Двадцать тысяч. Валентина стояла посреди комнаты и смотрела на старую книгу «Война и мир», в которой уже много лет хранила заначку. Деньги исчезли. Она точно знала, кто их взял. И точно знала, что никогда этого не докажет.
Руки дрожали не от злости — от бессилия. Восемь месяцев она терпела, уговаривала себя, находила оправдания. Восемь месяцев смотрела, как двоюродная сестра обживается в её доме, словно в своём собственном.
А ведь всё начиналось совсем иначе.
* * *
Восемь месяцев назад не стало тёти Зины — Людмилиной матери и родной тётки Валентины. Похороны, поминки, бумажная волокита с наследством. Людмила приехала из Саратова, где прожила последние пятнадцать лет.
— Валя, я решила возвращаться, — объявила она после девяти дней. — Надоел мне этот Саратов, там у меня никого не осталось. А здесь хоть ты есть, родная кровь.
— А квартира твоя как же? — поинтересовалась Валентина.
— Продам. Здесь мамина однокомнатная осталась, переоформлю на себя и заживу. Всё-таки Подмосковье, не глушь какая-нибудь.
Валентина тогда даже обрадовалась. Они с Людмилой в детстве дружили, потом жизнь развела по разным городам, виделись редко. А тут — родной человек рядом будет.
— Только вот, Валюша, — замялась тогда сестра, — мне бы первое время где-то пожить. Пока документы оформляю, пока квартиру продаю. У вас ведь дача большая, может, пустите на пару месяцев?
— Да о чём разговор, — великодушно ответила Валентина. — Живи сколько нужно.
И Людмила поселилась.
* * *
Первый месяц всё шло неплохо. Сестра помогала по хозяйству, готовила обеды, даже грядки полола. Валентина с Виктором ездили на дачу по выходным, а Людмила жила там постоянно — работы у неё не было, а квартира в Саратове висела в продаже.
— Знаешь, даже хорошо, что она там, — говорил Виктор. — Дом под присмотром, поливает всё.
Валентина соглашалась. Тем более что у них с мужем были свои заботы — копили на операцию. У Виктора обнаружили проблемы с коленом, требовалось эндопротезирование. По квоте очередь растянулась на полтора года, а платно выходило под триста тысяч.
— Ничего, к весне накопим, — подбадривала мужа Валентина. — Ты только береги ногу пока.
Они откладывали каждую копейку. Виктор брал сверхурочные в своём автосервисе, Валентина — дополнительные смены в поликлинике, где работала медсестрой. Обоим было под шестьдесят, но работали как молодые.
А потом Людмила продала квартиру в Саратове.
* * *
— Два миллиона восемьсот выручила, — с гордостью сообщила она сестре. — Представляешь? Думала, и двух не дадут, а тут такая удача.
— Молодец, — искренне порадовалась Валентина. — Теперь квартиру тёти Зины в порядок приведёшь, заживёшь.
— Да я пока не тороплюсь туда переезжать, — отмахнулась Людмила. — Там ремонт нужен капитальный, а мне и здесь хорошо. Не прогоните же родную сестру?
— Двоюродную, — машинально поправила Валентина.
— Ой, какая разница. Одна кровь.
Валентина тогда не придала значения этим словам. Ну поживёт ещё немного, что такого. Да и лето в разгаре, на даче всегда работы полно.
Но прошёл месяц, другой, третий. Людмила обустроилась основательно — в бывшей детской комнате, где раньше ночевали внуки, когда приезжали. Привезла свой телевизор, развесила по стенам какие-то картинки, даже занавески поменяла на свои.
— Слушай, а когда ты в мамину квартиру собираешься? — осторожно спросила Валентина в конце августа. — Сентябрь скоро, там отопление надо проверить.
— Ой, не напоминай, — поморщилась Людмила. — Там всё так запущено. Я пока не готова. Да и дорого всё — сантехника, обои эти, мебель. Деньги берегу.
— Так ты же почти три миллиона получила.
— Так их же с умом тратить надо! А здесь я бесплатно живу, экономлю. Потом всё сделаю красиво.
Валентина хотела возразить, что «бесплатно» — это громко сказано, потому что электричество, газ и воду за дачу платили они с Виктором. Но промолчала. Не хотела ссориться.
* * *
К октябрю Людмила освоилась окончательно. Теперь она не просто жила на даче — она там хозяйничала. Валентина стала замечать странности.
— Витя, а где та банка варенья, что я в прошлый раз закатала? — спрашивала она мужа. — Абрикосовое, помнишь?
— Не знаю, может, в погребе?
— В погребе нет. И огурцов солёных не хватает. Я же двадцать банок закатывала, а там четырнадцать.
— Может, ошиблась при подсчёте?
— Витя, я тридцать лет закатываю, я считать умею.
Потом пропала бутылка хорошего коньяка, которую они хранили для особого случая. Потом — набор постельного белья из чистого хлопка, который Валентина берегла как зеницу ока. Потом — миксер, почти новый.
— Люда, ты не видела миксер? — напрямую спросила Валентина.
— Какой миксер?
— Красный, «Бош».
— А, этот! Я его соседке Нине одолжила, у неё юбилей был, торт пекла. Не переживай, вернёт.
Нина миксер не вернула. А когда Валентина через неделю поинтересовалась, Людмила округлила глаза:
— Так она сказала, что отдала уже. Не мне, так тебе, наверное. Поищи получше.
Миксер нашёлся через месяц — на барахолке в соседнем посёлке. Валентина увидела его случайно, когда заезжала за рассадой.
— Это ваш? — удивилась продавщица. — А мне женщина продала, сказала — лишний.
Валентина выкупила свой собственный миксер за пятьсот рублей и промолчала. Но осадок остался — горький, как полынь.
* * *
Зима выдалась тяжёлой. Виктор всё хуже ходил, нога болела постоянно. Операцию назначили на март, но денег по-прежнему не хватало — собрали только двести сорок тысяч.
— Может, кредит возьмём? — предлагал Виктор.
— Куда нам кредит? — вздыхала Валентина. — Мы и так еле концы с концами сводим.
Выручил сын — Андрей. Узнал про операцию, приехал из Москвы и молча положил на стол конверт.
— Здесь шестьдесят. Не спорьте. Вернёте, когда сможете. Или не вернёте — неважно.
Валентина плакала. Виктор молча обнял сына. Операцию сделали в срок, всё прошло хорошо.
На дачу зимой они не ездили — далеко, да и Виктору было тяжело. Людмила жила там одна, изредка звонила, жаловалась на скуку и одиночество.
— Может, переедешь уже в мамину квартиру? — не выдержала как-то Валентина. — Там хоть люди рядом, магазины. А то сидишь одна в глуши.
— Там холодно, отопление плохое, — привычно отбивалась Людмила. — Вот весной, когда потеплеет, займусь ремонтом.
Весна пришла, но ничего не изменилось. Людмила по-прежнему жила на даче, только теперь ещё и гостей стала приглашать.
* * *
— Валя, я тут подружку нашла, — радостно сообщила она в апреле. — Светлана, она в соседнем СНТ дачу имеет. Такая душевная женщина! Мы теперь вместе чай пьём.
— Ну и хорошо, — рассеянно ответила Валентина, которая в тот момент думала о восстановлении мужа после операции.
Но «чай» оказался эвфемизмом. Когда Валентина с Виктором приехали на майские праздники, они застали на своей даче шумную компанию. Людмила со Светланой и ещё двумя незнакомыми мужчинами сидели за столом на веранде, громко смеялись и явно не первый час отмечали неизвестно что.
— О, хозяева пожаловали! — радостно закричала Людмила, слегка заплетаясь языком. — Садитесь с нами! Это Николай, Светланин брат, и его друг Евгений. Отличные мужики!
На столе выстроились пустые бутылки — штук шесть, не меньше. Из закуски — порезанная колбаса и солёные огурцы из тех самых банок, что закатывала Валентина.
— Людмила, можно тебя на минуту? — стараясь держать себя в руках, позвала Валентина.
Они отошли к теплице.
— Что ты творишь? — не выдержала Валентина. — Что это за люди? Почему они на нашей даче?
— Так гости же! Я что, не могу гостей позвать? Я тут живу, между прочим.
— Ты тут живёшь временно. Это наша дача. Моя и Виктора.
— Ой, подумаешь, — обиженно надулась Людмила. — Я же не чужая. Мы с тобой родные сёстры, одна кровь. Могла бы и порадоваться, что у меня друзья появились.
— Двоюродные, — снова поправила Валентина. — И дело не в этом. Ты хоть предупредила бы.
— А что предупреждать? Это же не чужие люди, это...
— Для меня — чужие.
Людмила посмотрела на сестру долгим взглядом, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на презрение:
— Знаешь, Валентина, ты очень изменилась. Раньше ты была добрее. А теперь... Я понимаю, что дача ваша, но нельзя же так. Я тоже хочу нормально жить, общаться с людьми. Не сидеть же мне тут одной, как в монастыре.
— Так переезжай в квартиру! Там соседи есть, люди!
— Я пока не готова, — привычно ответила Людмила и вернулась к гостям.
Той ночью Валентина не могла уснуть. Слышала, как за стеной хохочут и звенят бокалы. Потом — грохот, кто-то что-то уронил. Потом — мужской храп из комнаты, которая раньше была гостевой.
— Витя, — толкнула она мужа. — Они там ночевать остались.
— Слышу, — мрачно отозвался тот. — Ложись, утром разберёмся.
Но утром ничего не разобралось. Гости уехали к обеду, оставив после себя гору грязной посуды, пятна от вина на скатерти и дырку от сигареты на подлокотнике кресла — того самого, что ещё Валентинин отец купил сорок лет назад.
— Это случайно, — сказала Людмила, отводя глаза. — Евгений прожёг. Он заплатит.
Евгений, конечно, ничего не заплатил. И не собирался.
* * *
— Нужно с ней поговорить серьёзно, — сказал Виктор после операции, когда лежал дома на восстановлении. — Так больше продолжаться не может.
— Я пытаюсь, — устало ответила Валентина. — Она не слышит.
— Значит, нужно говорить так, чтобы услышала.
Но Валентина не умела говорить так. Всю жизнь старалась не конфликтовать, не обижать, не ссориться. Особенно с родственниками. Ей казалось — если поругаешься с родным человеком, что-то навсегда сломается, уже не склеишь.
«Она же одна, — говорила себе Валентина. — У неё никого нет. Детей не родила, мужья все разбежались. Не могу же я её на улицу выгнать».
— На улицу никто не выгоняет, — возражал Виктор. — У неё есть своя квартира. Пусть живёт там.
— Она говорит, там ремонт нужен.
— Полгода уже говорит. У неё деньги есть. Что мешает?
Валентина знала, что мешает — нежелание тратить. Людмила хранила свои миллионы на накопительном счёте и периодически хвасталась:
— Представляешь, уже проценты набежали! Сорок две тысячи за три месяца! Вот что значит — с умом деньгами распоряжаться.
При этом за коммунальные услуги на даче она не платила ни копейки. Продукты, которые ела, — из общего холодильника. Даже сигареты, которые курила, — Виктора, хотя тот давно бросил, просто старые пачки в гараже лежали.
— Витя, ты знаешь, что она твои сигареты курит?
— Знаю. Я же бросил, мне не жалко.
— А мне жалко. Не сигарет — принципа. Она всё берёт без спроса. Как будто имеет право.
— Потому что ты ей это право дала, — тихо сказал Виктор. — И продолжаешь давать.
* * *
Последней каплей стала история с деньгами.
В июне, перед самым началом дачного сезона, Валентина обнаружила, что из заначки пропали двадцать тысяч. Она хранила небольшую сумму наличными в старой книге на полке — на всякий случай. Не миллионы, но для семьи, которая недавно влезла в долги ради операции, — деньги ощутимые.
— Люда, ты не брала деньги из книги? — спросила она сестру напрямую.
— Какие деньги? Из какой книги?
— Из «Войны и мира». Там лежало двадцать тысяч.
Людмила посмотрела на неё ясными, честными глазами — так смотрят люди, которые врут не первый раз:
— Валя, ты что? Я чужое не беру. Может, ты сама куда-то переложила и забыла?
— Я не перекладывала.
— Ну не знаю тогда. Может, Виктор взял?
— Виктор не брал. Я спрашивала.
Людмила пожала плечами:
— Тогда не знаю. Может, воры? Тут же замки хлипкие.
Воров, конечно, не было. Валентина это понимала. Но доказать ничего не могла. Она ходила по дому и смотрела на вещи — свои вещи, которые постепенно становились чужими. На занавески Людмилы в детской. На её кружку, которая стояла на самом видном месте. На тапочки, валявшиеся в коридоре. На пепельницу, которую сестра принесла «временно», а теперь стояла на веранде как родная.
— Я больше не могу, — сказала она мужу вечером. Голос дрожал. — У меня от этого голова болит. Буквально. Вот здесь, — она прижала пальцы к виску, — постоянно пульсирует.
— Так поговори с ней.
— Я не умею так разговаривать. Она обидится, будет плакать, скажет, что я её предала. Что мы одна кровь, а я...
— Валя. — Виктор взял её за руку, и его ладонь была тёплой и надёжной, как все эти тридцать три года. — Мы с тобой всю жизнь женаты. Это наш дом. Наша дача. Мы на неё всю жизнь работали. Твой отец строил этот дом своими руками. А теперь какая-то двоюродная сестра живёт здесь хозяйкой, а мы — как гости.
— Она не какая-то. Она...
— Она взрослый человек. У неё есть деньги. У неё есть квартира. Она сама должна решать свои проблемы. А не садиться тебе на шею.
Валентина молчала. В голове крутились картинки из прошлого — как они с Людой бегали по этому участку босиком, когда им было по десять лет. Как тётя Зина пекла пироги с вишней и звала их с веранды: «Девочки, остынет!» Как хорошо было тогда — легко, просто, по-настоящему.
А теперь вишню в этом году обобрала Людмила и раздала своим гостям. И пирогов никто не печёт.
— Хорошо, — наконец сказала она. — Я поговорю.
* * *
Разговор состоялся на следующий день. Валентина почти не спала ночью — репетировала слова, которые никак не хотели складываться во что-то правильное.
— Люда, нам нужно обсудить кое-что важное, — начала она, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо.
— Что такое? — насторожилась сестра.
— Ты живёшь у нас уже восемь месяцев. Когда ты говорила про пару месяцев, я не возражала. Но прошло восемь.
— И что? Я тебе мешаю?
— Да. — Это слово далось тяжело, будто камень сдвинула. — Мешаешь.
Людмила открыла рот, закрыла, снова открыла:
— Вот это новости. Я думала, мы родные люди. Одна кровь. А ты...
— Мы двоюродные сёстры. Это не одна кровь. И даже если бы одна — это не даёт тебе права жить в нашем доме бесконечно.
— Так я же помогаю! Поливаю, ухаживаю...
— Люда, ты куришь в доме. Приводишь посторонних людей. Берёшь вещи без спроса. Двадцать тысяч пропало — и я знаю, что это ты взяла.
— Ты меня воровкой называешь?! — Людмила вскочила, лицо пошло красными пятнами. — Да как ты смеешь! Я твоя сестра!
— Двоюродная, — в третий раз поправила Валентина, и голос уже не дрожал. — И я никого не называю. Я говорю, что так дальше продолжаться не может. Тебе нужно переехать в мамину квартиру.
— Там ремонт!
— Ты полгода говоришь про ремонт. У тебя почти три миллиона на счёте. Сделай ремонт и живи.
— Это мои деньги! Я сама решу, на что их тратить!
— Вот и решай. Только не за наш счёт.
Людмила смотрела на неё так, будто видела впервые. Потом губы задрожали, глаза заблестели от слёз — настоящих или притворных, Валентина уже не могла разобрать:
— Значит, вот ты какая. Выгоняешь родную сестру. После всего, что мы пережили. После мамы...
— Людмила, — Валентина почувствовала, как внутри что-то отпускает, словно узел развязался, — твоя мама — не моя мама. Это была тётя Зина, и я её любила. Но это не значит, что я должна содержать тебя до конца жизни.
— Да кто тебя просит содержать?! Я сама себя содержу!
— Чем? На какие деньги? Ты не работаешь. За коммунальные услуги не платишь. Продукты не покупаешь. Живёшь на всём готовом и ещё недовольна.
— У меня сложный период!
— Сложный период — это когда денег нет. А у тебя они есть. Ты просто не хочешь их тратить. На себя.
Людмила молчала. Потом резко встала:
— Хорошо. Я уеду. Раз я тут никому не нужна — уеду. Только не жди, что я тебя потом прощу. Ты мне больше не сестра.
— Я и не была тебе сестрой, — тихо сказала Валентина. — Я была бесплатной гостиницей.
* * *
Людмила съехала через неделю. Молча собрала вещи, загрузила в машину и уехала, не попрощавшись. Только на пороге обернулась и бросила:
— Когда-нибудь ты пожалеешь. Одна кровь — это святое. А ты её предала.
Валентина ничего не ответила. Просто стояла и смотрела, как отъезжает машина, как поднимается пыль на грунтовой дороге, как исчезает за поворотом знакомый силуэт.
Потом она ходила по дому и собирала то, что осталось от сестры. Пепельницу. Занавески. Кружку с надписью «Лучшая подруга», которую Людмиле подарила Светлана. Всё сложила в пакет и отнесла в сарай. Не выбросила — рука не поднялась. Но и в доме оставлять не хотела.
— Как ты? — спросил вечером Виктор.
— Не знаю, — честно ответила она. — Вроде легче. А вроде и тяжело.
— Что тяжело?
— Что так получилось. Мы ведь в детстве дружили. Правда дружили, по-настоящему. А теперь...
— А теперь она взрослый человек, который должен отвечать за себя сам. Ты ей не мама. И не обязана жертвовать собой.
— Я знаю. Просто...
— Просто что?
— Просто она права — одна кровь. Двоюродная, но всё-таки. И теперь у меня никого не осталось. Из той семьи, из детства.
Виктор обнял её, и она уткнулась лицом ему в плечо — как делала всегда, когда становилось невыносимо:
— У тебя есть я. И дети. И внуки. Это тоже семья. Это — настоящая семья.
— Это другое.
— Другое. Но не хуже. А может, и лучше. Потому что эти люди тебя любят. А не используют.
* * *
Прошёл месяц. Людмила не звонила, не писала. Общие знакомые передавали, что она всё-таки начала ремонт в квартире — наняла бригаду, заказала окна. Видимо, поняла, что выбора нет.
А Валентина с Виктором наконец-то зажили спокойно. По вечерам сидели на веранде, пили чай с мятой из своего огорода. По выходным возились в саду — Виктор, хоть и с новым коленом, уже мог работать понемногу. Никто не курил в доме, не приводил незнакомых людей, не брал вещи без спроса.
— Знаешь, — сказала как-то Валентина мужу, когда они сидели на веранде и смотрели, как догорает закат, — я думала, будет хуже. Думала, буду мучиться, что её выгнала. А мне... легко. Это нормально?
— Это нормально, — ответил Виктор. — Ты просто слишком долго терпела то, что терпеть не нужно было. А теперь перестала.
— Но она ведь правда одна. И ей правда тяжело.
— Валя, ей пятьдесят семь лет. У неё есть деньги, есть квартира, есть руки-ноги и голова на плечах. Если ей тяжело — это её выбор. Она сама выбрала так жить. И ты не обязана этот выбор оплачивать.
— А если она потом придёт мириться?
Виктор помолчал, глядя на вечернее небо.
— Если придёт — поговорите. Но жить у нас она больше не будет. Это наш дом. Наша земля.
— Наш, — согласилась Валентина.
Она смотрела на участок — на яблони, которые сажал ещё отец, на теплицу, которую строили с Виктором двадцать лет назад, на грядки, где росли помидоры и огурцы. Всё это было её. Их. Заработанное, построенное, выращенное своими руками. И никакая двоюродная сестра — даже если сто раз «одна кровь» — не имела права это отнимать.
В кармане завибрировал телефон. Валентина достала — сообщение от Людмилы:
«Валя, я тут подумала. Может, зря мы так расстались. Всё-таки одна кровь. Давай в выходные приеду, поговорим?»
Валентина долго смотрела на экран. Буквы расплывались в сумерках. Потом медленно набрала:
«Приезжай. На чай. Но ночевать не оставайся».
Отправила и спрятала телефон в карман.
— Кто там? — спросил Виктор.
— Людмила.
— И что?
— Хочет приехать. В выходные.
— А ты?
— Сказала — пусть приезжает. На чай.
Виктор кивнул. Ничего не сказал. Просто взял её за руку — как брал тысячу раз до этого и как будет брать ещё тысячу раз.
Они сидели на веранде и смотрели, как садится солнце за яблонями. Было тихо — только птицы переговаривались в кронах да где-то далеко лаяла собака.
Было хорошо. Было — своё.