Она умерла с их фотографией в руках. Тридцатого декабря, в два часа ночи, когда за окном мела метель, а её дети спали в тёплых постелях, собирая чемоданы в Таиланд.
Но это будет потом. А сначала была жизнь — та самая, которую она отдала им без остатка.
Нину Петровну в их дворе знали все. Статная женщина, хоть возраст уже подбирался к семидесяти трём. Всю жизнь она положила на алтарь, который сама же и построила — алтарь под названием «Счастье детей».
Мужа схоронила рано, когда младшему, Андрюше, едва пять стукнуло. Осталась одна с тремя детьми: Витя-старший, Лена-средняя и Андрюшка-последыш. Работала на трёх работах — днём в бухгалтерии воевала с цифрами, вечером мыла полы в школе, а по выходным ещё и репетиторствовала, подтягивала математику местным оболтусам.
Всё в дом, всё детям. Сама в одном пальто десять лет ходила, штопала его так искусно, что никто и не замечал. Зато у Витьки — кроссовки фирменные, у Ленки — платья самые модные, у Андрюши — компьютер первый во дворе появился, ещё в девяностых, когда это было роскошью.
— Нина, ты бы хоть помаду себе купила, — говорила ей соседка. — Всё на детей тратишь.
— Они — мой капитал, — отвечала Нина с улыбкой. — Самый надёжный банк. Вырастут — вернут с процентами.
Знала бы она тогда, какие проценты ей жизнь начислит.
Годы пролетели, как электричка мимо станции. Дети выросли, оперились и разлетелись кто куда.
Виктор стал человеком с положением — свой автосервис, дом за городом строит. Лена удачно вышла замуж, двойняшек родила, живёт в квартире с евроремонтом. Андрей в программисты подался, хорошо зарабатывает, по заграницам мотается.
А Нина Петровна осталась одна в своей трёхкомнатной. Квартира хорошая, просторная, только вот ремонт там ещё с советских времён, да и пусто стало. И здоровье начало подводить — то давление скакнёт так, что в глазах темнеет, то сахар вверх поползёт, а ноги вообще бунтовать стали, ходить отказываются.
Началось всё за пару недель до Нового года.
Собрались дети у матери не на чай с плюшками, а на серьёзный разговор. Нина Петровна накрыла стол, достала парадный сервиз, салатов нарезала, хоть ноги и гудели. Сидит, смотрит на них, любуется. Витя солидный, в пиджаке. Лена вся в золоте. Андрей в телефоне что-то листает.
— Мам, — начал Виктор, отодвигая тарелку с холодцом. — Мы тут посовещались и решили, что так дальше нельзя.
Нина Петровна замерла, вилку с грибочком не донесла до рта.
— Что нельзя, сынок?
— Нельзя тебе одной жить. Опасно это. Вон, соседка говорила, ты на прошлой неделе газ забыла выключить. А если пожар? А если приступ, а никого рядом нет?
— Так я же справляюсь, Витенька, — тихо сказала мать. — Ну забыла разок, с кем не бывает. Я теперь проверяю по три раза.
— Мам, не спорь, — вступила Лена, нервно теребя салфетку. — Мы о тебе заботимся. У нас у всех работа, семьи, мы не можем каждый день к тебе ездить, давление мерить. Нам спокойнее будет, если ты будешь под присмотром.
— Под чьим присмотром? — голос у Нины Петровны дрогнул. — Вы что, сиделку нанять хотите? Так не надо, дорого это, я сама...
— Не сиделку, мам, — Андрей наконец оторвался от телефона. — Мы нашли отличное место. Пансионат «Серебряный век». Это не дом престарелых, ты не думай, это как санаторий. Там врачи круглосуточно, питание пятиразовое, общение, процедуры. Там тебе будет лучше.
Нина Петровна побледнела.
— В казённый дом? При живых детях?
— Ну какой казённый, мам! — вспылил Виктор. — Это частное заведение! Знаешь, сколько месяц стоит? Мы скидываться будем, чтобы тебе комфорт обеспечить.
— Не поеду, — твёрдо сказала Нина Петровна. — Не поеду и всё. Лучше здесь умру, в своих стенах.
— Мам, ну не начинай, — поморщилась Лена. — Никто тебя умирать не отправляет. Поживёшь там, здоровье поправишь. А квартиру твою мы сдадим — деньги как раз на оплату пансионата пойдут. Там дорого, нам самим такую сумму не потянуть. У Вити кредит за дом, у нас ремонт, у Андрея — машина в рассрочку.
Вот оно что. Квартира.
Нина Петровна обвела взглядом родные стены. Обои, которые они клеили с покойным мужем. Люстра, которую Витя разбил мячом в пятом классе, а потом они вместе склеивали. Паркет, по которому топали шесть маленьких ножек.
— Сынок, — обратилась она к старшему. — Витя, у тебя же дом огромный. Два этажа. Неужели для матери уголка не найдётся? Я тихонько буду, мешать не стану. С внуками помогу, сказки читать буду.
Виктор отвёл глаза, стал собирать со стола крошки.
— Мам, ты же знаешь, Марина... Ну не уживаетесь вы. Да и лестницы там крутые, как ты будешь подниматься? А на первом этаже у нас гостиная и кухня, спальни нет.
— Леночка? — Нина Петровна повернулась к дочери.
— Мам, ну ты что? — всплеснула руками Лена. — У нас двухкомнатная, мальчишки в одной комнате, мы с мужем в другой. Куда я тебя положу?
— Андрюша?
Андрей вздохнул, убрал телефон в карман.
— Мам, я на съёмной живу, ты же знаешь. И ко мне девушка переезжает. Куда нам ещё третьего?
Повисла тишина. Тяжёлая, липкая.
Нина Петровна поняла: решение принято. Без неё. За неё. Её судьбу расписали, как бизнес-план, где в графе «расходы» она оказалась слишком затратной статьёй.
— Хорошо, — сказала она тихо. — Хорошо. Если вам так спокойнее.
Сборы были быстрыми и деловитыми.
— Этот ковёр выбросим, моль поела, — командовал Виктор, сворачивая любимый палас матери.
— Хрусталь я заберу, попробую продать, — говорила Лена, укладывая вазы в коробки. — Мам, тебе там это не нужно, там своя посуда.
— Книги? Зачем ей книги? Там библиотека есть, — Андрей сгребал тома Толстого и Чехова в мешки.
Нина Петровна сидела на стуле в коридоре, сжимая в руках потёртую сумку. В ней лежал халат, тапочки, зубная щётка и фотоальбом. Тот самый, где они все маленькие, на море, в Анапе, в восемьдесят пятом. Счастливые, чумазые, с варёной кукурузой в руках.
— Мам, альбом-то зачем? — удивилась Лена. — Тяжесть такая. Мы тебе потом фотки оцифруем.
— Не надо, — резко сказала Нина Петровна. — Это я не отдам.
Соседка баба Клава, выглянув на шум, перекрестилась.
— Куда ж вы её? Под Новый год-то?
— В санаторий, Клавдия Ивановна, в санаторий, — бодро отрапортовал Виктор, вынося чемодан. — Отдыхать мама едет.
Нина Петровна посмотрела на соседку, попыталась улыбнуться, но губы не слушались. В глазах стояла такая тоска, что баба Клава дверь захлопнула и заплакала.
Пансионат «Серебряный век» оказался чистеньким светлым зданием за высоким забором. Пахло хлоркой и варёной капустой.
Администратор, девушка с дежурной улыбкой, быстро оформила бумаги.
— Не переживайте, вам у нас понравится. По четвергам баянист приходит, песни поём.
Нину Петровну определили в комнату на двоих. Соседка, Зинаида Ивановна, сухая старушка с цепким взглядом, бывшая учительница физики, сразу расставила точки над «ё».
— Храпишь?
— Вроде нет, — растерялась Нина Петровна.
— Это хорошо. А то прошлую я подушкой грозилась придушить, так храпела, что штукатурка сыпалась. Дети сдали?
Нина Петровна опустила глаза.
— Ну почему сдали... Они работают много. Им некогда. Временно это.
— Ага, — хмыкнула Зинаида. — Тут у всех «временно». Только нет ничего более постоянного, чем временное. Меня сын тоже «на месяц» привёз, пока ремонт делает. Третий год ремонт идёт, наверное, Эрмитаж строит.
— Мои не такие, — твёрдо сказала Нина Петровна, расставляя на тумбочке фотографию в рамке. — Витя сказал, они на Новый год приедут. Все вместе. Подарки привезут.
Зинаида Ивановна посмотрела на фото, на Нину, вздохнула и отвернулась к стене.
— Ну жди. Блажен, кто верует.
Дни потекли серые, одинаковые, как каша на завтрак. Подъём, таблетки, завтрак, телевизор в холле, обед, тихий час, ужин, отбой.
Нина Петровна не ходила на пение с баянистом, не смотрела сериалы. Она нашла себе место — кресло в коридоре, напротив стеклянных входных дверей. Оттуда было видно ворота и кусок дороги.
Она сидела там часами. Смотрела на каждую въезжающую машину.
— Нина, пойдём чай пить, сегодня пряники дали, — звала её Зинаида.
— Нет, Зиночка, я подожду. Вдруг Витя приедет, а меня нет. Он же занятой, у него каждая минута на счету.
Тридцать первого декабря в пансионате поставили ёлку. Пластиковую, кривоватую. Повесили мишуру. Персонал бегал в колпаках, изображая веселье.
Нина Петровна с утра надела нарядную блузку, причесалась. Села на свой пост у двери.
Телефон молчал.
В обед она не выдержала, набрала сама.
— Алло, Витенька? С наступающим, сынок! Вы когда приедете? Я тут гостинцев припасла...
В трубке шум, музыка, смех.
— Мам? Ой, мам, тут такое дело... Мы не сможем сегодня. Пробки, город стоит, мы сами ещё в магазин не заехали. Давай после праздников? Числа третьего?
— А... — голос у неё сел. — Ну ладно, сынок. Главное, чтобы у вас всё хорошо было. Лене привет, Андрюше...
— Да-да, передам. Всё, мам, целую, пока!
Гудки. Короткие, как выстрелы.
Она позвонила Лене.
— Мам, ну ты что, не вовремя! У близнецов температура, мы тут с ног сбились, какой приезд? Сама понимаешь, заразить тебя боимся.
Андрей трубку не взял. Потом пришла эсэмэска: «С НГ! Здоровья! Занят, перезвоню».
Вечером, когда все сели за праздничный ужин с диетическим оливье и компотом, Нина Петровна сидела в комнате одна. Смотрела на фотографию, гладила пальцем лица детей.
— Не приехали? — спросила Зинаида, вернувшись.
— Заболели внуки, — соврала Нина Петровна, не поднимая глаз. — И пробки. Витя звонил, расстраивался очень. Говорит, скучаем — сил нет.
Зинаида промолчала. Подошла, положила ей на тумбочку мандаринку.
— Ешь. Витамины. Тебе силы нужны, чтоб их оправдывать.
Прошёл год. Страшный, длинный год.
Дети приезжали. Раза три.
Первый раз в феврале — привезли пакет апельсинов и пачку подгузников, хотя они ей были не нужны. Посидели в холле двадцать минут, всё на часы поглядывали.
— Мам, ну ты тут прям расцвела! — громко говорил Виктор, стараясь не замечать, как у матери трясутся руки. — Воздух свежий, режим. А дома что? Пыль.
— Квартиру сдали? — спросила Нина Петровна.
— Сдали, мам, сдали. Хорошим людям, семейной паре. Деньги как раз за твоё проживание переводим. Ты не думай, тут цены подняли, нам ещё доплачивать приходится.
Она кивала. Она всё понимала. Она знала, что её пенсия копится на карточке, которая у Вити. Что трёхкомнатная в их районе сдаётся тысяч за семьдесят, а не за сорок, как ей сказали. Но она молчала.
Второй раз приехала Лена одна. Жаловалась на мужа, на детей, на свекровь. Плакала. Нина Петровна гладила её по голове, утешала.
— Ничего, доченька, потерпи. Ты у меня сильная.
— Мам, а ты мне денег не дашь? — вдруг спросила Лена. — Я знаю, у тебя там на книжке оставалось немного. Нам на отпуск не хватает, хотим детей на море вывезти.
Нина Петровна отдала карточку. Пин-код написала на бумажке.
— Бери, Леночка. Вам нужнее. Я уж как-нибудь.
Третий раз, осенью, заскочил Андрей. На новой машине. Загорелый, довольный.
— Мать, привет! Смотри, какую машину взял!
— Как же ты успеваешь, сынок? И на машину, и на путешествия?
— Кручусь. Ты тут как? Нормально? Ну и хорошо. Я побежал, дела.
Нина Петровна сдавала.
Диабет подтачивал её изнутри. Ноги почернели, ходить стало невмоготу. Она почти всё время лежала, повернув голову к двери. Ждала.
Соседка Зинаида ухаживала за ней лучше медсестёр. Воду подаст, подушку поправит, историю расскажет.
— Зин, — шептала Нина Петровна по ночам. — Они приедут. На этот Новый год точно приедут. Витя обещал.
— Спи, Нина, спи.
— Они хорошие, Зин. Просто жизнь сейчас такая... Суетная. Они не виноваты. Это я, наверное, что-то не так сделала. Не научила их...
— Ты их слишком научила брать, — бурчала Зинаида, но так, чтобы подруга не слышала.
Второй декабрь выдался снежным. Дороги замело.
Нина Петровна совсем слегла. Она почти не ела, прятала конфеты под подушку.
— Это Витеньке, он «Мишку на севере» любит... А это Леночке...
Врач сказал администратору: «Готовьтесь». Позвонили Виктору.
— Вашей маме стало хуже. Приезжайте.
— Да вы что? — голос Виктора был раздражённым. — У нас корпоратив сегодня, я не могу. И вообще, мы билеты в Таиланд взяли на праздники. Что, совсем плохо? Ну сделайте капельницу, вы же врачи! За что мы деньги платим?
Она умерла в ночь на тридцатое декабря. Тихо, во сне. Просто перестала дышать.
В руке была зажата та самая фотография — Анапа, восемьдесят пятый, трое детей с кукурузой.
На тумбочке осталась горка засохших конфет и нечищеный мандарин.
Хоронили третьего января.
Из Таиланда пришлось возвращаться, билеты сдавать. Виктор был мрачен, хотя старался делать скорбное лицо. Лена рыдала навзрыд, размазывая тушь. Андрей стоял в тёмных очках, жевал губу.
Гроб взяли самый простой.
— Зачем дорогой? — шепнул Виктор жене. — Ей уже всё равно, а нам расходы. И так путёвки пропали.
На поминках в недорогом кафе говорили речи.
— Мама была святой женщиной, — вещал Виктор, поднимая рюмку. — Всю себя нам отдала. Мы всегда будем помнить её заботу.
— Она так хотела, чтобы мы были счастливы, — всхлипывала Лена. — Мамочка, как же мы без тебя...
— Земля пухом, — коротко бросил Андрей.
Когда они вышли на крыльцо, к ним подошла старушка. Сгорбленная, в старом пуховике. Это была Зинаида Ивановна. Она специально приехала на похороны, сама, на такси.
— Вы дети Нины? — спросила она, глядя им в глаза.
— Ну мы, — насторожился Виктор. — А вам что нужно?
Зинаида усмехнулась. Невесёлая это была усмешка.
— Я с вашей матерью год в одной комнате прожила. Хотела вам кое-что сказать.
Дети переглянулись. Лена перестала всхлипывать.
— Она каждый вечер мне про вас рассказывала, — тихо сказала Зинаида. — Каждый вечер. Какие вы замечательные. Как Витя в детстве котёнка спас. Как Лена ей первое платье сшила на уроках труда. Как Андрей макулатуру собирал, чтобы маме подарок купить.
Виктор опустил глаза.
— Она ждала вас, — продолжала старуха. — Каждый день у двери сидела. Часами. А когда вы квартиру её сдали и деньги делили, она мне говорила: «Это они мне на лечение копят». Когда вы в отпуск ехали, а ей на лекарства не хватало, она говорила: «Им отдыхать надо, они устают».
— Послушайте... — начал было Виктор, но голос его сорвался.
— Она умерла с вашей фотографией в руках, — перебила Зинаида. — И знаете, что она сказала перед смертью?
Они замерли.
— Она сказала: «Передай им, что я их люблю. И чтобы не винили себя. Я знаю, они хотели приехать, просто не смогли».
Лена завыла, закрыв лицо руками. Андрей отвернулся к стене, плечи его затряслись. Виктор стоял белый, как снег под ногами.
— Она вас простила, — сказала Зинаида, разворачиваясь. — А вот простите ли вы себя... Это уже ваш крест.
И побрела к остановке — маленькая сгорбленная фигурка на белом снегу.
А дети остались стоять.
У Виктора в кармане звякнул телефон — пришло уведомление о зачислении арендной платы за материнскую квартиру. Но он даже не потянулся за ним. Он смотрел на грязный снег и впервые за много лет чувствовал, как внутри, где-то в районе сердца, начинает жечь. Больно. Невыносимо.
И бежать некуда. И матери больше нет, чтобы пожалела.
Квартиру потом продали. Деньги поделили.
Только вот счастья эти деньги никому не принесли. Витя с женой развёлся через полгода. Лена с детьми рассорилась — они выросли и не звонят. Андрей запил.
Говорят, материнский капитал — это не деньги. Это любовь. А если её разменять на купюры, останется только пустая бумага.
И холод. Тот самый холод, от которого не спасёт ни одна шуба. Ни один Таиланд.
Никогда.