Дарья Десса. "Игра на повышение". Роман
Глава 149
Гиена попыталась меня остановить, выставив перед собой руку с идеально ухоженными, но хищными ногтями, но я даже не удостоила её взглядом. Лицо секретарши, обычно застывшее в маске ледяной неприступности, исказилось от внезапной ярости и бессилия. Но что она сделает с топ-менеджером? Не накричит же, как в те годы, когда мы работали под началом Жирафа.
Я просто прошествовала мимо прямиком в кабинет шефа, и секретарше ничего не оставалось, как проводить меня змеиным шипением, в котором удалось разобрать несколько слов про грубейшее нарушение кодекса корпоративной этики. Она, видимо, считала себя единственной хранительницей порядка в нашем царстве-государстве.
Забавно. Это самая бесполезная бумажка из всех, которые мне пришлось визировать в должности заместителя Леднёва. Она занимала целую полку в шкафу, и её вес был обратно пропорционален её реальной значимости. Там много говорилось о том, как надо себя вести, как разговаривать с коллегами, чтобы не задеть ничьих чувств, о необходимости улыбаться и всегда использовать исключительно вежливые формулировки, даже когда хочется послать человека куда подальше.
Только верно было другое: все плевать хотели на этот толстенный документ в четырёх томах (почти как «Война и мир») и продолжали себя вести не как роботы, а как обычные люди – с их страстями, интригами и внезапными порывами. Вот как я теперь. Захотела и пошла. И пусть весь их кодекс летит к чертям.
– Папа, – начала я с порога, едва закрыв дверь за собой. Голос мой был ровным и холодным, без тени истерики, что, вероятно, раздражало его больше всего. – Почему ты заблокировал все мои карточки? Еще могу понять, если решил забрать свой подарок, те десять миллионов евро, – я подумала, что это, в конце концов, его деньги и право распоряжаться ими. – Но рабочую-то зачем? Решил оставить меня без средств к существованию? Или это такой тонкий намёк на то, что я должна быть более покладистой и доброй дочерью? Что вообще происходит?
Владимир Кириллович поднял густые брови, глядя на меня с наигранным удивлением. Он даже слегка откинулся на спинку своего массивного кожаного кресла, изображая полную невинность.
– Что значит «заблокировал»? Алина, ты о чём?
Явно ждал, что я начну кричать и требовать объяснений.
– Сейчас покажу, – я вошла в банковское приложение на смартфоне, показала экран. На нём красным светилось уведомление о приостановке обслуживания.
– Ничего не понимаю, – нахмурился Леднёв, стараясь придать своему лицу выражение искреннего недоумения. – Это, вероятно, в бухгалтерии что-то напутали. Подожди, – с этими словами он снял трубку и приказал Гиене, чтобы к нему немедленно пришёл главный бухгалтер. – Сейчас всё исправим, это какое-то недоразумение, – он говорил это с такой убеждённостью, словно сам только что узнал о проблеме.
Глядя на Владимира Кирилловича, я вспомнила последнюю фразу императора Нерона: «Ах, какой актёр умирает!» Да уж, в этом человеке определённо был талант лицедея, достойный лучших сцен. Он мог бы с лёгкостью получить «Оскар» за роль оскорблённой невинности. Сам отдал приказ оставить меня без денег, а теперь столь же старательно делал вид, будто «ошибочка вышла». Эта игра в «доброго, но немного рассеянного отца» была его любимым приёмом. Даже стало интересно посмотреть, как выкрутится. Он всегда умел выходить сухим из воды, перекладывая ответственность на подчинённых.
Вскоре примчался главбух – как водится у людей этой породы, пухлая дама в аляповатом наряде, который делал ее фигуру ещё пышнее, и не менее странной причёской, мода на которые закончилась в начале 1990-х. Её лицо было покрыто слоем пудры, а глаза лихорадочно бегали, выдавая нервозность. Она влетела в кабинет, едва не споткнувшись о ковёр.
– Слушаю вас очень внимательно, Владимир Кириллович, – отдуваясь, сказала она, подобострастно глядя на шефа. В её голосе звучала готовность немедленно исполнить любой, даже самый абсурдный приказ.
– Алина Дмитриевна, введите в курс проблемы.
Я рассказала, внимательно глядя на бухгалтера. Мой взгляд был прямым и немигающим, словно хотела прожечь в ней дыру. Она выслушала, затем сделала огромные глаза и уставилась на шефа. В ее взгляде читалось: «Так вы же сами…» Это было немое моление о пощаде и одновременно укор. Но сказать вслух побоялась. Её карьера, а может, и не только, зависела от его настроения.
– Так что скажете, Анжела Никитична? – сурово спросил Леднёв, не давая ей времени на размышления.
– Разумеется… я сейчас же всё исправлю… – голос её дрогнул.
– Уж будьте так добры, – прорычал шеф и отпустил даму. Она умчалась, оставив после себя тяжёлый шлейф духов, смешанный с запахом страха и, несмотря на все старания его замаскировать, кислого пота.
Владимир Кириллович растянул рот в довольной улыбке. Эмоция эта была хищной и самодовольной.
– Вот видишь, дочка. Всё прояснилось.
Он явно наслаждался своим маленьким триумфом.
– Спасибо, – сухо ответила я и вернулась в кабинет. Не собираясь задерживаться ни на секунду дольше.
Стало интересно: зачем он провернул эту историю с деньгами? Это был не просто финансовый ход, а демонстрация власти, попытка дёрнуть за ниточки. Хотя, вероятно, ответ лежит на поверхности: Леднёву хотелось, чтобы я обязательно вернулась на работу и даже не помыслила уволиться и уехать куда-нибудь. Он пожелал, чтобы почувствовала себя привязанной, зависимой от его благосклонности.
Довольно глупо. Что мешает мне прямо сейчас пойти и обналичить всю сумму? Да, получится много, или же… не получится вовсе? Вероятно, всё-таки второе. В современном мире такие суммы не любят наличных, они предпочитают оставаться в цифровом пространстве. Это сам Леднёв сумел бы набить пачками рублей и долларов чемодан и улететь с ним за границу, так чтобы на таможне никто не стал вопросов задавать.
Если я приду с тем же пожеланием в банк, там сильно удивятся и, вероятно, сообщат в налоговую или в полицию: вдруг мошенница? Моя репутация не спасёт меня от подозрений в отмывании или краже. Только вчера читала в новостях о том, как бдительный таксист заметил, как пассажирка, чтобы расплатиться, ворошилась в холщовой сумке, доверху набитой пачками денег. Он сразу почувствовал неладное, ведь такие суммы не возят в тряпичных мешках. Привёз ее прямиком к зданию УВД и сдал копам. Оказался прав: дама обчистила кого-то. Вот и вся цена больших наличных в наше время – они пахнут криминалом.
Всё-таки мама была права. Владимир Кириллович умён и умеет привязывать к себе. Он не просто босс, он – манипулятор высшего класса, знающий цену человеческим слабостям. Вот и меня попытался приручить посредством очень крупной суммы, словно дрессировщик, бросающий лакомый кусок. Даже потерять ее не побоялся, умник, понимая, что в долгосрочной перспективе лояльность стоит дороже.
Вскоре пришли два сообщения. Оба о том, что все мои счета разблокированы, я могу как прежде ими пользоваться, всё хорошо. Финансовая удавка ослабла.
Я пожала плечами, не ощутив особенной радости. Облегчение – да, но не триумф. Это была лишь маленькая победа в большой игре, и она не меняла сути. Стала собираться домой, и ко мне снова зашёл Орловский. Он стоял в дверном проеме, элегантный, как всегда, с лёгкой, почти небрежной улыбкой, которая, как я знала, могла скрывать что угодно.
На этот раз явился не ради новостей, а предложил поужинать вместе. Глядя на него, на его уверенную позу и проницательный взгляд, я задумалась: как всё-таки мне проверить этого человека на принадлежность к стану врага? Какое такое испытание для него устроить, чтобы убедиться в честности или, напротив, в предательстве? Снова потребовать доказательств его связи с женой Леднёва? Но это уже будет глупо, повторяться не в моих правилах, а больше никаких идей в голову не приходило. Мой мозг лихорадочно искал идеальный тест на лояльность.
«Что если потребовать от Романа уволиться в обмен на обещание быть с ним?» – пришла мысль, внезапная и резкая, как пощёчина. Тут же от нее отказалась. Это слишком уж бесчеловечно и жестоко. Поставить его перед выбором между карьерой и личной жизнью – не проверка, а пытка. Орловский, конечно, тот еще бабник, – недаром даже Лизавету из Захлюстинска сюда трудоустроил, – но ведь мне, по большому счёту, ничего плохого… Хотя нет. Стоит вспомнить, как выкрал меня и посадил в тёмный, сырой подвал, где я провела несколько часов в полном неведении и страхе. Никогда не прощу! Этот поступок стал чертой, которую нельзя было пересекать.
Одно это его деяние перечеркнуло всё, что могло быть хорошего между нами. «Нет, никакого прощения не будет. Останемся исключительно коллегами, не более того», – окончательно решила я и ответила на его предложение твёрдым отказом. Не знаю, что чувствовал Орловский в этот момент – разочарование, досаду или просто принял это как должное, – но он лишь слегка пожал плечами, произнёс «Может, как-нибудь в другой раз» с той же небрежной улыбкой и ушёл. Дверь за ним закрылась тихо, но для меня это был звук окончательного разрыва.
Я вернулась домой. Усталость дня давала о себе знать. Поужинала в тишине, а потом, посмотрев на часы, чтобы не разбудить маму из-за разницы во времени – в Москве был уже поздний вечер, а у неё глубокая ночь, – позвонила ей через мессенджер. Она почти сразу сняла трубку, и я, не теряя времени, рассказала ей главную новость – разговор с Эммой Андреевной Звенигородской.
– Быть этого не может, – ошеломлённо произнесла мама, её голос звучал глухо от потрясения. – Вот уж не думала, что Владимир Кириллович способен даже на такую подлость, на такое циничное лицемерие. Жениться на дочери партнёра, которого сам же свёл в могилу! Поразительно, как его только земля носит. Он превзошел сам себя в беспринципности.
– Мама, тут дело в другом. Мне надо, чтобы Эмма мне поверила, чтобы она увидела во мне не просто заместителя Леднёва, а союзника. Для этого я попрошу тебя с ней пообщаться. Твоё слово, как живого свидетеля тех событий, будет весомее.
– Хочешь, чтобы прилетела в Москву? Я же только что сюда вернулась, – в её голосе прозвучала лёгкая тревога.
– Нет-нет, по интернету, по видеосвязи. Ездить никуда не придётся. Только когда будешь это делать, пожалуйста, чтобы фон был максимально нейтральный. На всякий случай. Просто ровная стена без картин, фотографий и прочего, что могло бы выдать твое местоположение. И не говори, где находишься. Не могу никому здесь доверять, даже стенам, ты же понимаешь, – подчеркнула я, ощущая холодок паранойи.
– Само собой, Алина. Я понимаю. Скажи, а что конкретно хочет узнать эта девушка? Что ей нужно для окончательной уверенности?
– Ей нужны неопровержимые доказательства, что Леднёв расправился с ее отцом. У тебя же были те самые газетные вырезки с расследованием журналиста Аркадия Смирнова, где он подробно описывал финансовые махинации. К тому же некоторые вещи тебе известны по фонду «Надежда», его теневой стороне. Собери всё это в виде прочной, логически выстроенной аргументации, подкреплённой фактами, ее и предъявишь Эмме.
– Поняла, всё сделаю, – сказала мама, и в её голосе появилась деловая хватка. Мы еще поболтали немного о пустяках и простились. Спрашивать, зачем я пытаюсь сблизиться с женой Леднёва, она не стала. Это было и так очевидно: месть требовала союзников.