Люстра в гостиной, огромная, с каскадом хрустальных висюлек, всегда напоминала Лене застывший водопад. Или, что вернее, дамоклов меч. Каждый раз, проходя под ней с подносом, уставленным фарфоровыми чашками, Лена невольно вжимала голову в плечи. Ей казалось, что эта громоздкая конструкция, стоившая, как годовая зарплата её отца, однажды просто не выдержит собственного пафоса и рухнет вниз, похоронив под собой и дорогой паркет, и саму Лену.
— Елена, не сутулься! — голос Тамары Павловны прозвучал, как всегда, мягко, но с теми стальными нотками, от которых холодело в желудке.
Свекровь сидела в своём любимом кресле-бержер, обитом бархатом цвета увядшей розы. Она выглядела безупречно: укладка волосок к волоску, нитка жемчуга на шее (настоящего, разумеется), и этот взгляд — оценивающий, сканирующий. Так смотрят не на невестку, а на приобретённую вещь: не появилась ли царапина? Не потускнела ли эмаль?
— Я стараюсь, Тамара Павловна, — тихо ответила Лена, аккуратно ставя чашку на журнальный столик. Главное — не звякнуть ложечкой. Звук металла о фарфор вызывал у свекрови мигрень.
— Старания мало, милая. Нужна порода. Я же тебе говорила: в этой шубе из чернобурки, которую мы тебе подарили, нужно ходить как королева, а ты семенишь, как испуганная мышь. Кстати, ты отнесла её в химчистку? Сезон на носу.
— Да, конечно. Квитанция в прихожей, на трюмо.
Лена вымученно улыбнулась. Шуба. Этот меховой саркофаг висел в шкафу в специальном чехле и доставался оттуда только по «особым случаям» — для визитов к многочисленным подругам Тамары Павловны, где Лену демонстрировали как дрессированного пуделя. «Смотрите, как мы её облагородили. Девочка из провинции, а теперь и не скажешь».
Лена работала в городском архиве. Работа тихая, пыльная, с запахом старой бумаги и сургуча. Зарплата там была скромная, но Лене нравилось. Там, среди метрических книг девятнадцатого века, она чувствовала себя живой. Там никто не указывал ей, как сидеть и как дышать. Но дома… Дома воздух был спёртым, пропитанным ароматом дорогих диффузоров и тотального контроля.
— Олег задерживается, — Тамара Павловна бросила взгляд на антикварные часы. — Опять совещание. Бедный мальчик, он так много работает ради семьи. Ты должна ценить это, Лена. Он обеспечивает тебе жизнь, о которой многие только мечтают.
Лена промолчала. Она знала, что «совещание» Олега часто означало посиделки с друзьями в баре или игру в приставку у кого-нибудь из коллег. Олег, её муж, был удобным, мягким и безынициативным, как тот самый плюшевый пуфик в коридоре. Когда они познакомились три года назад, его молчаливость казалась ей загадочной интеллигентностью. Теперь она понимала: он просто привык, что мама говорит за него.
— Тамара Павловна, я хотела спросить… — начала Лена, перебирая пальцами край скатерти. — Мы с Олегом обсуждали отпуск. Я бы хотела поехать к моей маме. Она давно нас не видела, скучает…
Брови свекрови удивленно поползли вверх, нарушая идеальную геометрию лица.
— В деревню? Осенью? Милая, ты в своём уме? Грязь месить резиновыми сапогами? И потом, мы уже всё решили. В ноябре летим в Эмираты. Отель забронирован, тот самый, где мы были в прошлом году. Я уже и СПА-программу для тебя оплатила. «Золотое обертывание», тебе полезно для кожи.
— Но я не хочу в Эмираты, — голос Лены дрогнул. — Я хочу к маме. И потом… эти поездки, они такие дорогие. Мне неловко, что вы столько тратите.
Свекровь мягко, но властно взяла её за руку своими холодными, ухоженными пальцами.
— Глупости. Деньги для того и существуют, чтобы делать жизнь красивой. Разве тебе было плохо в прошлый раз? Разве мы тебя обидели? Ты жила в люксе, ела омаров. Твоя мать может накормить тебя омарами?
— Мама готовит вкусную картошку с грибами… — прошептала Лена.
Тамара Павловна рассмеялась. Смех у неё был сухой, как треск ломающейся ветки.
— Картошка! Ох, Лена, ты неисправима. Деревню можно вывезти из девушки, но девушку из деревни… Нет, никаких поездок в глушь. Ты лицо нашей семьи. Что скажут люди? Что невестка Рогозиных копает грядки? Нет. Тема закрыта.
Лена опустила глаза. Спорить было бесполезно. Это была не беседа, это был приказ.
Вечером, когда они с Олегом наконец остались одни в своей комнате (хотя «своей» её назвать было сложно — дизайн, мебель, даже постельное белье выбирала свекровь), Лена попыталась пробиться сквозь стену мужниного равнодушия.
Олег лежал на кровати, уткнувшись в телефон. На экране мелькали какие-то таннки.
— Олеж, я серьезно. Меня душат эти подарки. Я чувствую себя вещью. Мама сегодня опять про Эмираты говорила… Давай откажемся? Скажем, что у нас другие планы.
Олег недовольно поморщился, не отрывая взгляда от экрана.
— Лен, ну чего ты начинаешь? Мама старается, хочет как лучше. Тебе любая другая позавидует. Живешь на всем готовом, ни копейки за квартиру не платишь, одета с иголочки. Чего тебе не хватает?
— Свободы, Олег. Я хочу сама выбирать, какого цвета у меня шторы. Я хочу сама решать, куда ехать в отпуск. Я хочу, чтобы мы жили отдельно. Давай снимем квартиру? Хоть студию, но свою.
— Зачем? — искренне удивился муж. — Зачем тратить деньги на съем, если здесь евроремонт? Мама столько сил вложила в эту квартиру. Итальянская плитка, паркет дубовый. Ты предлагаешь мне променять это на «бабушкин вариант» с тараканами?
— Я предлагаю тебе стать самостоятельным! — Лена повысила голос, что в этом доме было почти преступлением.
Олег отложил телефон и посмотрел на жену с раздражением.
— Неблагодарная ты, Ленка. Вот правда. Зубы тебе мама сделала? Сделала. Виниры, между прочим, сто тысяч стоили. А ты всё ноешь. Спи давай.
Лена отвернулась к стене. По щеке скатилась горячая слеза. В той самой Турции, в прошлом году, она ни разу не осталась одна — Тамара Павловна жила в соседнем номере и каждое утро начиналось с инспекции: как Лена накрасилась, не обгорела ли, достаточно ли прилично выглядит её купальник. Это был не отдых, это была выездная сессия колонии строгого режима.
Так тянулись дни, складываясь в недели. Лена превратилась в тень. Она научилась правильно улыбаться, правильно благодарить, носить ненавистную шубу и восхищаться безвкусными вазами, которые Тамара Павловна тащила в дом.
Но жизнь, как известно, умеет бить наотмашь. Звонок раздался во вторник, прямо на работе. Звонила соседка мамы, тётя Валя.
— Леночка, ты только не волнуйся, — затараторила она, и у Лены похолодело внутри. — Маму твою скорая забрала. Сердце. В районную отвезли. Врач сказал — прединфарктное, нужен уход, покой, лекарства хорошие. Ты бы приехала, дочка.
Лена не помнила, как добежала до кабинета начальника, как писала заявление на отпуск за свой счёт. В голове билась одна мысль: «Мама, только дождись».
Домой она влетела, запыхавшись, с уже готовым решением.
— Я еду к маме. Сегодня же вечером, — заявила она с порога, даже не сняв пальто.
Тамара Павловна пила чай с жасмином. Она медленно поставила чашку на блюдце.
— Что случилось? Пожар? Наводнение?
— Мама в больнице. Сердце. Ей нужен уход.
— Печально, — кивнула свекровь, но в глазах её не было ни капли сочувствия. — Но зачем ехать тебе? Наймем сиделку. Я дам денег. Пусть профессионалы занимаются. А тебе там делать нечего — больничные коридоры, запахи, утки… Фу. Испортишь себе нервы, заразишься чем-нибудь.
— Я не прошу денег! — Лену начало трясти. — Я еду к матери. Я дочь! Я должна быть рядом!
— Олег! — голос свекрови стал ледяным. — Выйди к нам.
Олег появился из спальни, почесывая живот. Вид у него был сонный и недовольный.
— Что за шум?
— Твоя жена собралась в деревню. У неё мать заболела. Я предлагаю оплатить сиделку, а она устраивает истерику. Скажи ей, что это неразумно. Нам через неделю лететь на отдых, билеты невозвратные.
Олег переводил взгляд с матери на жену, как загнанный зверёк. Он понимал, что любой выбор будет неправильным, но привычка подчиняться матери была сильнее совести.
— Лен, ну правда… Мама дело говорит. Давай денег пошлем? Ну куда ты поедешь на ночь глядя? Там же условия… ну, сама знаешь.
В этот момент внутри Лены что-то оборвалось с громким звоном. Лопнула та самая струна терпения, на которой, как на волоске, висел этот брак. Она посмотрела на мужа — сытого, холеного, равнодушного. На свекровь, поджавшую губы в брезгливой гримасе.
— Я подаю на развод, — тихо, но отчетливо произнесла Лена.
В комнате повисла тишина, плотная, как вата. Слышно было только тиканье дорогих напольных часов.
Тамара Павловна медленно встала. Её лицо, обычно скрытое маской светского благодушия, исказилось. Это была уже не «вторая мама», это был кредитор, которому отказались платить по счетам.
— Что ты сказала? — прошипела она.
— Я ухожу. Развожусь. Я устала быть вашей куклой. Я еду к маме, и я больше не вернусь в этот музей тщеславия.
Лена развернулась и пошла в комнату собирать вещи. Она открыла шкаф и начала беспорядочно кидать в сумку свои джинсы, водолазки, белье. Руки дрожали, вещи падали на пол.
— Думаешь, так просто уйдёшь? — голос свекрови раздался прямо за спиной.
Лена вздрогнула и обернулась. Тамара Павловна стояла в дверях, держа в руках толстую тетрадь в кожаном переплете. Лена видела эту тетрадь раньше — она лежала в секретере, и свекровь всегда запирала её на ключик.
— Мне ничего от вас не нужно, — бросила Лена. — Подавитесь своими шубами.
— О, нет, милочка. Это тебе так кажется.
Свекровь швырнула тетрадь на кровать, прямо поверх свитеров Лены. Тетрадь раскрылась, и Лена увидела страницы, плотно, одна к одной, заклеенные чеками. Чеки из ресторанов, чеки из бутиков, квитанции из стоматологии, счета за ремонт, посадочные талоны. Под каждым чеком стояла дата и аккуратная подпись свекрови. Рядом, каллиграфическим почерком, была выведена сумма «итого».
— Разведёшься с моим сыном – вернёшь всё, что мы на тебя потратили за эти годы, – заявила свекровь.
Лена замерла. Она смотрела на этот бухгалтерский отчет своей жизни и чувствовала, как к горлу подступает тошнота.
— Вы… вы собирали чеки? Всё это время? Три года?
— С первого дня, — торжествующе усмехнулась Тамара Павловна. — Я знала, что ты, бесприданница, рано или поздно покажешь свою натуру. Нищая, из провинции, пригрели на груди… Специально заваливали подарками, путевками, ремонтом. Ты благодарила, дурочка, улыбалась, не понимая — это капкан.
Свекровь подошла ближе, тыча ухоженным ногтем в страницу.
— Смотри. Шуба — двести тысяч. Лечение зубов — сто пятьдесят. Поездки — полмиллиона. Еда, которую ты ела, тоже здесь. Я каждый йогурт, который ты брала из холодильника, записывала. Половину стоимости ремонта в этой комнате я тоже на тебя повесила — ты же здесь жила, пользовалась паркетом, спала на этом матрасе.
Сумма в конце страницы была астрономической. Лене, с её зарплатой архивного работника, пришлось бы работать лет десять, не пить и не есть, чтобы это отдать.
— Вы сумасшедшая… — прошептала Лена.
— Я практичная. Сын у меня послушный, жена должна быть такой же. А ты взбрыкнула. Так вот, слушай меня внимательно. Если ты сейчас переступишь этот порог, завтра же мои юристы подадут иск. Неосновательное обогащение. Мошенничество. Втирание в доверие. Мы тебя по судам затаскаем. Имущество твоей матери опишем. У неё домик в деревне? Вот его и заберем в счет долга. Думаешь, её больное сердце это выдержит?
Удар был рассчитан идеально. Упоминание матери парализовало Лену. Если к маме сейчас, в реанимацию, придут приставы…
— Что вы хотите? — голос Лены сел.
— Чтобы ты выкинула дурь из головы. Разобрала сумку. Извинилась перед Олегом за истерику. И никаких поездок. Пошлешь матери пять тысяч, хватит с неё. А сама будешь готовиться к Эмиратам. И помни: шаг влево, шаг вправо — и эта тетрадка пойдет в ход.
Тамара Павловна захлопнула тетрадь, забрала её и вышла. В коридоре маячил бледный Олег. Он всё слышал. И снова промолчал, только опустил глаза, делая вид, что рассматривает узор на обоях.
Лена осталась сидеть на краю кровати. Золотая клетка захлопнулась. Любовь здесь никогда не жила, здесь жила только бухгалтерия и садизм.
Следующие два дня Лена существовала на автомате. Она ходила на работу, перебирала пыльные папки, отвечала на запросы граждан. Коллеги замечали, что она бледна, но списывали всё на осеннюю хандру. Лена чувствовала на себе липкий страх. Она была заложницей.
Но Тамара Павловна совершила одну ошибку. Она думала, что страх делает человека покорным навсегда. Она забыла, что страх за близких может превратить даже мышь в тигрицу.
В обеденный перерыв Лена не пошла в столовую. Она набрала номер своей школьной подруги Светы. Света работала помощником нотариуса, была женщиной хваткой, циничной и знала законы как свои пять пальцев.
— Светка, мне конец. Нужно встретиться. Срочно.
Они сидели в крошечной кофейне возле архива. Лена, давясь слезами, рассказывала всё: про тетрадь, про угрозы отнять мамин дом, про молчание Олега.
Света слушала внимательно, помешивая ложечкой латте. Её лицо становилось всё более серьёзным.
— Ну, свекровь твоя даёт… Салтычиха двадцать первого века. Слушай, Лен. Ситуация дрянь, но не безнадёжная. Смотри. Подарки между родственниками возврату не подлежат. Если не было договора займа — а его ведь не было? — то шуба, зубы, поездки — это всё дарение.
— Она сказала «неосновательное обогащение», — всхлипнула Лена.
— Умных слов нахваталась. Чтобы это доказать в семейных отношениях, нужно очень постараться. Суды скептически относятся к попыткам взыскать деньги за «съеденные йогурты» после развода. Но нервы она тебе потрепать может, факт. И маму напугать может. Нам нужно кое-что другое.
— Что?
— Квартира на ком?
— На Тамаре Павловне.
— А ремонт когда делали?
— В прошлом году. Капитальный. Стены ломали, полы меняли.
— Ага. А деньги чьи?
— Олега. Он все премии отдавал маме. Говорил: «Копим на ремонт». А жили мы… — Лена запнулась, вспоминая. — Жили мы на мою зарплату. Продукты, бытовая химия, проезд, его бензин — это всё я платила. У меня же карта, там всё видно.
Света хищно улыбнулась, и эта улыбка очень не понравилась бы Тамаре Павловне.
— Вот оно. Золотое дно. Получается, ты содержала семью, кормила её сыночка, пока они вкладывали общие семейные средства в её недвижимость. Лен, у тебя есть доступ к банковскому приложению?
— Конечно.
— Значит так. Сегодня вечером ты не плачешь в подушку. Ты качаешь выписки. За все три года. Каждую покупку в супермаркете, каждую аптеку, каждую заправку его машины. Ищем всё, что доказывает: ты тратила свои деньги на их нужды. А я пока набросаю тебе план разговора. Мы не будем убегать тайком, Лен. Ты уйдёшь с парадного входа.
Эти два дня подготовки были самыми страшными. Лена боялась, что свекровь заметит, как она по ночам сидит с телефоном, делая скриншоты. Боялась, что Олег увидит переписку со Светой.
Она нашла старые квитанции. Вспомнила, как покупала дорогие лекарства самой Тамаре Павловне, когда та болела ковидом. Тогда свекровь не кричала про долги, она ласково просила: «Леночка, купи, я потом отдам». Не отдала, конечно. Сумма там была приличная. Нашла переводы Олегу: «На подарок маме», «На запчасти».
В пятницу вечером Лена вернулась домой. В коридоре стояли чемоданы — свекровь уже начала собираться в Эмираты.
— Лена, ты почему так поздно? — недовольно спросила Тамара Павловна, выходя из гостиной. — Нужно ещё раз перемерить летние платья. И Олег не может найти свои плавки.
— Я не буду ничего мерить, — спокойно сказала Лена.
Она прошла в комнату, достала из шкафа свою старую дорожную сумку и начала складывать вещи. Только свои. Свитера из масс-маркета, джинсы, любимые книги.
Свекровь возникла на пороге мгновенно, как джинн из бутылки.
— Ты опять? Я же предупреждала тебя. Тетрадь лежит на месте. Хочешь, чтобы я прямо сейчас позвонила адвокату?
Олег выглянул из-за плеча матери, испуганный и жалкий.
— Лен, не начинай… Мы же нормально жили.
Лена застегнула молнию на сумке. Выпрямилась. Взяла со стола тонкую пластиковую папку, которую подготовила Света.
— Звоните, Тамара Павловна. Прямо сейчас. Только предупредите своего адвоката, что я подготовила встречный иск.
— Что? — свекровь растерялась. Она ожидала слёз, мольбы, но не этого ледяного спокойствия.
— В этой папке — выписки с моих счетов за три года. Здесь видно, что я полностью обеспечивала быт нашей семьи. Продукты, лекарства, коммунальные платежи — всё оплачивалось с моей карты. А зарплата Олега, которая по закону является нашим совместным имуществом, уходила на ремонт вашей квартиры.
Лена сделала шаг вперед, и свекровь инстинктивно отступила.
— Согласно статье 34 Семейного кодекса, доходы супругов являются общими. Вы, Тамара Павловна, сделали ремонт за счет средств, половина которых принадлежит мне. Это называется неосновательное обогащение собственника квартиры за счет средств супругов. Я требую компенсацию. Половину стоимости всего вашего «итальянского ремонта».
— Ты бредишь! — взвизгнула свекровь, но в голосе появился страх. — Ты нищая! Какие твои деньги?!
— А ещё, — продолжила Лена, не повышая голоса, — моя подруга-юрист уже составила заявление в налоговую и прокуратуру. Мы просим проверить доходы вашего сына. Он ведь официально получает минималку, верно? А остальное в конверте? Думаю, налоговой будет интересно узнать, откуда у пенсионерки и её сына средства на такой ремонт, шубы и люксовые отели при официальном доходе в двадцать тысяч рублей.
Олег побледнел так, что стал сливаться с белыми обоями.
— Мама… — прохрипел он. — Мама, у меня будут проблемы на работе. Меня уволят. И посадят.
Тамара Павловна хватала ртом воздух. Её идеальный план, её капкан, который она так тщательно строила, вдруг обернулся против неё самой. Она привыкла давить на эмоции, на совесть, на страх. Но против сухих цифр, статей кодекса и реальной угрозы проверок у неё не было защиты. Она умела считать деньги, и сейчас калькулятор в её голове ясно показывал: война с невесткой обойдется дороже, чем стоимость этой жалкой шубы.
— Чего ты хочешь? — глухо спросила она.
— Я хочу уйти. Прямо сейчас. Я забираю свои вещи. Личные вещи. Шубу, серьги и все ваши «подарки» оставляю вам. Можете продать их и компенсировать свои моральные страдания. А вы забываете про меня, про мою маму и про свои безумные списки долгов. Мы расходимся тихо. Я подаю на развод через Госуслуги, нас разводят без вашего участия.
— А если я не соглашусь?
— То завтра утром эти заявления уйдут в инстанции. И тогда мы посмотрим, кто кому и сколько должен. Поверьте, ремонт с перепланировкой, который вы не узаконили, тоже заинтересует жилинспекцию.
Тамара Павловна молчала минуту. Потом махнула рукой — жестом, полным презрения и поражения одновременно.
— Вон. Чтобы духу твоего здесь не было. Вещи оставь! Кольцо тоже снимай!
Лена сняла с пальца тонкое золотое колечко. Положила его на комод.
— Прощайте. Олег, — она посмотрела на мужа, который так и не осмелился поднять глаза. — Мне жаль тебя. Правда. Ты так и останешься приложением к маминой мебели.
Она подхватила сумку и вышла из квартиры. Дверь захлопнулась с тяжелым, плотным звуком, отрезая её от прошлого.
На улице было зябко, моросил мелкий ноябрьский дождь вперемешку со снегом. Но Лене этот воздух показался вкуснее самого изысканного вина. Она глубоко вдохнула, чувствуя, как расправляются легкие, которые три года были сдавлены корсетом чужих ожиданий.
Она достала телефон. Набрала маму.
— Мамуль, привет. Я еду. Да, насовсем. Нет, с Олегом всё кончено. Мам, не плачь, всё хорошо. Я везу лекарства. И знаешь… я так хочу твоей жареной картошки. С луком, как в детстве.
Она шла к метро, и прохожие оборачивались ей вслед. Не потому, что на ней была дорогая шуба — на ней была простая куртка. А потому, что она улыбалась. Улыбалась так светло и свободно, как может улыбаться только человек, который сам вынул свою лапу из капкана и понял, что рана заживет, а свобода останется навсегда.
В кармане пиликнул телефон. Сообщение от Олега: «Лен, ты погорячилась. Вернись, мама успокоится, всё будет как раньше. Ну куда ты пойдешь?»
Лена, не замедляя шага, нажала кнопку «Заблокировать». Как раньше уже не будет. Зверь ушёл в лес. А охотники остались сидеть над своей золотой клеткой, которая внезапно оказалась пустой.