Нина Ивановна 30 лет учила детей, что любая ошибка исправляется красной пастой, если во время заметить её на полях.
Но в тот вечер она впервые осознала — существуют опечатки, которые вырывают из жизни целые страницы, не оставляя шанса на черновик.
Школьный коридор за дверью кабинета давно стих, убрав эхо последних детских криков и топота. Нина Ивановна сидела за своим столом и казалось, что тяжесть этого дня, а может и всех последних тридцати лет, окончательно прижала её к скрипучему стулу.
Пальцы, испачканные мелом, оставили белёсые пятна на обложке стопки тетрадей. Она не спешила их открывать. Нина Ивановна выключила основной свет, оставив только настольную лампу с зелёным абажуром. Экономия была уже не привычкой, а рефлексом жизни.
Каждое проверенное сочинение — это шаг к свадьбе Катеньки.
Каждая бессонная ночь — это ещё одна жемчужина в ожерелье будущего счастья её дочери.
Нина закрыла глаза, и на мгновение ей представился этот день.
Белое облако фаты, музыка, и она, Нина, в новом платье наконец-то отдыхает. Просто сидит и смотрит, как её ребёнок улетает в другую лёгкую и красивую жизнь со своим любимым человеком.
— Ещё немного, Ниночка, — прошептала она себе под нос, чувствуя, как ноет поясница, — ещё совсем чуть-чуть.
Домой она возвращалась, когда сумерки уже густо заливали городские дворы. В сумки привычно позвякивали ключи, а в голове крутились цифры.
5 тысяч за репетиторство с оболтусом из 9-го Б грели карман. Это были последние деньги, которые она планировала отложить.
Квартира встретила её тишиной и запахом дорогого мужского парфюма. Борис уже был дома.
Нина, не снимая плаща, прошла на кухню, приставила табуретку к шкафу и, стараясь не шуметь, полезла на самую верхнюю полку за коробки с чаем.
Там, в глубине, за пачкой индийского чая, стояла старая жестяная банка из-под чая Ричард, синяя с золотым львом на крышке.
Нина сняла её, предвкушая приятную тяжесть, но банка в ладони оказалась невесомой.
Сердце не просто замерло, оно будто натолкнулось на глухую стену.
Нина тряхнула жестянку. Тишина. Она судорожно дернула крышку, та поддалась неприятным скрежетам.
Пусто.
Внутри не было ничего, кроме запаха старой жести. 400 тысяч. Весь её труд за три года. Деньги, на которые должны были купить Кате платье, оплатить ресторан, заказать машину.
Нина сползла с табуретки, чувствуя, как холодный пот выступает на лбу.
Она опустилась на колени прямо на кухонном полу. Начала лихорадочно отодвигать пакеты с гречкой, перебирать банки с солью.
Может, переложила? Может, забыла?
Губы её дрожали, слова срывались в хрип. Сахарница. Нет, сахарница только сахар.
Под раковиной? Она рылась в шкафах, выбрасывая на пол старые газеты и пакеты, всё что было в шкафах.
Денег не было.
В этот момент в дырях кухни появился Борис.
Он выглядел безупречно. Свежая рубашка, лёгкая улыбка, в руках пухлый бумажный пакет с логотипом дорогого гастронома. Оттуда выглядывал хвост копчёной стерляди и горлышко импортного вина.
Он посмотрел на жену, стоящую на коленях в окружении рассыпанной крупы, и в его глазах отразилось не беспокойство, а какая-то глубокая усталость и растерянность.
— Ниночка…
Он вздохнул, не спеша ставить пакет на стол.
— Опять?
Нина подняла на него глаза, полные слез.
— Боря, деньги… Банка пустая… Там было четыреста тысяч, Боря. Я сегодня хотела доложить… Где они?
— Ты брал? Скажи, что ты их просто переложил в сейф на работе.
Борис поставил пакет, подошёл к ней и вместо того, чтобы помочь встать, просто присел рядом на корточке, сохраняя дистанцию.
Его голос был ровным, обволакивающим, как патока.
— Родная моя, ты меня пугаешь. Мы же в прошлую среду ездили в Золотой Колос, помнишь?
— Мы ещё долго спорили из-за меню. Ты сама достала свёрток, отдала его администратору, мужчине такому полному в очках.
— Ещё ругалась на него, что он чек не даёт сразу, мол, в наше время всё было строже.
— Нина, ты сама их отдала. За банкет.
Нина затрясла головой, чувствуя, как реальность начинает двоиться.
— Нет. В среду я была на педсовете. До семи вечера. Боря, какой ресторан?
— Я не могла.
— Нина. Он взял её за руки, и его ладони были сухими и неприятными.
— На педсовете ты была во вторник, а в среду мы ездили. Ты ещё надела своё синее платье, которая тебе немного мало в талии. Ты забываешь, Ниночка, это уже не первый раз.
— Ты пугаешь Катю. Она видит, как ты заговариваешься, как ищешь вещи, которые сама же переложила.
Он поднялся, подошёл к плите.
— Вот, посмотри, — он указал на утюг, стоящий на гладильной доске в углу кухни.
Из-под подошвы вился тонкий сизый дымок, пахло палёной тканью.
— Ты опять его оставила включённым, я зашёл, а тут уже вовсю горит.
— А входная дверь. Она была не просто не заперта, она была распахнута, любой мог зайти.
Нина смотрела на утюг и в груди становилось тесно.
Она отчётливо помнила, что сегодня даже не подходила к гладилке. Но дым был настоящим, и слова мужа звучали так логично, так спокойно.
— Боря, я правда схожу с ума?
Она закрыла лицо руками. Пыль с пальцев смешалась со слезами, пачкая щеки серыми разводами.
Борис подошёл сзади, положил руки ей на плечи.
Нина не видела, как в этот момент он вытащил из кармана телефон, быстро взглянул на экран и так же бесшумно убрал его обратно.
— Ты просто очень устала, — шептал он ей в затылок. Школа, эти тетрадки. Мы отпразднуем свадьбу, и тебе нужно будет отдохнуть. Я присмотрел один пансионат, очень тихий, в лесу. Там хорошие врачи, витамины, режим. Тебе станет легче, обещаю.
В прихожей хлопнула дверь, вернулась Катя.
Она влетела в кухню, сияющая, возбуждённая, но увидев мать на полу и рассыпанную крупу, тут же погасла.
Лицо её приняло то выражение усталого терпения, которое обычно бывает у взрослых при виде капризного ребёнка.
— Опять мам?
Катя даже не подошла ближе.
— Папа мне звонил, сказал, что ты снова ищешь деньги, которые мы отвезли в ресторан.
— Катенька, ну я не…
Нина попыталась подняться, опираясь на край стола.
— Мам, хватит! — голос дочери сорвался на резкую ноту.
— Папа прав, ты совсем замоталась. У тебя вид, как у городской сумасшедшей. Ты на свадьбе тоже будешь при всех шкафы обыскивать? Мне стыдно перед Игорем, перед его матерью.
— Тамара постоянно спрашивает, всё ли у тебя со здоровьем в порядке. Давай ты после свадьбы действительно полечишься.
— Папа всё устроит.
Нина смотрела на дочь и видела в её глазах не любовь, а страх. Страх, смешанный с брезгливостью.
Катя верила отцу.
Успешному отцу, который никогда не повышал голоса.
Ночью Нина не могла уснуть. Борис мирно похрапывал рядом, а она лежала, устаившись в потолок. В голове, вопреки усталости, было непривычно ясно.
Она встала и вышла в ванную. В корзине для белья лежала рубашка Бориса, та самая, в которой он был вчера. Нина взяла её и почувствовала под пальцами что-то жёсткое в маленьком нагрудном кармане.
Она вытащила сложенный в четверо клочок бумаги. Это был кассовый чек из ювелирного салона «Элит Голд».
Дата — вчерашнее число. Время — восемнадцать часов сорок пять минут.
Время, когда Борис говорил, что задержался на базе.
Глаза Нины побежали по строчкам. Колье — золотая лилия. Жёлтое золото — фиониты. Сумма 398 400 рублей. Почти 400 тысяч. Копейка в копейку. Нина прижала чек к груди, чувствуя, как по спине пробежал настоящий физический озноб.
Деньги не были в ресторане. Они превратились в золото.
И это золото не предназначалось ни ей, ни их дочери.
Нина медленно опустилась на край ванны. В зеркале напротив она увидела женщину с растрёпанными волосами и воспалёнными глазами.
«Сумасшедшая», — вспомнила она слова дочери.
Она аккуратно расправила чек. В памяти всплыло — любимые цветы Тамары, их будущей свати, были именно лилии.
Нина сложила чек и спрятала его в глубокий карман халата. Она больше не плакала. Ледяная, колючая решимость начала вытеснять туман, которым Борис так старательно окутывал её последние месяцы.
Они считали её слепой, но они забыли одну вещь.
Нина Ивановна 30 лет учила детей отличать правду от вымысла. И этот урок она доведёт до конца.
Утро началось не с кофе, а с резкого настойчивого звонка в дверь.
Нина вздрогнула, выронив ложку в раковину. Металл звякнул слишком громко, отозвавшись ноющей болью в висках. Она не успела дойти до прихожей, как услышала скрежет ключа.
Борис ушёл на работу час назад, но, видимо, оставил дверь открытой для гостей. В квартиру, как порыв душного летнего ветра, ворвалась Тамара.
Она не вошла, она заполнила собой пространство.
На ней был плащ с леопардовым принтом, который она носила с таким вызовом, будто это была королевская мантия, а обилие золотых цепочек на шее издавало негромкий, но отчётливый звон при каждом движении.
— Ниночка!
Тамара, не дожидаясь приглашения, прошла в гостиную, цокая каблуками по паркету.
— Ты всё в этом халате? Уж полдень скоро, а ты как после тяжелой смены на лесоповале.
Она остановилась у книжного шкафа и, брезгливо отставив мизинец с ярко-красным маникюром, провела пальцем по полке.
Потом посмотрела на подушечку пальца, словно нашла там неопровержимое доказательство преступления.
— Пыль, дорогая, в этом доме скоро можно будет картошку сажать.
— Борис мне жаловался вчера, шепотом, конечно, жалеет тебя, что ты совсем за собой следить перестала.
— Мужчина в его возрасте, Нина, хочет видеть дома розу, свежую, умытую росой.
— А ты сейчас… ну, честно скажем, завязшая петрушка.
Нина стояла в дверях, сжимая в кармане тот самый вчерашний чек. Края бумаги врезались в ладонь, напоминая о реальности.
Она смотрела на лучшую подругу и внутри неё что-то медленно со скрипом поворачивалось. Раньше она бы бросилась оправдываться, засуетилась бы, наливая чай. Теперь она просто наблюдала.
— Чай будешь, Тома? — голос Нины прозвучал непривычно ровно.
— Да уж плесни чего-нибудь, если заварка не с прошлого года!
Тамара по-хозяйски прошла на кухню. Она открыла холодильник раньше, чем Нина успела подойти.
С брезгливым выражением лица Тамара отодвинула кастрюлю с супом, заглянула в контейнер с остатками гречки.
— И вот этим ты кормишь Борю? — она обернулась и в её глазах блеснуло торжество.
— Мужчине нужно мясо, Нина!
Хорошая вырезка, сочный стейк, а у тебя тут… диетическое недоразумение.
— Если у тебя совсем денег нет, так ты скажи, Борис мне никогда не отказывает. Я выделю тебе из своих по старой дружбе на нормальные продукты. А то на мужа смотреть больно, осунулся весь.
В этот момент Тамара подошла слишком близко и Нину накрыла.
Это был не просто запах духов. Тяжелый удушливый аромат, в котором смешались ноты жасмина, мускуса и чего-то сладкого до тошноты.
Тот самый запах, который вчера намертво въелся в воротник белой рубашки Бориса. Тот самый запах предательства, который теперь имел имя и стоял на её кухне, рассуждая о мясе.
Нина почувствовала, как пальцы на руках начинают неметь. Она знала, что свои деньги Тамары — это те самые купюры из жестяной банки с золотым львом. Это её бессонные ночи над тетрадями, её экономные обеды, её жизнь.