Гости засмеялись. Все, кроме меня. Игорь сидел во главе стола, довольный, как кот, стащивший сметану. Ждал, что я тоже улыбнусь.
— Ир, ну чего ты? Это же смешно!
Смешно. Он только что рассказал, как я вчера уронила сковородку с котлетами. С подробностями, с изображением моего лица, с комментарием «руки из одного места». При его друзьях, при их жёнах. При нашей дочери.
Я молча встала из-за стола и вышла на балкон.
***
За спиной хлопнула дверь. Игорь вышел следом, в руке — бокал вина. Моё вино, между прочим. Он пиво пьёт.
— Ир, ты чего психуешь? Люди подумают, что у нас проблемы.
— А у нас нет проблем?
— Нет, конечно. Я пошутил, все посмеялись. Кроме тебя.
Он отхлебнул вино и посмотрел на меня с таким выражением, будто я — капризный ребёнок, который испортил праздник. Знакомый взгляд. Я видела его тысячу раз за пятнадцать лет брака.
— Игорь, ты унизил меня при всех.
— Да ладно тебе! Какое унижение? Нормальная история, бытовая. Все роняют сковородки.
— Но не все рассказывают об этом гостям. С комментариями про руки.
Он закатил глаза:
— Ты слишком серьёзно всё воспринимаешь. Это твоя проблема, не моя. Я — весёлый человек. Ты — зануда. Вот и весь конфликт.
Весёлый человек. Так он себя называл. А я, значит, зануда. Которая не понимает шуток. Которая портит настроение. Которая вечно недовольна.
Может, так и есть?
***
В тот вечер я долго не могла уснуть. Лежала, смотрела в потолок, слушала храп Игоря. Он заснул сразу, как голова коснулась подушки. Никаких угрызений совести, никаких сомнений.
А я перебирала в памяти его «шутки». Их было много — за пятнадцать лет накопилось.
Свадьба. Тост от жениха: «Беру Ирку в жёны, потому что она единственная, кто согласился». Гости смеялись. Я тоже смеялась — тогда ещё думала, что это мило.
Рождение дочери. Игорь у роддома, с цветами, при друзьях: «Наконец-то Ирка сделала что-то полезное!» Опять смех. Опять я улыбалась, хотя внутри что-то царапнуло.
Мой тридцатый день рождения. Тост: «За мою жену, которая с каждым годом всё ближе к пенсии!» Я тогда обиделась, ушла в спальню. Он пришёл через час: «Ты чего, Ир? Это же комплимент! Значит, ты взрослеешь, мудреешь!»
И так — год за годом. Шутки про мою готовку, про мою работу, про мою фигуру, про моих родителей. Всегда при людях. Всегда с улыбкой. Всегда с этим «ну ты чего, я же пошутил».
Сорок четыре года мне сейчас. Пятнадцать из них — рядом с человеком, который называет унижение юмором. И я всё это время верила, что проблема во мне. Что я слишком серьёзная, слишком обидчивая, слишком зажатая.
А что, если нет?
***
На следующий день на работе я рассказала об этом Наташе. Коллега, продавец в соседнем отделе, примерно моего возраста. Мы не то чтобы близкие подруги, но иногда болтаем в обеденный перерыв.
— Подожди, — Наташа отложила бутерброд. — Он при гостях сказал, что у тебя руки из одного места?
— Ну да. Из-за сковородки.
— И ты это терпишь?
Я пожала плечами:
— Он всегда такой. Говорит, что я не понимаю юмор.
— Ир, это не юмор. Это хамство.
— Да ладно, все мужики так шутят...
— Нет, — Наташа покачала головой. — Не все. Мой Серёга за двадцать лет ни разу меня при людях не опустил. Потому что это не смешно. Это больно.
Я молчала. Смотрела на свой остывший чай.
— Ир, а ты ему говорила, что тебе неприятно?
— Сто раз. Он отвечает, что я слишком серьёзная.
— То есть ты говоришь «мне больно», а он отвечает «это твои проблемы»?
Когда Наташа произнесла это вслух, я вдруг услышала. По-настоящему услышала. Не его голосом, не его интонацией. А как есть.
Мне больно — это мои проблемы.
Какой-то абсурд. Если человеку больно от твоих слов, разве не логично перестать их говорить? Но Игорь продолжал. Пятнадцать лет. Потому что ему было смешно. Потому что гости смеялись. Потому что его удовольствие важнее моей боли.
— Наташ, — я подняла глаза. — А это нормально вообще?
— Нет, Ир. Это ненормально. Это называется по-умному — абьюз. Эмоциональное насилие.
— Да ну, какое насилие? Он же не бьёт...
— А словами можно убить. Медленно, по кусочкам. Сначала ты — зануда. Потом — истеричка. Потом — никчёмная. А потом смотришь в зеркало и сама в это веришь.
Я смотрела на Наташу и думала: когда я в последний раз чувствовала себя красивой? Умной? Интересной? Когда в последний раз смеялась не через силу, а по-настоящему?
Не помнила. Просто не помнила.
***
Дома всё шло как обычно. Игорь вернулся с работы, поужинал, сел за компьютер. Дочка Маша делала уроки у себя в комнате. Ей семнадцать лет, через год — выпускной.
Я мыла посуду и думала о разговоре с Наташей. О слове «абьюз». О том, что словами можно убить.
— Ир! — крикнул Игорь из комнаты. — Принеси чаю!
— Сам налей, я посуду мою.
Пауза. Долгая, тяжёлая. Потом шаги. Он появился на кухне, стоял в дверях, смотрел на меня.
— Чего?
— Ничего, — я продолжала мыть тарелку. — Чайник на плите, чашки в шкафу.
— Ир, ты что, обиделась из-за вчерашнего?
— Нет.
— Обиделась. Вижу. Слушай, ну хватит уже. Сколько можно дуться из-за ерунды?
Я поставила тарелку. Вытерла руки. Повернулась к нему.
— Игорь, это не ерунда.
— Да ладно! Обычная шутка!
— Для тебя — шутка. Для меня — унижение. Я просила тебя не делать так. Много раз.
— И что теперь? Мне вообще рот закрыть? Не шутить, не смеяться, ходить с постной рожей, как ты?
Вот оно. «Постная рожа». Ещё один камешек в мой огород. Ещё одно маленькое унижение, замаскированное под правду.
— Игорь, я не хочу ссориться. Я хочу, чтобы ты понял: мне больно, когда ты говоришь такие вещи при людях.
— А мне больно, когда ты портишь всем настроение своими обидами!
— Настроение портят твои шутки, не мои обиды.
Он фыркнул:
— Знаешь что? Ты просто завидуешь. Потому что я — душа компании, а ты — серая мышь. Вот и бесишься.
Серая мышь. Я это уже слышала. Много раз. И каждый раз — соглашалась. Ну да, серая. Ну да, скучная. Ну да, не такая яркая, как он.
А сейчас — не согласилась.
— Я не серая мышь, — сказала я. — Я твоя жена. Мать твоей дочери. Человек, который заслуживает уважения.
— Ой, всё, — он махнул рукой. — Достала. Разбирайся со своими тараканами сама.
И ушёл. Хлопнул дверью. Как всегда.
***
Через три дня всё повторилось. Только хуже.
Мы сидели за ужином — я, Игорь, Маша. Обычный вечер, обычный разговор. Маша рассказывала про школу, про подруг, про какого-то мальчика из параллельного класса.
— Мам, он такой смешной! Постоянно шутит!
— Хороший юмор — это важно, — кивнул Игорь. — Без юмора жизнь скучная. Вот как у твоей мамы.
Маша засмеялась. Не зло, просто по инерции. Папа пошутил — надо смеяться.
А я смотрела на дочь и видела себя. Семнадцатилетнюю, наивную. Которая тоже когда-то смеялась над шутками Игоря. Которая думала, что это нормально. Что так и должно быть.
— Игорь, — сказала я. — Хватит.
— Чего хватит?
— Унижать меня при дочери.
Маша замерла с вилкой в руке. Смотрела то на меня, то на отца. Не понимала, что происходит.
— Мам, пап просто пошутил...
— Нет, Маша. Папа не пошутил. Папа сказал, что моя жизнь скучная. Это не шутка, это оскорбление.
Игорь побагровел:
— Ир, ты что творишь?! При ребёнке!
— Ребёнку семнадцать лет. Она должна знать, что такое уважение. И что его нарушение — ненормально.
— Какое ещё уважение?! Я пятнадцать лет тебя содержу, кормлю, одеваю!
— Ты не содержишь. Мы оба работаем. И деньги — не замена уважению.
Маша встала из-за стола:
— Я... я к себе пойду.
Она ушла. Дверь закрылась. Мы остались одни.
Игорь смотрел на меня так, будто видел впервые. Злость, растерянность, непонимание — всё смешалось на его лице.
— Ты с ума сошла, — сказал он. — Испортила ужин, напугала дочь...
— Я не напугала. Я показала, что можно говорить «нет».
— Кому нет? Мне?!
— Да. Тебе. Твоим шуткам, которые не шутки. Твоим унижениям, которые ты называешь юмором.
— Ир, ты преувеличиваешь...
— Нет. Я пятнадцать лет преуменьшала. Теперь хватит.
***
Тишина стояла долго. Минуту, две, три. Игорь сидел, сцепив руки, смотрел в стол. Я ждала.
— И что ты хочешь? — наконец спросил он. — Развода?
— Я хочу, чтобы ты перестал меня унижать. Если не можешь — тогда развод.
— Это ультиматум?
— Это условие. Простое и понятное. Не оскорблять жену при людях. Не называть занудой, серой мышью, никчёмной. Не подрывать мою самооценку ради смеха гостей.
— Я никогда не называл тебя никчёмной!
— «Руки из одного места» — это про что?
Он замолчал. Отвернулся.
— Это просто выражение...
— Нет, Игорь. Это оценка. Ты говоришь всем, что у твоей жены руки не оттуда растут. И люди это запоминают. И Маша запоминает. И я запоминаю.
— Ты реально думаешь, что я тебя не уважаю?
Я встала. Подошла к нему. Посмотрела в глаза.
— Я думаю, что ты любишь смеяться. И тебе всё равно, за чей счёт. Если это меняется — мы остаёмся вместе. Если нет — я ухожу.
Он смотрел на меня снизу вверх. Растерянный, злой, испуганный. Не знал, что сказать.
— Дай мне время, — выдавил он. — Подумать.
— Думай. Но шутки — прямо сейчас. Ни одной. Пока не научишься отличать юмор от хамства.
***
Он думал неделю. Ходил мрачный, почти не разговаривал. Я не давила, не напоминала. Просто жила — работала, готовила, общалась с дочерью.
Маша пришла ко мне на третий день. Села на кровать, долго молчала. Потом спросила:
— Мам, а папа правда тебя обижает?
— Да, солнышко. Своими шутками.
— Но он же не специально...
— Специально или нет — мне всё равно больно. Понимаешь?
Она кивнула. Медленно, неуверенно.
— Мам, а ты его любишь?
— Люблю. Но любовь — не повод терпеть боль. Запомни это.
Маша обняла меня. Крепко, по-детски. Хотя какой уже ребёнок — взрослая девушка почти.
— Я не хочу, чтобы вы разводились, — прошептала она.
— Я тоже не хочу. Но это зависит не только от меня.
***
На восьмой день Игорь пришёл с работы с цветами. Розы, мои любимые. Он помнил — надо же.
— Ир, можем поговорить?
— Можем.
Мы сели на кухне. Он положил цветы на стол, смотрел на них, а не на меня.
— Я думал всю неделю. О том, что ты сказала. О шутках.
— И?
— И... ты права. Наверное. Я не замечал, как это звучит. Для меня — просто слова. Для тебя — удары.
— Это хорошо, что ты понял.
— Но мне будет сложно, — он поднял глаза. — Я всю жизнь так. Отец так шутил, друзья так шутят...
— Твой отец шутил над твоей мамой?
— Постоянно. При гостях, при нас с братом.
— И как она себя чувствовала?
Пауза. Долгая, тяжёлая.
— Не знаю, — наконец сказал он. — Никогда не спрашивал.
— Может, стоило?
Он молчал. Я видела, как что-то меняется в его лице. Не сразу, медленно. Как рассвет — сначала едва заметный, потом всё ярче.
— Ир, — сказал он. — Я попробую. Не обещаю, что получится сразу. Но попробую.
— Это всё, что я прошу.
— И... прости. За все эти годы.
Он взял мою руку. Впервые за долгое время — нежно, без подначки, без «ну что ты, Ир».
Я не сказала «прощаю». Рано ещё. Но и не отняла руку.
***
Прошло полгода. Игорь учится. Медленно, с откатами. Иногда срывается — начинает шутить по-старому. Я останавливаю. Спокойно, без криков.
— Игорь, это обидно.
И он замолкает. Извиняется. Пробует по-другому.
Недавно были в гостях у его друзей. Тех самых, при которых он рассказывал про сковородку. Сидели, разговаривали. Игорь начал историю — про то, как я перепутала соль с сахаром.
Я напряглась. Ждала продолжения.
— Короче, — сказал он, — Ирка положила сахар в борщ. Я попробовал и говорю — вау, новый рецепт, сладкий борщ! Теперь так и готовим.
Гости засмеялись. Я тоже. Потому что это была шутка. Настоящая. Без унижения, без «руки из одного места». Просто смешная история.
Игорь посмотрел на меня. Вопросительно, с надеждой. Я кивнула. Он улыбнулся.
Маленькая победа. Одна из многих.
Дома, вечером, я сказала ему:
— Спасибо. За борщ.
— Это было нормально?
— Это было смешно. По-настоящему.
Он обнял меня. Крепко, молча.
Мы ещё не «идеальная пара». Может, никогда не будем. Но мы учимся. Оба. Он — не обижать. Я — не терпеть.
И это, наверное, главное. Не терпеть. Говорить «мне больно» — и быть услышанной. Не соглашаться, что проблема во мне. Не верить, что я — зануда, серая мышь, женщина без чувства юмора.
У меня есть чувство юмора. Просто юмор — это когда смешно всем. А не когда один смеётся, а другой плачет.
Маша недавно рассказала про того мальчика из параллельного. Который «постоянно шутит».
— Мам, он такую вещь сказал... Типа, я тупая блондинка.
— И что ты ответила?
— Что это не смешно. И чтобы больше так не говорил.
— И он?
— Извинился. Сказал, что не хотел обидеть.
Я обняла её. Моя девочка. Которая уже умеет то, чему я училась сорок четыре года.
Говорить «нет» — не стыдно. Требовать уважения — не занудство. И если кто-то обижает тебя и называет это шуткой — проблема не в твоём чувстве юмора.
Проблема в его чувстве такта.
А вам приходилось слышать «я же пошутил» в ответ на обиду? Как реагировали?
Друзья, если вам понравился рассказ, подписывайтесь на мой канал, не забывайте ставить лайки и делитесь своим мнением в комментариях❤️