Галина Петровна стояла в прихожей и боялась разуться. Не потому, что у неё болела спина — к этому она за последние годы привыкла, — а потому что на полу, вперемешку с уличной грязью, валялись детали дорогого конструктора. Того самого, который она купила внуку Павлику с пенсии, отложив деньги, предназначенные на стоматолога. Наступишь — будет больно, да еще и виноватой окажешься: сломала ребёнку игрушку, травмировала творческую натуру.
Из кухни тянуло чем-то горелым, но при этом приторно-сладким. Смесь запахов вызывала тошноту. Галина Петровна вздохнула, аккуратно переступила через пластиковую деталь и повесила пальто. В зеркале отразилась уставшая женщина с серым лицом и потухшими глазами. А ведь всего три месяца назад, до «великого переселения народов», она выглядела моложе лет на пять.
— Мам, это ты? — донёсся из комнаты недовольный голос Ларисы. — Ты хлеб купила? А то Павлик бутерброд хочет, а горбушку он не ест, ты же знаешь.
Галина Петровна молча прошла на кухню. На столе, покрытом липкими пятнами, высилась гора немытой посуды. В раковине плавали размокшие остатки утренней каши. Казалось, что здесь не ели, а вели боевые действия с применением продовольствия.
— Купила, — громко сказала она, выкладывая на стол продукты и дорогую колбасу.
На кухню вплыла Лариса. В свои тридцать два она выглядела отлично: маникюр, укладка. Она брезгливо двумя пальцами выудила колбасу:
— Мам, ну я же просила брать ту, что без глутамата. У Павлика от химии гиперактивность повышается.
— Эта колбаса стоит шестьсот рублей палка, — тихо ответила Галина Петровна, чувствуя, как начинает пульсировать висок. — И другой в магазине у дома не было.
— Ой, ну началось, — закатила глаза дочь. — Опять ты жертву включаешь. Могла бы и позвонить, я бы доставку заказала. За твои деньги, естественно.
Лариса бросила колбасу на стол и, не помыв даже чашку, ушла:
— Сделай Паше бутерброды. А я пойду полежу, голова раскалывается.
Галина Петровна осталась одна. Часы на стене ритмично отсчитывали секунды, словно уставшее сердце дома, напоминая, что время уходит впустую. В квартире воцарился культ Павлика. Лариса запрещала его ругать и говорить слово «нет». «Мы растим свободную личность», — твердила она, когда внук разрисовал фломастерами новые обои.
Вечер прошел по привычному сценарию: Галина Петровна у плиты, Лариса у экрана, Павлик прыгает так, что люстра у соседей снизу ходит ходуном.
Ближе к ночи, когда Галина Петровна наконец легла, дверь без стука распахнулась.
— Бабушка, дай планшет! — потребовал Павлик.
В проёме появилась Лариса:
— Мам, ну дай ты ему, что тебе, жалко? Иначе истерику закатит, мы до утра не уснём.
Галина Петровна молча достала свой старенький гаджет, который использовала для чтения книг и просмотра фото отца, и протянула внуку.
Утром планшет нашли на кухне, залитым сладким чаем. Он не включался.
— Ну подумаешь, беда, — отмахнулась Лариса, намазывая масло на булку. — Купишь новый, сейчас кредиты всем дают. Ты сама виновата, не надо было чай рядом ставить.
В этот момент Галина Петровна почувствовала, как в груди кольнуло. Это была гордость, которую топтали грязными ногами уже девяносто дней подряд.
— Лариса, этот планшет был моим. У меня там фотографии отца были...
— Ой, ну началось про отца, — Лариса поморщилась. — Мам, хватит жить прошлым.
Прошла неделя. В среду Галина Петровна вернулась пораньше. Открыв дверь, она замерла. В прихожей стояли три пары чужой обуви, пахло пиццей и едким ацетоном.
В гостиной разворачивалось побоище. Павлик и его друзья прыгали по старому дубовому столу, с которого сорвали кружевную скатерть. Лариса сидела на диване с подругой и пила вино.
В углу лежал её любимый фикус — горшок разбит, земля рассыпана.
— Мой фикус... — прошептала Галина Петровна. — Ему же двадцать лет...
— Ой, да не нуди ты со своим веником! — махнула рукой Лариса. — Мы тут подумали, кстати, этот стол вообще надо выкинуть, он только место занимает.
Галина Петровна молча пошла в свою комнату, чтобы перевести дух. Она вошла в спальню и застыла.
Дверцы шкафа были распахнуты. На полу валялись вещи. А посреди комнаты сидел Павлик. В руках у него была шкатулка — память о покойном муже.
Внук методично ковырял отверткой дедовы часы. Рядом лежала погнутая медаль «За отвагу» и разорванные в мелкие клочья фронтовые письма.
— Я чиню! — радостно сообщил Павлик. — А это, — он кивнул на письма, — мусор был, я его порвал, чтобы салют сделать!
Мир Галины Петровны покачнулся. В руках Павлика были не просто ветхие листы — там хранилась её память: письма отца с фронта, его почерк, его голос, которого она больше никогда не услышит.
В дверях появилась Лариса с куском пиццы.
— Ну ладно, мам, не делай трагедию. Это же старые бумажки. Ребёнок познает мир!
Галина Петровна медленно поднялась с колен. Ноги дрожали, но спина вдруг выпрямилась сама собой, словно в позвоночник вставили стальной стержень.
— Старые бумажки? — тихо переспросила она.
— Мам, мы купим тебе новые часы! — Лариса шагнула ближе. — И шкатулку! — В голосе дочери звучала фальшивая забота.
— Вон, — сказала Галина Петровна.
— Что? — Лариса округлила глаза.
— Вон из моего дома. Сейчас же. Вместе со своей подругой, её детьми и твоим... инженером.
Лариса нервно хохотнула:
— Мам, ты перегрелась? Куда мы пойдем на ночь глядя?
Галина Петровна прошла в коридор и распахнула входную дверь настежь.
— Я сказала — вон! Спектакль окончен. Гостиница за углом.
— Мам, закрой дверь! — взвизгнула дочь. — Ты что, сдурела? Родную дочь выгонять?
Галина Петровна сдернула с вешалки пальто Ларисы и швырнула его на пол, прямо в грязную обувь.
— Родная дочь не называет память об отце мусором. Родная дочь не позволяет своему сыну уничтожать жизнь матери. Вы не люди, вы — саранча. Вы сожрали моё время и здоровье. А теперь принялись за душу. Не выйдет.
— Ты умрешь в одиночестве, старая эгоистка! — кричала Лариса, одевая сына. — Никто тебе стакан воды не подаст!
— Я лучше умру от жажды, чем от вашего «ухода», — отрезала Галина Петровна.
Они вылетели на лестничную площадку. Галина Петровна захлопнула дверь. Лязгнул замок. Два оборота.
Тишина обрушилась на квартиру мгновенно.
Она вернулась в спальню и начала собирать обрывки писем в файл. Аккуратно, как когда‑то собирала детские рисунки дочери. Только теперь это были не шедевры творчества, а осколки прошлого. Но даже в них было больше жизни, чем в тех, кто только что ушел.
Затем Галина Петровна открыла форточки во всей квартире. Ветер рванул занавески, как будто стирая следы чужого присутствия. В квартиру ворвался свежий воздух — такой же чистый и холодный, как её решение.
Телефон звякнул. Сообщение от Ларисы: «Мы у Светки. Ты чудовище. Ненавижу тебя».
Галина Петровна нажала кнопку «Заблокировать».
На следующий день она сменила замки. Мастер, пожилой мужчина, меняя личинку, спросил:
— Что, хозяйка, ключи потеряли?
— Нет, — улыбнулась Галина Петровна. — Нашла. Ключи от своей жизни.
Вечером она включила старый проигрыватель, поставила пластинку и начала танцевать. Одна, посреди чистой комнаты. Ей казалось, что муж где-то рядом, улыбается и говорит: «Молодец, Галчонок. Всё правильно сделала».
Галина Петровна свой урок выучила: нельзя отдавать себя целиком, ничего не оставляя взамен. Теперь дверь закрыта на два оборота. И это было самое приятное чувство за последние годы.