Часть 10. Глава 34
БТР, в котором находились Валя, лейтенант Белый и еще несколько бойцов, плавно тронулся, тяжело двигаясь по развороченной взрывами земле. Механик-водитель старался ехать как можно осторожнее, чтобы не сделать «трёхсотым» в десантном отделении еще хуже. Но как ни старался он, а всё равно в измученных телах бойцов и единственной среди них медсестры каждая выбоина отдавалась болью. У кого острой, у кого – тупой и ноющей.
Внутри было темно и душно, пахло солярным выхлопом, сгоревшим порохом и кровью. Валя сидела, прислонившись к холодной броне, и чувствовала, как боль в плече, притупленная обезболом, снова начинает понемногу усиливаться. Она понимала, это скорее не физиология виновата, а психосоматика: на душе было просто жутко от осознания, что больше ей никогда не услышать голос Кости, не увидеть его добродушной улыбки…
Медсестру то и дело тянуло посмотреть назад, туда, где остался Костя, – его тело вместе с остальными должны были забрать отдельно, на специально предназначенном для этого транспорте с табличкой «Груз 200» позади лобового стекла, – но она не делала этого. Лишь понимала: её сердце осталось там, у мельницы, рядом с чёрным мешком, который закрыл Студента от мира, а смерть – отняла.
Не успели они отъехать и на пару десятков метров, как шум моторов усилился. Земля под гусеницами их БТРа, казалось, завибрировала в ответ на этот нарастающий рёв. Пришлось сдать в сторону и остановиться. Раненые тревожно зашевелились, но лейтенант Белый, выглянув в триплекс командирской башенки, успокоил всех:
– Это наши идут. К мельнице.
Он был прав, хотя и не мог сказать точнее направление. Навстречу им двигалось подкрепление: первыми прибыли разведчики, за ними спешила рота штурмовиков, о прибытии которой сообщили по рации. Ехали быстро и уверенно, чтобы поскорее закрепиться на новом месте и не дать противнику даже минимального шанса снова сунуться в место, которое удалось отстоять с такими тяжёлыми потерями.
– Можно мне посмотреть? – чтобы отвлечься от грустных мыслей, попросила Валя.
Лейтенант кивнул, пропуская ее на своё место. Медсестра увидела тех, кто теперь станет защищать мельницу вместе с перепаханными взрывами окрестностями: молодые, крепкие парни в полной выкладке, их новенькие бронежилеты и шлемы выглядели почти нетронутыми, в отличие от их, рваных, посечённых осколками, покрытых гарью, пылью и бурыми пятнами засохшей крови. У штурмовиков были решительные, почти каменные лица. Они казались живым воплощением той ярости, с которой наша арта недавно проутюжила вражеские позиции.
Первый БТР штурмовиков резко затормозил у мельницы. Из него выскочил офицер без знаков различия и, не тратя времени, сразу же начал отдавать команды. Его голос был громким, зычным, он прорезал грохот моторов, как нож, и не оставлял места для вопросов.
– Быстро! Занять периметр! Мельницу – под опорный пункт! Пулемёты – на фланги! Сапёры – проверить подвал! – кричал он, и его люди, как хорошо отлаженный механизм, тут же принялись выполнять приказ.
Валя почувствовала, как напряжение, державшее её весь день, начало понемногу спадать. Она ощутила, как с плеч сваливается невидимый, но ощутимый груз ответственности. Пришли другие. Теперь они будут держать этот клочок земли. Теперь можно выдохнуть. Для тех, кто выжил здесь, всё точно закончилось, и дальше можно ехать спокойно, не ожидая выстрела из РПГ в спину или засады на дороге.
Белый, сидевший напротив, коротко вздохнул и сказал:
– Всё, парни. Нас вытащили. Можем возвращаться.
Никто не ответил, и Валя в том числе. Она просто смотрела на штурмовиков. Они были другими – свежими, полными сил и не видели того, что пришлось испытать здесь мотострелкам и двум медработникам, из которых в живых осталась лишь один. БТР вскоре снова продолжил путь, и медсестра вернулась в десантное отделение.
Дорога не показалась ей ни длинной, ни короткой. Парфёнова вообще её не запомнила: отключилась, а когда пришла в себя, то оказалось, что бронетранспортёр стоит, движок заглушен, кто-то открывает люки. Внутрь пролился свет, и медсестра сразу поняла: они прибыли в расположение ее эваковзвода. Места вокруг были до боли знакомые. К БТР сразу подбежали санитары, стали выгружать «трёхсотых» и уносить в смотровые.
Валя, с трудом передвигая ноги, – всё тело ныло от усталости, ломило каждую мышцу, да и ранения давали о себе знать, – вылезла наружу. Воздух был свежее, но всё ещё пах гарью. Низкое вечернее солнце бросало длинные тени, окрашивая пыль в оранжевый цвет. Она увидела Василька, который прибыл следом. Он стоял у санитарной машины, опираясь об грязный корпус. На раненой ноге виднелась грязная повязка. Увидев Парфёнову, которая шла к нему, кивнул.
– Ты как, сестричка? – спросил разведчик хриплым и таким же усталым, как у нее самой, голосом.
– Нормально, – солгала Валя. – А ты?
– Доковыляю, – он попытался улыбнуться, но вышло так себе. – Отправляют в прифронтовой госпиталь, – добавил номер и спросил: – Знаешь такой? Бывала?
– Я там служила, – ответила медсестра. – Не волнуйся, всё сделают правильно. Там очень хорошие врачи.
– Даже не сомневался.
Помолчали.
– Ты давай, держись, сестричка, – сказал Василёк, протягивая руку.
Валя крепко её пожала, ощутив шершавую, грубую кожу его ладони, и в этом простом, сильном рукопожатии было больше, чем в тысяче слов, – обещание выжить и не сломаться.
– И ты держись, разведчик. Возвращайся.
Он кивнул, отпустил её руку и полез в санитарную машину. Сверху поднялись четыре рук, схватили Василька и затянули внутрь. Валя смотрела, как отъезжает «Урал», а потом собралась пойти в блиндаж, принять душ и, при полном отсутствии аппетита, рухнуть на койку и забыться тяжёлым сном. С ранами решила повременить, – «там ничего серьёзного, займусь позже», – рассудила.
– Парфёнова! – окликнул её знакомый голос.
Медсестра обернулась. Это был Док – подъехал на Уазике.
– Здравия желаю, товарищ капитан… Слышали уже про Костю?
– Да, – с болью в голосе ответил офицер. Он выбрался из машины, обошёл ее, открыл пассажирскую дверь. – Садись, поехали.
Парфёнова устала так сильно, что даже не стала спрашивать, куда и зачем. Просто подошла и села. Док закрыл за ней дверцу с сухим, окончательным щелчком. Медсестра смотрела вперёд. Она ощущала себя пустой. Ни мыслей, ни чувств. Только усталость.
Пока ехали, Док бросил на подчинённую короткий взгляд:
– Ты еле живая, Валя, – в его голосе звучала искренняя, почти отцовская забота. – Как плечо? Болит сильно?
– Осколок, наверное. Небольшой. Анестетик вколола, – ответила Валя почти без эмоций, глядя перед собой. Голос её был ровным, как у человека, который давно разучился удивляться боли.
– Приедем – сразу на перевязку. И спать. Двое суток – только спать. Дают тебе на это время увольнительную. Никаких дежурств, никакой помощи коллегам, поняла меня?
– Так точно, товарищ капитан, – она кивнула, не отрывая взгляда от чёрного леса за стеклом. Спать. Превратиться в камень. Забыться. Это было всё, чего она хотела сейчас по-настоящему.
До противоположного края разрушенного населённого пункта, куда (поближе к передовой, сдвинувшейся на запад) переместилась часть эваковзвода, они добрались уже в полной темноте. Часть строений оказалась на окраине, у кромки густой лесополосы. Отсюда до линии боевого соприкосновения было около двадцати километров. Сейчас здесь не гремели взрывы, не доносился едкий запах гари. Вокруг царила непривычная тишина – густая, вязкая, давящая на уши, словно кто-то накрыл весь мир тяжёлым одеялом. После месяцев постоянного шума она казалась почти враждебной.
Валя вышла из машины и сразу почувствовала, как ноги подкашиваются. Земля под ботинками казалась мягкой и ненадёжной. Остановилась, опершись на капот «Уазика», закрыла глаза, чтобы продышаться. Подошёл Док, мягко приобнял медсестру.
– Пойдём, Парфёнова, а то свалишься тут, до места не добравшись. Лениво мне тебя потом будет поднимать, не мальчик уже.
Валя понимала, что капитан вроде как пошутить попробовал, да получилось неловко. Он повёл её к одному из ближайших зданий, попутно объяснив, что туда перебазировались несколько помещений, называемых по привычке «палатами», хотя были всего лишь подвалами в домах, оборудованными под медицинские нужды.
Пока шли, Парфёнова буквально кожей ощутила: Док что-то хочет сказать, но не решается. Она остановилась первой. В груди у неё шевельнулась тревога – первая настоящая эмоция за часы, прошедшие с момента гибели Кости Студента.
– Что-то случилось? – спросила она, и голос дрогнул.
Док прочистил горло, затем тяжело вздохнул, поправил очки, которые вечно сползали на кончик носа.
– Валя… У меня для тебя плохая новость. Очень плохая.
Сердце медсестры сжалось так сильно, что на секунду перехватило дыхание.
– Что-то с моим сыном? – спросила шёпотом. – С родителями?
Капитан отрицательно помотал головой.
– Нет, про них я ничего не знаю. Тут дело такое, в общем… Дед… – сказал Док, и земля под ногами Вали качнулась.
– Что с ним? – вырвалось у неё едва слышно.
– Его тело нашли сегодня. Недалеко от вашей «таблетки», куда попала вражеская мина. Наши продвинулись на тот участок. Оттуда еще забрали того парня – мотострелка, которого вы пытались вытащить из ангара.
– Мы не пытались, а вытащили, – машинально поправила Парфёнова и тут же закрыла глаза, чтобы не расплакаться. Дед. Водитель. Старый, ворчливый, но такой надёжный. Он был для неё почти как отец… – Как он погиб?
– Находился неподалёку от «таблетки». Ты же его знаешь, он всегда топил за свою старушку, охранял и далеко не отходил, – ответил капитан в настоящем времени. – Во время взрыва его убило осколком. Прямо в висок. Мгновенно. Он даже почувствовать ничего не успел. Сразу, без боли.
Док говорил ещё что-то – объяснял, где нашли тело, как проводили эвакуацию, но Валя уже не слышала. Звуки исчезли. Мир вокруг стал ватным, нереальным. Она видела, как двигаются губы командира, как он хмурится и поправляет очки, но слова до неё не доходили.
Дед.
В памяти всплыло его лицо – морщинистое, всегда немного недовольное, но с тёплыми глазами. Его вечные шутки и по-отцовски строгие вопросы: «Парфёнова, ты опять не поела? А ну давай, пока я не заставил». Как он подсовывал ей термос с горячим чаем в холодные ночи. Как всегда следил, чтобы она поспала хотя бы пару часов. Как называл её по фамилии, а если сердился, то всегда по имени и никогда наоборот.
Сначала Костя. Теперь Дед.
Внутри Вали что-то оборвалось. Тонкая, почти невидимая ниточка, которая держала её на плаву последние часы, лопнула с тихим, едва слышным звоном. Она почувствовала, как тело становится тяжёлым, неподъёмным, словно в него налили свинец.
– Валя? Ты меня слышишь? – Док осторожно взял её за руку. Его ладонь была тёплой.
Она посмотрела на него. В её глазах не было слёз. Только пустота – бесконечная, холодная, абсолютная.
– Я… – медсестра попыталась что-то сказать, но горло сжалось, слова застряли.
Она стояла, как статуя, в полном ступоре. Не плакала, не кричала – просто замерла, словно тело решило отключиться, чтобы не выдерживать больше.
Док понял. Видел такое раньше – сотни раз. Это была не просто усталость. Внутренний слом. Полный, глубокий, когда человек внутри просто перестаёт бороться. Он молча обнял её, крепко прижав к себе. Валя не сопротивлялась. Так и стояла неподвижно, чувствуя, как мир окончательно рушится вокруг, и впервые за долгое время позволила себе просто быть слабой.
Это продолжалось несколько секунд, а потом Док отстранился, обхватил Вали повёл к новому укрытию, ни слова не говоря. Она не сопротивлялась, но и не шла сама – просто переставляла ноги, как марионетка.
Внутри подвала было тепло, пахло лекарствами. Док помог медсестре сесть на койку, снял с неё грязную амуницию, куртку. Валя уставилась в низкий потолок, где ярко горела лампочка. Глаза её были открыты, но взгляд – пустой, словно она смотрела куда-то за пределы этого мира. Капитан аккуратно срезал ткань, открывая раны, осторожно их обработал, затем наложил швы и забинтовал. Во время процедуры пациентка не издала ни единого звука.
– Валя, ты должна поесть. Хотя бы немного. Силы нужны, – закончив, сказал Док мягко, почти шёпотом, а после принёс чай и сухпаёк.
Она не шелохнулась. Даже не моргнула. Медленно легла на койку. Кружка остывала рядом на тумбочке, пар поднимался тонкой струйкой и исчезал в воздухе. Док постоял ещё минуту, потом тихо вышел. В коридоре прислонился к стене и закрыл глаза. Знал, что делать в таких случаях: говорить, слушать, не давать человеку уйти в себя слишком глубоко. Но он был хирургом, а не психологом. У него были скальпели и швы, а не слова, способные вытащить человека из пропасти.
Капитан достал телефон, набрал номер.
– Майор Соболев? Это Док, эваковзвод. У меня тяжёлый случай. Медсестра. Валя Парфёнова. Да-да, из ваших. Не ест, не говорит, просто сидит и смотрит в потолок. Вернулась с задания. Нет, лёгкие ранения. Беда в другом – вся ее бригада, кроме самой, погибла.
Соболев, исполняющий обязанности начальника госпиталя, выслушал внимательно.
– Привози, Док. Немедленно. У нас теперь есть психолог. Недавно прибыл. Специалист по боевым травмам.
– Психолог? – Док даже отстранил трубку от уха. – На фронте?
– Да. Леонид Художников. Позывной – Гоген. Очень толковый. Уже несколько наших вытащил из такого состояния.
Док молчал секунду, переваривая.
– Хорошо. Привезу. Спасибо, майор.
Он вернулся к Вале. Она так и лежала, не изменив позы.
– Валя, слушай меня внимательно, – сказал, садясь рядом. – Я отправляю тебя в госпиталь. Там есть человек, который может тебе помочь. Настоящий психолог.
Она медленно повернула голову. Глаза её были красными, но сухими.
– Зачем? – прошептала впервые за долгое время. – Мои ранения – царапины…
– Ты ранена, Валя. Только рана у тебя внутри. И кровоточит сильнее, чем любая осколочная. Там есть человек, который умеет такие лечить.
Она снова перевела взгляд на потолок. Ей было всё равно.
Док не стал уговаривать. Он вышел и приказал одному из санитаров залить полный бак. Потом вернулся к Вале, помог ей одеться, отвёл к машине и усадил на заднее сиденье. Сам сел за руль и поехал в госпиталь.