Папка лежала в шкафу, за зимними куртками. Плотная, коричневая, с надписью «Документы» маминым почерком. Мама ум.ерла полгода назад, и я только сейчас добралась до её вещей.
Внутри — свидетельство о собственности. На нашу квартиру. Трёхкомнатную, в центре, доставшуюся маме от бабушки.
Только собственник там был указан другой. Не мама. Мой брат Олег.
Дата переоформления — за три месяца до маминой смерти. Когда она уже лежала после инсульта и почти не говорила.
***
Руки тряслись так, что я еле удержала папку. Перечитала ещё раз. И ещё. Буквы расплывались перед глазами, но главное я видела чётко: эта квартира, в которой я прожила всю жизнь, больше мне не принадлежала.
Олег. Мой младший брат. Мамин любимчик.
Я позвонила ему сразу. Пальцы соскальзывали с экрана, три раза набрала неправильно.
— Алло?
— Олег, мне нужно с тобой поговорить. Срочно.
— Свет, я на работе. Давай вечером.
— Нет. Сейчас. Я нашла документы на квартиру.
Пауза. Долгая, тяжёлая. Я слышала, как он дышит в трубку.
— Какие документы?
— Те самые. Где ты — собственник. Хочешь объяснить, как это получилось?
Снова пауза. Потом голос стал другим — не растерянным, а жёстким:
— Света, мама сама так решила. Я тут ни при чём.
— Мама после инсульта не могла подписать даже открытку. Как она переоформила квартиру?
— Приеду — поговорим.
Гудки. Он отключился.
Я сидела на полу маминой комнаты, среди разбросанных вещей, и пыталась сложить картинку. Не складывалось. В голове стучало одно слово: как? Как это возможно? Как он мог?
***
С Олегом мы никогда не были близки. Он младше на семь лет, рос маминым хвостиком. Я к тому времени уже училась в институте, потом работала, потом замуж вышла неудачно, развелась, снова работала. Обычная жизнь — медсестрой в районной больнице, тридцать две тысячи, смены через сутки.
Олег пошёл в бизнес. Что-то связанное со стройматериалами, я никогда толком не понимала. Зарабатывал хорошо, машину менял каждые два года, жену — каждые пять. Сейчас третья, Кристина, двадцать восемь лет, ногти как когти, губы как подушки.
Мама им восхищалась. Серьёзно. Сыночек, добытчик, опора. А я — так, фон. Прибежит, уколы поставит, давление померяет, суп сварит. Полезная, но незаметная.
После инсульта я к маме переехала. Бросила свою однушку на окраине, перевезла вещи. Шесть месяцев — памперсы, капельницы, пролежни, кормление с ложечки. Олег заезжал раз в неделю на полчаса. Привозил фрукты, которые мама уже не могла есть, и сидел в телефоне, пока я её переворачивала.
А потом мама ум.ерла. Тихо, ночью. Я проснулась в шесть утра, зашла проверить — а она уже холодная.
На похоронах Олег плакал. Громко, напоказ. Я стояла рядом сухими глазами — все слёзы выплакала за эти полгода, пока она угасала.
И вот теперь — документы. Свидетельство о собственности. Олег — единственный владелец.
Я даже не знала, что такое возможно.
***
Олег приехал вечером. Без Кристины, один. Зашёл, не разуваясь, прошёл на кухню. Сел за стол, как хозяин.
— Ну, показывай свою находку.
Я положила папку перед ним. Он даже не открыл — значит, знал, что там.
— Олег, объясни мне. Как?
— Мама оформила дарственную. За три месяца до смерти.
— Она не могла. Она после инсульта руку не поднимала.
— Нотариус приезжал на дом. Всё законно, Света. Можешь проверить.
Я смотрела на него и не узнавала. Это был мой брат? Тот самый пацан, которого я водила в школу за руку? Которому собирала портфель и делала бутерброды?
— А почему мне никто не сказал? Ни ты, ни мама?
Он пожал плечами:
— Мама не хотела тебя расстраивать. Она знала, что ты обидишься.
— Обижусь? Олег, я полгода за ней ухаживала! Ночей не спала! А она в это время переписывала квартиру на тебя?
— Это её право. Её квартира — кому хочет, тому и отдаёт.
— Но она не могла подписывать! У неё рука парализована была!
— Левая. Правая работала.
Враньё. Я точно помнила — правая тоже почти не двигалась. Мама с трудом держала ложку.
— Я хочу поговорить с нотариусом.
— Говори. Он всё подтвердит.
— И я пойду к юристу.
Олег усмехнулся:
— Свет, не трать деньги. Всё законно. Дарственную не оспоришь.
— Посмотрим.
Он встал. Одёрнул куртку, посмотрел на меня сверху вниз:
— Кстати, квартира теперь моя. Тебе придётся съехать. Даю месяц на поиски.
Внутри что-то оборвалось. Съехать. Из квартиры, где я родилась, выросла, прожила сорок семь лет.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. У меня планы на эту недвижимость. Кристина хочет сделать тут ремонт, сдавать будем.
— Олег, здесь мамины вещи. Мои вещи. Я тут всю жизнь...
— Месяц, Света. Думаю, этого достаточно.
Он вышел. Хлопнул дверью.
Я осталась стоять посреди кухни. Той самой кухни, где мама учила меня готовить борщ. Где я делала уроки под жёлтым абажуром. Где папа когда-то собирал мне велосипед на день рождения — давно, в другой жизни, когда он ещё был жив.
Месяц. Тридцать дней, чтобы потерять всё.
***
На следующий день я взяла отгул и поехала к юристу. Нашла через интернет, недорогого, в спальном районе. Женщина лет пятидесяти, усталая, но внимательная.
— Значит, дарственная оформлена за три месяца до смерти. Даритель — ваша мать, после инсульта. Так?
— Так.
— А вы уверены, что она была в ясном сознании?
— Она почти не говорила. Путала имена, не узнавала меня иногда.
Юрист покачала головой:
— Это можно оспорить. Если докажем, что в момент подписания она была недееспособна — сделку признают недействительной.
Надежда. Маленькая, но всё-таки.
— Как доказать?
— Нужны медицинские документы. Выписки, заключения врачей. И свидетели — соседи, знакомые, кто угодно. Те, кто видел её состояние в тот период.
Я кивнула. Документы у меня были — я же сама возила маму по врачам, собирала все бумажки. А свидетели... Соседка тётя Зина заходила почти каждый день. И участковый терапевт приезжала раз в неделю.
— Сколько это будет стоить?
— Экспертиза, суд, мои услуги... Тысяч сто, примерно. Может, больше.
Сто тысяч. У меня на карте двадцать три. И зарплата через две недели.
— Я найду.
***
Деньги нашла. Продала мамино кольцо — золотое, с бриллиантиком, папин подарок на свадьбу. Ювелир дал шестьдесят тысяч, я торговалась до семидесяти. Остальное заняла у подруги Наташки, она сама медсестра, понимает.
Потом начала собирать документы. Выписки из больницы, заключение невролога, справки из поликлиники. Отдельная папка, толстая, с закладками.
Тётя Зина согласилась дать показания сразу:
— Светочка, конечно! Я же видела, какая Нина Павловна была. Она меня Галей называла в последний месяц. Галя — это её сестра покойная.
Участковая тоже подтвердила — мама была неадекватна, не ориентировалась во времени и пространстве.
А потом я нашла кое-что ещё.
Разбирала мамины бумаги, искала старые квитанции — и наткнулась на записную книжку. Маленькую, потрёпанную, с загнутыми уголками страниц.
Мамин дневник. Она вела его до инсульта, последняя запись — за неделю до удара.
Я читала и не верила глазам.
«Олег опять приезжал с этой своей Кристиной. Говорили про квартиру. Хотят, чтобы я переписала на него. Сказала — нет, там Света живёт. Он разозлился, кричал, что я всегда её любила больше. Неправда. Я их одинаково люблю. Но квартиру делить нельзя, её продавать придётся. А Свете жить негде.»
И дальше, через несколько страниц:
«Олег не отстаёт. Приводил какого-то юриста, тот объяснял про дарственные. Я сказала — только после моей смерти, по завещанию, пополам. Олег психанул, хлопнул дверью.»
Последняя запись, за неделю до инсульта:
«Сегодня плохо себя чувствую. Голова кружится, в глазах темнеет. Надо к врачу. Но сначала — переписать завещание. Чтобы всё честно, Свете и Олегу поровну. Нотариуса вызову завтра.»
Она хотела поровну. Собиралась переписать завещание. А потом — инсульт. И через три месяца — дарственная на Олега.
Я поняла. Всё поняла.
Он дождался, когда она станет беспомощной. И сделал то, чего она не хотела.
***
На суде Олег выглядел уверенно. Пришёл с адвокатом — молодым, в дорогом костюме. Кристина сидела в зале, листала телефон.
Я была с юристом, с папкой документов и с маминым дневником.
Нотариус, который оформлял дарственную, давал показания первым. Пожилой мужчина, потел, вытирал лоб платком.
— Да, я выезжал на дом. Нина Павловна подписала документ собственноручно.
— Она понимала, что подписывает? — спросила судья.
— Она... кивала. Соглашалась.
— Кивала — это не то же самое, что понимала, — вмешалась моя юрист. — У нас есть медицинские документы. Заключение невролога, датированное тем же месяцем: пациентка дезориентирована, не способна принимать осознанные решения.
Олег дёрнулся:
— Это подтасовка! Мама была в сознании!
— Также у нас есть показания свидетелей, — продолжила юрист. — Соседка, участковый врач. И дневник покойной.
Она передала судье записную книжку. Та читала долго, молча. Потом подняла глаза на Олега:
— Здесь ваша мать пишет, что вы настаивали на переоформлении квартиры. Что она отказывалась. Что хотела разделить имущество поровну между детьми.
Олег побледнел.
— Это... она путалась. Писала одно, думала другое.
— За неделю до инсульта она писала вполне связно, — судья перелистнула страницу. — А через три месяца, когда, по вашим словам, она была в ясном сознании, — подписала дарственную, отдав всё вам одному?
Адвокат Олега попросил перерыв. Судья отказала.
Дальше зачитывали медицинские заключения. Слушали тётю Зину, которая говорила тихо, путалась, но главное сказала чётко: Нина Павловна не понимала, что происходит вокруг. Называла дочь чужими именами. Не узнавала квартиру, в которой прожила сорок лет.
Олег сидел и смотрел в пол. Кристина перестала листать телефон — глаза бегали от него к судье и обратно.
***
Решение огласили через неделю. Дарственную признали недействительной. Квартира вернулась в наследственную массу и делилась согласно закону — пополам между мной и Олегом.
После суда он догнал меня на улице.
— Света, подожди.
Я остановилась. Посмотрела на него — помятого, растерянного, совсем не похожего на того уверенного мужика, который месяц назад велел мне съезжать.
— Что?
— Можно как-то... договориться? Без этого всего? Я тебе выплачу твою долю, деньгами.
— Сколько?
— Ну... миллиона полтора. Квартира старая, ремонт нужен...
— Квартира в центре, семьдесят квадратов. Минимум восемь миллионов. Моя половина — четыре.
— У меня нет таких денег!
— Тогда продаём и делим.
— Света, ну подожди! Мы же семья!
Я смотрела на него. На этого человека, который полгода назад приезжал к умирающей матери на полчаса, а потом украл у меня дом.
— Семья, Олег? Ты воспользовался маминой болезнью. Подделал её волю. Хотел выкинуть меня на улицу. И теперь говоришь про семью?
— Я не подделывал! Я думал, она согласна!
— Ты знал, что она не согласна. Она тебе отказывала, ты сам это слышал. А потом дождался, когда она перестанет соображать, и оформил всё на себя.
Он молчал. Смотрел в асфальт.
— Олег, у меня к тебе один вопрос. Кристина знала?
Пауза. Потом тихо:
— Это была её идея.
Я кивнула. Почему-то не удивилась.
— Квартиру продаём. Половина — моя. И больше не звони мне никогда.
***
Квартиру продали к весне. Восемь с половиной миллионов, как я и говорила. Свою долю я получила на карту — четыре миллиона двести тысяч. Таких денег у меня никогда не было.
Купила двушку в хорошем районе, на третьем этаже, с балконом. Не в центре, но и не на окраине. Сделала ремонт — светлые стены, деревянный пол, большие окна. Повесила мамину фотографию в гостиной.
Олег развёлся с Кристиной через полгода. Наташка рассказала — та нашла кого-то побогаче. Забрала машину и укатила.
Он звонил мне один раз, пьяный, ночью. Говорил что-то про прощение, про семью, про то, что мама нас любила обоих.
Я послушала и отключилась. Не перезвонила.
Иногда думаю — а что бы мама сказала? Она ведь правда любила его. Баловала, защищала, прощала всё. Может, и я должна простить?
Но потом вспоминаю те полгода. Бессонные ночи, пролежни, которые я обрабатывала каждые два часа. Мамин взгляд — пустой, неузнающий. И Олега в дверях: «Я на полчасика, потом дела».
Нет. Некоторые вещи простить нельзя. И не нужно.
Я налила себе чай. Вышла на балкон. Апрель, тепло, воробьи орут на дереве под окном.
Новая квартира. Новая жизнь.
Мамы больше нет. Брата — тоже, в каком-то смысле.
Но есть я. И есть мой дом. Честно заработанный. Мой.
Этого достаточно.
А вы смогли бы простить родного человека, который обманул вас, когда вы были наиболее уязвимы?