Люба, которая рано уснула, вдруг открыла глаза и испытала странное, щемящее чувство тревоги. Сердце, её верное сердце, что никогда не обманывало, чувствовало беду.
Она встала, позвала мужа, но, не дождавшись ответа, оделась и вышла в сени. Жучка, обычно дремавшая у порога, встрепенулась и радостно завиляла хвостом, глядя на калитку. Как будто только что кого-то провожала.
Глава 1
Она так и не смогла потом себе объяснить, отчего ноги вдруг сами повели её к дому подруги.
Дверь в Надину избу была неплотно прикрыта. Из щели лился тёплый свет и слышались голоса. Его голос, Колин. И смех Нади.
Люба остановилась, прислонившись к стене и рука сама потянулась, отодвинув скрипучую дверь.
И она увидела то, что потом забыть никогда не смогла. Она увидела их вместе.
Когда она закричала, то на лице Коли отразился ужас, а Надя, прикрывшись, забилась в угол.
- Люб… - начал Коля, шагнув к ней, но споткнулся о табурет.
- Молчи, - сказала Люба, выставив одну руку вперед, а другой поддерживая живот. Она посмотрела на Надю и, со слезами спросила: - Ты разве не была как сестра мне? Разве не была ей, когда в землянке одним тулупом укрывались, когда делили один сухарик на двоих, когда выживали трудные зимы и плакали над каждым письмом Николая? Как ты могла?
- Любочка… - Надя сделала шаг вперёд, руки её тряслись. - Прости меня. Пожалуйста, прости.
- А ты, Коля? Не мог терпеть, пока жена дитя твоё вынашивает?
Коля стоял, опустив голову. Его могучие плечи сгорбились.
- Я тебя ждала! Каждый день ждала! Каждый кусок хлеба делила и на твою долю оставляла! А ты… ты… - она схватилась за дверной косяк. Но потом, выпрямившись, развернулась и ушла, сказав, что найдет себе пристанище.
Только вот Коля, побежавший за ней, молил её никуда не уходить.
- Куда же ты? Куда пойдешь? Никого у тебя не осталось.
- Да хоть в чисто поле, а в твоем доме не останусь. Я видеть тебя больше не хочу.
- Люба, прошу тебя, останься, не уходи. О ребенке подумай.
Она остановилась на дороге, а потом, повернувшись к нему, произнесла:
- Тогда уходи ты. Сегодня же. Иди к своей Надьке.
****
Ох, было что селу обсудить! Каждый, кому было не лень, плевался в сторону Нади. А кто-то и понимал её - сейчас, когда мужиков мало осталось, каждые штаны в доме дороги. И называли Любку глупой, что выгнала Колю из дома, отдав мужа сопернице.
Николая и Любу вместе с Надей даже в сельский совет вызывали, устраивали им публичное порицание, да вот только Люба на своём стояла:
- С мужем жить не буду, не заставите.
***
А через месяц, в теплый августовский день у Любы начались настоящие схватки. Коля, зная о том, что начались роды, слонялся у калитки. Роды принимала Марфа, а он плакал. Тихо, по-мужски, беззвучно, но слёзы текли по его заросшим щетиной щекам.
Родилась девочка. Маленькая, сморщенная, с тёмным пушком на голове. Когда Марфа вышла, чтобы выплеснуть воду, он бросился к ней.
- Дочка у тебя, Николай. Крепенькая и с виду здоровая.
Он рванул было в дом, но Марфа остановила.
- Не ходи. Не велела она тебя пускать. Дай ей окрепнуть.
Он отступил, понимая, что сам виноват, что потерял право быть рядом в этот момент. Он был изгнан не только из дома, но и из самого начала жизни своего ребёнка.
А Люба лежала, прижимая к груди тёплый, пахнущий жизнью комочек.
- Полина, - прошептала она. - Будешь Полиной. Как бабушка твоя.
И в этот миг женщина поняла, что с рождением дочери родилась и другая Люба - более жёсткая и решительная. И бесконечно любящая свою дочь.
***
Люба заперлась в своём доме, как в крепости. Она не пускала Колю на порог, вынося дочку на улицу, чтобы он мог её немного подержать, но не могла запретить ему помогать: дрова он складывал у калитки, мешок с мукой или картошкой оставлял на крыльце, подвешивал к плетню зайца или куропатку. Она брала эти дары молча, без благодарности, но и не отказывалась - ребенка надо кормить, а где взять молоко, если она сама есть ничего не будет?
Коля метался между двух огней, но теперь уже без надежды на примирение. Его вина была выставлена на всеобщее обозрение - деревня до сих пор судачила, качая головами. Но большинство вскоре перестало сплетничать, так как у всех своих проблем хватало.
Вскоре наступила осень, а вместе с ней пришла и весть, которая доставила Любе новую боль в душе.
Эту новость Любе принесла та же Марфа, соседка, что принимала роды. Опустив глаза и переминаясь с ноги на ногу, она произнесла.
- Эх, Любка... Ну погулял мужик, так приняла бы его обратно, дочка бы с отцом росла. Вы ведь даже не разведены. А теперь что...
- Что, тетя Марфа? - усмехнулась Люба.
- А теперь Надька твоя тяжелая ходит.
Люба отвернулась к печке, где варилась каша для Полины.
- Ну и пусть. Мне то какое дело, - стараясь сохранить спокойствие в голосе, ответила Люба. - И не моя Надька уже давно.
И лишь когда соседка ушла, Люба сама не поняла почему разразилась слезами.
Коля же, узнав о беременности Нади, будто и не обрадовался. Он сидел в избе, опустив голову на руки.
- Что теперь будет?
- А что будет? Родится наш ребёнок, - резко сказала Надя. Её мучила ранняя токсикозная тошнота, и злость была единственным лекарством от слабости. - Твой сын или дочь.
- А Люба? А Полина?
- А что Люба? Она твоя жена на бумаге, хотя давно бы вам пора оформить развод.
- Не могу я. У меня дочка там подрастает.
- А теперь у нас с тобой ребенок будет. Коля, я не понимаю тебя! Ты сам ко мне пришёл! А теперь трясёшься и тоскуешь по ней? Да она тебя даже на порог не пускает. Но вот что я тебе скажу, Николай: или ты сейчас встаёшь и идёшь к своей законной, просишь прощения на коленях , или остаёшься здесь и строишь жизнь заново. Со мной. А еще идешь в сельский совет и подаешь на развод.
Выбора, по сути, не было. И Николай это понимал - Люба не простит его, ни за что не простит.
Но в душе он всё же на это надеялся, потому всем нутром противился разводу.
И дни, когда он мог увидеть Полину по договоренности с женой, ждал с нетерпением.
***
Коля разрывался меж двух огней. Днём он работал в колхозе, а после шел в дом Любы, спросить, надо ли чем помочь, затем возвращался в дом Надежды и там хозяйничал. Люба с Надей же старались вообще не разговаривать.
Поздней весной 1947 года Надя родила мальчика, которого назвали Иваном.
Теперь у Николая было двое детей в двух разных домах. И две женщины - одну из которых он любит и виноват перед ней. И вторая, глядя на которую когда-то помешался его разум, но теперь сердце не трепетало перед ней. Наоборот, хотелось уйти. И эти чувства и мысли порой приводили его к тому, что он стал задумываться о петле. Только вот дети... Как же они без него? Сын и дочь ведь не виноваты.
****
Лето 1948 года.
Люба по прежнему жила затворницей, работая в колхозе и в своем огороде, растила Полину. Она почти не общалась с односельчанами, кроме как по крайне нужде, и эта отстранённость стала её броней, но и сделала женщину уязвимой.
Надя, тем временем, кипела от злобы. Мало того, что Николай и Люба так и не оформили развод, так он еще больше времени стал проводить с дочкой и всё больше помогать жене.
Эта картина, где Коля, сидящий на крылечке и с улыбкой смотрящий, как Полина возится с вырезанной им лошадкой, сводила Надю с ума. Её собственный сын, Ваня, был ещё мал, но она уже видела, как взгляд мужа тоскливо блуждает в сторону того дома. И что дочку свою он любит будто бы больше сына.
И тут стремительно на фоне злобы родилась идея, как избавиться от соперницы.
В те дни по селу прошёл слух, что ищут вредителя, который испортил колхозное добро, подсыпав в один мешок с пшеницей стекло. Никто не пострадал, но истерия витала в воздухе. Этого было достаточно. К тому же начальство требовало найти виновного и в короткие сроки.
Надя дождалась, когда Люба ушла с Полиной в дальнее поле за лечебной травой. Вечером, под покровом сумерек, она пробралась к её дому. Под поленом у сарая Надя оставила небольшой тряпичный мешочек в котором оставались частички стекла.
На следующий день она "случайно" будто бы встретилась с председателем сельсовета Федором Игнатьевичем.
- Чудное что-то происходит с Любой, Фёдор Игнатьич. От людей отгородилась, себе на умею. Будто бы помешанной стала.
- О чем толкуешь ты, не пойму?
- Странности я за ней наблюдаю. Как-то вот недавно она тарелку стеклянную била. Вот ты станешь разбивать посуду? Да никто не станет. А она на колоду её поставила, и давай молоточком стучать. И всё у амбара как-то вечером крутилась, аккурат, когда стекло нашли в пшенице. Я с поля шла, видала её.
- Ты чего мелешь, Надюха? - Фёдор Игнатьевич с неодобрением посмотрел на женщину. - Вы меня тут в свои бабские разборки не впутывайте.
- Да какие уж разборки, давно всё быльем поросло? Но проверить бы надобно, разве нет? Тихоней она стала, кто знает, что у неё на уме.
Фёдор Игнатьевич, человек не злой, но запуганный начальством, вздохнул. Не верил он, что Люба на такое пойдет, зачем ей? Но проверить сигнал был обязан, особенно после того, как Надя заявила, что готова хоть сейчас пойти в сельский совет и нужную бумагу написать.
Мешочек "нашли". Люба, увидев его в руках председателя, онемела от ужаса.
- Это не моё! Я не знаю, откуда это! Зачем мне это делать?
- А кто ж его у тебя под поленом положил, ангел небесный? – усмехнулся пожилой милиционер, прибывший во двор Любы вместе с сельсоветскими.
Допрос был коротким. На вопрос о возможных недоброжелателях Люба назвала одно имя – Надежда Петрова. Но тут сыграла их лишняя неприязнь. К тому же были свидетельские показания соседки Марфы (которую Надя задобрила парой куриц), и они гласили, что Люба якобы действительно вела себя "подозрительно отчуждённо" и высказывала недовольство колхозным начальством.