Свекровь сожгла ту выписку зимой две тысячи восьмого. Скомкала бумагу, бросила в печку на даче — и семнадцать лет смотрела невестке в глаза, зная правду. А Катя всё это время винила себя, считала бракованной и каждый месяц ждала чуда.
— Катюш, а ты бы булочек мне в магазине купила, раз мимо идёшь. И таблетки от давления не забудь. Хоть какая-то польза была бы, — сказала свекровь, не отрывая глаз от телевизора.
Катя стояла в прихожей их двухкомнатной квартиры в старом доме на окраине Серпухова и чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой комок. Каждый вечер одно и то же. Она вернулась после двенадцатичасовой смены в больнице — ноги гудели, спина ныла, — а свекровь уже ждала с очередным списком поручений.
— Валентина Сергеевна, я сегодня три смерти приняла и двадцать капельниц поставила, — тихо сказала Катя, расстёгивая куртку. — Может, завтра схожу?
— Ой, подумаешь! — отмахнулась свекровь, грузная женщина шестидесяти двух лет с вечно поджатыми губами. — У меня спина болит, давление скачет, а ты всё о себе. Никита от тебя толку не дождётся. Ни внука от вас, ни помощи нормальной.
В комнату вошёл Никита с пакетом молока в руках.
— Мам, хватит уже, — устало сказал он. — Катя целый день на ногах.
— А зачем на ногах, если своих родить не может? Тридцать два года, семь лет замужем — а хоть бы что. Люди в вашем возрасте уже по второму ребёнку растят. Шесть лет на обследования копите — и ничего.
Катя сжала зубы так, что заломило в висках. Не от злости — от беспросветной обиды. За себя. За Никиту. За то, что они живут в этой квартире, оформленной на свекровь, вкладывают каждый рубль в ремонт, а в ответ — только упрёки.
Сегодня должен был стать особенный день. Ровно семь лет назад они расписались. Никита — водитель маршрутки, после первого неудачного брака, с пятнадцатилетним сыном Андреем, который жил с матерью в Туле. И Катя — медсестра из приёмного покоя, которая долго не решалась на новые отношения после тяжёлого развода. Сошлись не рано, ей было двадцать пять, ему — двадцать девять. Но сошлись крепко.
Продали тогда Катину однокомнатную квартиру — наследство от деда — за два миллиона триста тысяч. Добавили потребительский кредит на семьсот тысяч, начали капитальный ремонт в квартире свекрови.
«Жильё своё будет, зачем арендовать чужое», — говорила тогда Валентина Сергеевна, обещая переписать квартиру на сына.
А теперь эти стены душили. И никакого переоформления за семь лет так и не случилось.
Катя вышла в подъезд, прислонилась к холодной стене. Из соседской квартиры доносился собачий лай.
Вспомнилось, как девять месяцев назад они сидели в кабинете гинеколога. Молодая врач изучала результаты анализов.
— Екатерина Игоревна, с вами всё в полном порядке. Овуляция стабильная, проходимость труб отличная, гормоны в норме.
— А почему тогда не получается? — спросила Катя, вытирая вспотевшие ладони о джинсы.
— Нужно обследовать супруга. Спермограмма, УЗИ. Без этого картина неполная.
Тогда Валентина Сергеевна устроила скандал:
— Какие ещё платные клиники? Деньги выкачивают! Лидия Петровна в районной всё посмотрит, я с ней в одном доме живу!
И договорилась. Лидия Петровна — соседка снизу, медсестра на пенсии, подрабатывающая в поликлинике, — выписывала справки: «Патологий не выявлено». Полноценного обследования так и не случилось. Всё откладывалось: то денег нет, то очередь на три месяца, то «давайте сначала витамины попьёте».
А Катя тем временем пила травяные сборы, ходила к знахаркам, работала на полторы ставки — днём в приёмном покое, ночами дежурства. Откладывала деньги на процедуру, до которой они так и не дошли. И продолжала гасить кредит за ремонт в чужой квартире.
— Катя, иди в дом. Тётя Зина пришла, — Никита вышел в подъезд, тронул её за плечо.
На кухне сидела Зинаида Ефимовна — двоюродная сестра Валентины Сергеевны, которую в семье все называли тётей Зиной. Женщина худая, жилистая, полная противоположность сестры. На столе стояла банка компота и пакет яблок.
В последние месяцы тётя Зина сильно сдала. Катя, как медработник, замечала: пожелтевшая кожа, запавшие глаза, осторожные движения. Онкология — Катя была почти уверена, хотя никто в семье об этом не говорил.
— Невестушка! — Зинаида указала на табуретку. — Садись. Вижу, сестрица тебя опять довела. Лица на тебе нет.
— Зина, не лезь, — процедила свекровь, с остервенением счищая кожуру с картофелины.
— Почему не лезть? Жалко девчонку. Работает без продыху, квартиру вам в порядок привела, а ты её изводишь. Совесть-то есть?
— Она моему сыну жизнь испортила! — Валентина ударила ножом по разделочной доске. — Семь лет — ни одного ребёнка!
Катя молча налила себе воды. В горле стоял ком.
— Валентина Сергеевна, хватит, — попросил Никита. — Не надо при людях.
— А что скрывать? Весь подъезд знает!
Зинаида Ефимовна медленно поставила кружку. Посмотрела на сестру долгим взглядом — так смотрят люди, которым уже нечего терять.
— Слушай, Валя, — голос у неё стал тихим и тяжёлым. — Помолчи.
— Ты чего? — напряглась свекровь.
— Того. Мне врачи три месяца дали. Может, полгода, если повезёт. Лежу ночами, думаю — с чем на тот свет пойду. И эта твоя тайна мне покоя не даёт. Семнадцать лет молчу. Хватит.
В кухне стало тихо.
— Зина! — Валентина Сергеевна побелела. — Не смей!
Но сестра только покачала головой.
— Буду, Валя. Пора. — Она повернулась к племяннику. — Никита, ты не слушай мать. Нормальная у тебя жена. Здоровая. Не в ней дело.
— А в ком тогда? — спросил Никита. Голос прозвучал хрипло.
— Зинаида! — Валентина метнулась к сестре. — Замолчи сейчас же!
Зинаида отстранила её руку:
— Сядь. — Она снова посмотрела на племянника. — Помнишь, в две тысячи седьмом тебе восемнадцать исполнилось? Варикоцеле оперировали в областной больнице? Мать говорила — всё прошло хорошо?
Никита побледнел:
— Помню. Шов до сих пор остался.
— Не хорошо прошло, Никита. Операцию сделали с осложнениями, началось воспаление. Один семенной канатик практически атрофировался, на втором рубцовые изменения. Врач тогда прямо при мне сказал: естественное зачатие маловероятно. Нужно постоянное наблюдение у андролога, возможно гормональная терапия. Каждый год обследоваться. А мать твоя что сделала?
Зинаида помолчала.
— Выписку из больницы сожгла. На даче, в печке. Я сама видела. А мне сказала: «Если кто узнает, что сын бесплодный — ни одна баба за него не пойдёт». Она боялась, что ты один останешься. После того как Светка от тебя ушла с годовалым Андрюшкой, мать места себе не находила. Вот и решила — скрыть. А там, думала, само образуется.
Никита медленно опустил руки на стол. Посмотрел на мать остановившимися глазами.
— Мама? Это правда?
Валентина Сергеевна осела на стул. Лицо пошло красными пятнами.
— Я как лучше хотела! — голос сорвался на крик. — Кому ты нужен был бы? Я думала — женишься на хорошей девушке, а там, может, медицина что-нибудь придумает...
— Семнадцать лет, — повторил Никита. — Семнадцать лет ты знала и молчала. А Катя... Катя себя виноватой считала.
Катя поднялась. Ноги не слушались, но в голове стало пронзительно ясно.
Семь лет. Семь лет она выслушивала оскорбления. Семь лет чувствовала себя неполноценной женщиной. Семь лет они откладывали каждую копейку, а до настоящих врачей их не допускали. Свекровь таскала по «своим» знакомым, носила им конфеты и торты, получала нужные справки. А она, наивная, верила.
— Значит, Лидия Петровна тоже знала? — спросила Катя глухо.
— Валька ей каждый месяц гостинцы носит, — подтвердила Зинаида. — Чтобы помалкивала и анализы нужные рисовала. Сама слышала, как они договаривались.
Никита закрыл лицо ладонями. Плечи затряслись.
— Я все эти годы думал, что я неудачник... Первый брак развалился, Андрея почти не вижу, теперь жене ребёнка дать не могу... Мама, как ты могла?
— Ты мне спасибо сказать должен! — вдруг огрызнулась Валентина. В глазах не было раскаяния — только злой, загнанный страх. — Жена есть? Есть! Квартира отремонтированная? Есть! Ну не родила и не родила, что теперь? Жили бы дальше спокойно!
Катя подошла к мужу. Положила руку ему на плечо.
— Вставай, Никита.
— Куда? — он смотрел растерянно, сквозь слёзы.
— Собираемся. Уезжаем.
— Куда вы денетесь?! — взвизгнула Валентина, бросаясь к двери. — Квартира на мне записана! Всё, что вложили, — здесь останется!
Катя остановилась. Посмотрела на женщину, которую семь лет называла мамой. Терпела её придирки, стирала ей бельё, убирала квартиру, возила по врачам.
— Оставляйте себе, — сказала она ровным голосом. — Кредит мы закроем, осталось сто двадцать тысяч, за полгода рассчитаемся. Чеки на стройматериалы не сохранились, договора на работы не оформляли — доказать наши вложения всё равно невозможно. Квартира ваша. Живите в ней.
Она прошла в комнату, достала из шкафа дорожную сумку. Складывала вещи, не глядя: свитера, документы, косметичку. Никита, шмыгая носом, собирал своё.
— Катя, — шепнул он в прихожей, — мы ведь почти миллион в этот ремонт вложили...
— Знаю. Но мы потратили бы больше — на суды, на нервы, на время. И всё равно, скорее всего, проиграли бы. Квартира её, мы там даже не прописаны.
Зинаида Ефимовна стояла в дверях кухни.
— Катюша, — позвала она тихо. — Ты прости меня. Что молчала столько лет.
Катя обернулась.
— Вы хотя бы сейчас сказали. Спасибо вам.
Ночной воздух пах сыростью и выхлопными газами. Где-то хлопнула дверь соседнего подъезда.
— Никита, — она остановилась у его старой «Лады-Гранты», — деньги на счёте остались? Те, что на лечение откладывали?
— Да. Триста пятьдесят тысяч.
— Завтра едем в Москву. В нормальную клинику. К андрологу и репродуктологу. Полное обследование — твоё и моё. И будем решать. Сейчас лечат то, что раньше приговором считалось. Есть препараты, есть методики. А если не получится своего — усыновим. Или ЭКО с донорским материалом. Варианты есть. Но здесь, — она кивнула на тёмные окна, — я больше ни дня не останусь.
В одном окне вспыхнул свет. Мелькнул силуэт свекрови — она что-то кричала, била ладонью по стеклу. Но за стеклопакетами, которые Никита устанавливал своими руками прошлым летом, не доносилось ни звука.
Он сел за руль. Повернул ключ зажигания. Мотор кашлянул и заработал.
Катя посмотрела на свои руки — впервые за долгое время они не дрожали. Внутри была странная гулкая пустота. Но не та, что давит. Другая — которую можно заполнить чем-то настоящим.
— Поехали, — сказала она. — К Ларисе заедем, переночуем у неё. А завтра будем искать съёмное жильё.
Машина выехала со двора.
В зеркале заднего вида остались серые пятиэтажки, ряд покосившихся гаражей и одинокий освещённый прямоугольник окна на третьем этаже.
Впереди лежала темнота. Но эта темнота больше не пугала.