Часть 10. Глава 33
Грохот разрывов продолжал сотрясать старую мельницу, будто сама земля пыталась стряхнуть с себя всё живое и неживое. Но бой, вопреки неимоверным усилиям нацистов, рвущихся вперёд, как бешеное зверьё, помимо их безумной воли начал стихать. Бойцы изрядно потрепанного мотострелкового взвода, среди которых не осталось ни одного, кто бы не пролил кровь на этом маленьком участке земли, ощутили нечто непонятное. Вроде бы сражение прекращается. Но это было странное, тревожное чувство – такое, после которого обычно случается самое страшное.
«Чёрт их знает, этих нациков, – думали парни, крепко сжимая в руках автоматы и ощущая исходящий от них жар, – может, только прикидываются, что хотят прекратить?»
Воздух дрожал от жара, но вскоре послышалось нечто внушающее надежду: на западе всё чаще стали возникать яркие вспышки, а за ними – земляные грибы мощных разрывов, от которых исходил гул. Это свои начинали отвечать, яростно и мощно, подавляя волю противника к дальнейшему сопротивлению и напрочь отбивая у него охоту продолжать лезть вперёд.
Валя машинально отметила это. Привычка. Профессиональное, почти звериное чувство, которое появляется у тех, кто долго живёт в непосредственной близости к линии боевого соприкосновения. Она продолжала метаться по окопам. Сил почти не оставалось, и всё же каждая клетка тела помнила: пока кто-то стонет и дышит, она, медсестра эвакуационного взвода, старший сержант Парфёнова, не имеет права останавливаться. Боль в левом плече, – Валя даже не помнила, откуда она взялась, – превратилась в тупое, горячее гудение, как будто туда положили кусок раскалённого железа. Но останавливаться, чтобы посмотреть, она не собиралась. Поняв, что силы на исходе, сделала короткую остановку и влепила себе дозу обезбола прямо через ткань штанов, в бедро. Поморщилась, а когда поняла, что стало полегче, двинулась дальше.
Следующим, кого она нашла, был молодой стрелок. Парень сидел, привалившись спиной к мешкам с песком. Когда понял, что кто-то рядом, открыл глаза.
– Сестричка…
– Потерпи, родной, – пробормотала Валя, опускаясь на колени. – Сейчас… сейчас…
Её руки работали уверенно, хотя сами уже едва слушались. Палец скользнул в сторону – кровь. Она резко выдохнула из-за плеча. Каждое движение рукой отдавалось болью.
– Чтоб тебя… – вырвалось, и Парфёнова, не выдержав, добавила крепкое выражение.
– Ты как, сестричка? – прохрипел парень, растянув сухие губы в улыбке. – Красиво ругаешься.
– Лучше всех, – усмехнулась медсестра, пытаясь придать голосу бодрость. – Держись крепче. Вытаскивать буду.
Он попытался улыбнуться, но вышла гримаса. Она подхватила его под мышки и потащила к подвалу мельницы. Пыльный воздух резал горло. Где-то вдалеке ухнул разрыв, и земля чуть дрогнула. «Чтоб вы все там…» – и Парфёнова пожелала врагу подхватить страшное заболевание, при котором человек по многу часов не слезает с унитаза, притом испытывая сильные боли в области желудочно-кишечного тракта. Будь оно так на самом деле, большая часть нацистского войска обгадилась бы, не добравшись до окопов, да и застряла в отхожих местах, не в силах оторваться от процесса дефекации.
Когда они добрались до входа в подвал, навстречу, к удивлению Вали, выбрался Белый – бледный, измученный, но стоящий на ногах. Лейтенант держал автомат так, будто это было продолжение его руки.
– Живой? – спросил он резко, оценивая состояние раненого.
– Живой, – ответила Валя. – Но ненадолго, если не уложить.
– Давай сюда.
Вскоре «трёхсотый» исчез в глубине подвала, а медсестра, опираясь о стену, шумно выдохнула. На секунду только. На короткий вдох. А потом снова – наверх. Выбралась и увидела комвзвода, который сидел и, закрыв глаза, глубоко дышал.
– Плохо, лейтенант? – спросила она.
– Продышаться вылез, – ответил офицер. – Подумал, ну его к такой-то… Что я буду в подвале помирать? Если придут, встречу.
– Наши активизировались, – заметила Парфёнова. – Может, и нас вытащат.
– Может, – отозвался Белый.
Валя осмотрелась и заметила, что окружающий мир стал другим. Пыль оседала. Жужжание дронов почти исчезло. Лишь иногда, далеко-далеко, слышался шум винтов – но это уже было не здесь, не над ними. По правому флангу что-то глухо ухнуло, и окоп наполнился запахом влажной, рыхлой земли. «Сейчас они отступают… или перегруппировываются», – подумала медсестра. И почему-то ей стало холодно.
Бойцы, кто мог, подтягивались ближе к мельнице. Вроде как понимали: если это не конец еще, то последний бой примут возле последней точки обороны. Они казались привидениями – все в пыли, с серыми лицами, которые могли бы принадлежать людям любого возраста. Число прожитых лет перестаёт иметь значение, когда смерть ходит неподалёку и разминается, махая косой куда попало.
Спустя пару минут подошёл Василёк. Он тяжело дышал, но глаза были живые, злые, и в них светилось нечто вселявшее уверенность.
– Всё, – сказал он, усаживаясь рядом. – Откатились, черти полосатые.
Валя кивнула. Губы пересохли до трещин, но она всё же переспросила:
– Надолго, как думаешь?
– Да кто их знает? Наша арта им крепко всыпала. Но упрямые же, как бараны. Если решили добиться своего, будут бить лбами об закрытые ворота, пока черепа не затрещат. Вот на кой им это надо, скажи?
– Я не знаю, – устало ответила Валя.
– Вот и мне непонятно. Ладно, если бы родную землю защищали. Так ведь нет, – те, кто против нас теперь, родились далеко от этих мест. И что ими движет? Хотя могу догадаться. Позади стоят нелюди с автоматами и талдычат: «Приказ не выполнишь – всё равно в мясной штурм пойдёшь, никуда не денешься». Куда ни кинь для них, – всюду клин.
Василёк помолчал, устало провёл рукой по чумазому лицу – с ладони слетела чёрная пыль.
– Наши скоро начнут, – добавил он. – По рации услышал.
Валя почувствовала, как что-то сжалось внутри. Горько. Тяжко. Не то чтобы страх – больше усталость, притом такая, что хочется лечь на землю и превратиться в камень лет эдак на… много. Но тут же отказалась от этой мысли: сынок, родители… «Нельзя в кашу превращаться!» – потребовала от себя, собирая остатки сил.
– Я Костю в БТР потом сам занесу, – тихо сказал Василёк, будто угадав её мысли. – Не переживай. Всё сделаем правильно.
Медсестра вздрогнула. Имя ударило сильнее, чем осколок. Сердце дернулось и провалилось куда-то глубоко. Слова застряли в горле.
– Не надо… – прошептала она. – Я сама. Я хочу сама…
Разведчик посмотрел на неё долго, потом коротко кивнул:
– Как скажешь, сестричка. Тебе решать.
Тишина становилась такой плотной, что хотелось рукой отодвигать. Но это была та тишина, что висит перед бурей: свежий ветерок, короткое облегчение – и понимание, что через миг всё снова может разлететься на куски.
– Ты как, сестричка? – раздался неподалёку голос лейтенанта.
Валя постаралась выглядеть жизнерадостной.
– Мне бы кофе с пирожным, – пробормотала она, всё же пытаясь улыбнуться. – Или ванну горячую. В идеале хорошо бы с бокалом красного вина.
– Красиво говоришь, – устало усмехнулся лейтенант. – Хоть кто-то ещё шутит.
Парфёнова подняла глаза, и в ту же секунду на горизонте полыхнуло так ярко, что затрепетали веки.
– Что это? – тревожно спросила Парфёнова.
Белый мстительно усмехнулся и проговорил сквозь сомкнутые челюсти:
– Началось. Наши пошли. Теперь нацикам тяжко придётся.
Грохот накрыл всё пространство разом, как разряды грома, когда молнии сверкают прямо над головой. Земля дрожала под ногами, воздух вибрировал от ударов, будто невидимый молот без устали бил по окружающему пространству. Артиллерия работала по вражеским позициям, выметая каждый метр, где могли спрятаться те, кто час назад рвал наших парней на части.
Василёк вскинул голову, прислушиваясь.
– Густо кладут им за воротник, – сказал он. – Долго нацики наши подарки вспоминать будут.
Но для Вали это наступление было не победой. Или… не только. Оно означало, что появилось время собрать «трёхсотых» – всех, кого можно вывезти до того, как земля снова полыхнёт огнём, если нацисты снова попрут, невзирая на потери. Медсестра выдохнула. Взяла рюкзак. Спустилась в подвал к тяжёлым. Начала поднимать тех, кого можно, и ставить обезбол тем, кому стало хуже; проверять перевязки и менять на свежие. «Ах, Костя… как же мне тебя не хватает», – подумала она.
Когда поднялась наверх, показалось, что прошло всего несколько секунд, но солнце уже клонилось к закату, и небо стало багровым. Валя посмотрела на него и замерла. Стало тревожно. «Как кровь», – сравнила она с тем, что видела сегодня столько, сколько даже опытный медработник не наблюдал в течение, пожалуй, целого года жизни. «Если только это не отделение неотложной помощи клиники именит Земского», – подумала медсестра.
Василёк подошёл к ней и тихо сказал:
– Медики на подходе. Четверть часа, Валя, и всё кончится.
Пятнадцать минут. Между жизнью и смертью, утомительным ожиданием и глухой неизбежностью. Валя кивнула. Не было даже сил продолжать разговор. Вскоре она услышала тихий, почти неслышный звук – далёкий, но знакомый: работающий дизель бронетранспортёра. Где-то там, за перелеском. Спасение. Или хотя бы передышка. Она устало закрыла глаза, когда открыла, поняла: главное – довезти. Успеть. Вытащить отсюда всех, кого можно, кто цепляется за жизнь.
И Костю – тоже. Его она повезёт сама.
БТР приближался неспешно, будто опасался лишний раз тревожить измученную землю. Гул его двигателя становился всё громче, тяжелее, уверенно заполняя собой пространство, и каждый боец в окопах, кто ещё держался на ногах, обернулся на звук. Для них этот рёв был как дыхание большого зверя, пришедшего забрать своих с поля боя.
Валя сидела неподвижно, будто приросла к земле, и смотрела туда, где между деревьями уже начали мелькать тени бронемашин. Кому-то, наверно, эта колонна показалась бы медлительной и угрюмой, но для неё это был самый прекрасный звук за весь день, – да и что греха таить? – за все предыдущие тоже.
– Живём, сестричка, – пробормотал Василёк, вглядываясь в дорогу. – Держимся. Сейчас погрузим всех, кого можно, а там… медики уже дальше разберутся.
Белый сидел чуть поодаль, с автоматом в руках, но выпрямившись так, будто его раны были только досадной помехой. Он смотрел на подъезжающую технику, и Валя вдруг поняла, что лейтенант – такой же мальчишка, как те, кого она сегодня перевязывала, только чуть более упрямый и закалённый. И всё же… в его глазах она увидела ту боль, которую сама носила в груди: потерю.
– Ты готов? – тихо спросила она, подойдя к нему.
– Готов, – кивнул Белый. – Не впервой.
Медсестра усмехнулась, глядя на него снизу вверх:
– Ты только свались по дороге, командир. Другие решат, что ты «двести».
– Обещаю стоять крепче берёзы, – устало улыбнулся он.
Не прошло и пяти минут, как колонна бронетехники выехала на площадку перед мельницей. Первый БТР остановился, задние двери с шумом распахнулись. Показался знакомый силуэт в каске, за ним – санитар с носилками.
– Где тяжёлые? – крикнул командир санроты. – Быстро показывайте!
– В подвале, – ответила Валя, и голос её был твёрд, хоть внутри всё сжималось. – Покажу.
Она шагнула вниз, но через пару шагов остановилась. В груди что-то кольнуло – даже не боль, а пустота, которая разрасталась, как трещина на стекле.
Костя.
«Сейчас. Сейчас соберу себя. Надо работать, Валя. Потом… всё остальное», – подумала и спустилась вниз, показывая медикам, у кого из «трёхсотых» какие повреждения, кому что вводить, кого трогать нельзя, а кого можно двигать осторожно, но не в одиночку. Руки её работали быстро –не тело управляло движениями, а память, получившая среди боевых действий новый жестокий опыт.
В какой-то момент от усталости зрение затуманилось, и Валя почувствовала, что вот-вот упадёт. Стоило ей схватиться за стену, как заставила себя выпрямиться. «Ты есть, Парфёнова. Живых земля держит. А коли так– работай», – приказала себе, стиснув челюсти.
Когда последних тяжёлых вытаскивали наружу, воздух заполнился рёвом штурмовика. Наши заходили на добивание нацистов. Небо было багровым, и казалось, будто оно светится от гнева. Валя последней вышла из подвала. На секунду зажмурилась – после тьмы глаза резанул свет. Она облокотилась на стену и попыталась отдышаться.
Подошёл Василёк. Глаза у разведчика были усталые, но ясные.
– Осталось самое тяжёлое, – сказал он.
Медсестра сразу поняла, о чём речь. Костя всё ещё лежал там, где его оставила. Парфенова кивнула – медленно, будто этот простой жест весил килограмм десять, и спросила тихо:
– Поможешь?
– Конечно, – ответил Василёк.
Когда они подошли к телу, Валя почувствовала, как внутри всё стянулось, будто сердце угодило в кулак. Она осторожно присела рядом, опасаясь причинить боль тому, кто уже ничего не чувствовал. Лицо Кости было спокойным, будто он просто заснул после тяжёлой ночной смены. Даже губы оказалась чуточку приоткрыты – как он делал, когда собирался что-то сказать, но его перебивали.
– Глупенький… – прошептала медсестра, проводя пальцами по его холодной щеке. – Зачем же всё так?.. Ах, Костя, Костенька…
Но она знала – почему так. У них тут все были такие. Неизвестные герои, кто бился ради жизни.
Василёк произнёс тихо:
– Валя, пойдём. Я понесу.
– Хорошо, – кивнула она устало. – Только я рядом пойду. Он… был моим другом.
Сказано тихо, почти беззвучно. Но разведчик услышал и всё понял. Кивнул, не задавая лишних вопросов. Они подняли Костю. Парфёнова шла слева, придерживая руку медбрата, будто ещё могла её согреть. Василёк шёл справа, приняв основную тяжесть. Шаги давались тяжело, но Валя не позволила замедлиться ни на секунду. Когда они добрались до БТР, там уже ждали санитары. Они аккуратно раскрыли чёрный мешок.
– Я сама, – сказала Валя, и голос её впервые за долгое время дрогнул. – Дайте мне… минуту.
Коллеги отошли. Она наклонилась, провела ладонью по волосам Кости. И только сейчас, впервые, позволила себе вдохнуть так, как делают, когда свет выключается навсегда. Тихо. Сдержанно. До хруста в груди. А потом – закрыла. Стиснула зубы, чтобы не заплакать.
– Всё? – спросил Василёк, когда медсестра отошла на шаг от БТР.
Валя кивнула. Губы дрогнули, но снова удержалась. Сказала только:
– Всё.
В душе у неё будто что-то оборвалось. Тонкая ниточка, которая держала сегодняшний день в куче. Она понимала: сейчас сил нет уже ни на что. Ни на слёзы, ни на крик, ни на отчаяние. Всё это придёт потом, когда окажется одна, в блиндаже, и некому будет обнять и сказать: «Ну что ты, Валя, в самом деле? Держись, не маленькая уже…»
Нет, конечно не ребёнок. Сейчас она – медсестра. Ей нельзя рассыпаться.
– Валя! – окликнул лейтенант Белый. – Погружаемся. До базы недалеко. Ты со мной в первой машине.
Она посмотрела – раненый офицер держался только за счёт упрямства и духа. Их глаза встретились. В его было то же, что и в её: усталость, боль, но и какое-то страшное, крепкое упорство.
– Поняла, – ответила Парфёнова и пошла к БТРу, не оглядываясь. Но сердце её всё равно осталось там – в чёрном мешке, с Костей.