины. Она так редко заходила в последнее время, одурманенная собственным сумасшествием.
— Всё хорошо, мама. Платье выбираем, хлопочем.
Мария Степановна зашевелилась, свободной рукой потянулась к наволочке подушки. После долгих усилий она извлекла оттуда небольшой узелок из ситцевого платка, перетянутый аптечной резинкой.
— Возьми, — она протянула свёрток Нине. Тут пятьдесят тысяч, мои гробовые. Я десять лет по копеечке с пенсии откладывала. Хотела, чтобы похоронили по-человечески, чтобы вам не в тягость было.
— Но вчера Боренька заходил, заботливый он у тебя, Нина.
Сказал, что инфляция сейчас страшная, всё съест, пропадут мои денежки. Просил отдать ему, мол, в банковскую ячейку положат под замок, чтобы на квартиру внучки хватило.
Нина замерла. Холодная волна ужаса прокатилась от затылка к пяткам.
— Вчера? Заходил?
— Да, кивнула мать, пятьсот тысяч я ему уже отдала, те, что на книжке были, а эти приберегла, на платье Катеньке.
— Возьми, дочка, пусть она будет самая красивая.
Нина смотрела на узелок в своих руках.
— Пятьсот тысяч?
Вся старость её матери, все её крохи, собранные за десятилетия уже были в кармане Бориса.
Он обобрал беспомощную старуху, глядя ей в глаза и обещая «сохранность».
Она хотела закричать. Хотела разрыдаться, упасть головой на эти худые колени и признаться, что их жизнь превратилась в пепел.
Но она посмотрела в ясные, полные любви глаза матери и сцепила зубы.
— Спасибо, мама, — голос Нины был твердым, как гранит.
— Я возьму. Я сохраню их. Катя будет самая красивая, обещаю тебе.
Она вышла из подъезда, сжимая в руке ситцевый узелок. Каждый шаг давался ей с трудом, будто она шла по колено в воде. В голове пульсировала одна фраза
Я верну каждую копейку, мама.