— Значит так, Лена, — Игорь бухнул на стол пачку квитанций рядом с миской остывающего супа. — С этого месяца живём по взрослому: всё пополам. Не нравится — в богадельню дорога, там тебя бесплатно кормить будут.
Я мешала на плите подливу и смотрела, как пар от кастрюли смешивается с холодным воздухом из прихожей — он опять оставил дверь настежь, потому что «я же на минутку».
Подливу он, кстати, любит именно мою, «как в детстве», но это в его бухгалтерию справедливости не входит.
— Ты сейчас серьёзно? — я выключила газ, накрыла кастрюлю крышкой, чтобы не брызгало. — Или просто день тяжёлый?
— Я серьёзно, — он уже шуршал квитанциями, раскладывая их по кучкам, как на работе чертежи. — Я не банкомат. Мне сорок девять лет, я устал тянуть всё на себе. Ты тоже работаешь — будь добра, участвуй. Половина коммуналки, половина еды. И никаких «я купила на свои, а мы съели вместе». Чётко, как в бухгалтерии.
Я усмехнулась краем губ.
Бухгалтерия — это как раз по мою душу: двадцать лет в поликлинической регистратуре и ещё три на полставки в частной клинике научили считать не только чужие талончики, но и свои силы.
— Поняла. Пополам так пополам.
Он даже поднял глаза — не ожидал такой лёгкой согласной.
— Ты не обижайся, — голос у него сразу помягчел. — Просто честно будет. Я за себя, ты за себя. Богадельню тут устраивать не надо. Твоя мама уже насиделась у нас, между прочим.
Мама у нас жила полтора года после инсульта.
Я каждое утро вставала в шесть: сменить ей пелёнку, дать таблетки, сварить Игорю кашу, собрать ему контейнер на работу, потом бегом в поликлинику к восьми.
Домой возвращалась к девяти вечера, и ужин мы ели под его комментарии, как «все вокруг на шее сидят».
Десять лет назад, когда мы съехались, Игорь гордо говорил друзьям, что нашёл «женщину без тараканов»: не требую кольца, не верещу, умею сварить борщ и вписаться в его уже существующие кредиты.
Два года назад мы продали его ипотечную двушку и переехали в мою старую однушку после родителей — я её сдавала, чтобы помочь ему быстрее закрыть ипотеку. Тогда я впервые почувствовала, что хоть какая то подушка безопасности у меня своя.
Постепенно так вышло, что он «отвечает за деньги», а я — «за всё остальное».
Он платил ипотеку, машину, налоги — и громко вздыхал над квитанциями, чтобы я вовремя приносила из магазина скидочную колбасу вместо нормальной.
Я отвечала за холодильник, стирку, кота, его родителей по праздникам, моего сына по будням, врачей, лекарства, подарки, будильники, «напомни позвонить», и ещё — за тишину в доме, чтобы он мог «отдохнуть головой» после работы.
Только в его схеме «я всё тяну» почему то не было видно, кто вечером стоит у плиты, пока «всё тянущий» смотрит ролики про рыбалку.
— Завтра аванс, — он листал телефон. — Переведу тебе половину коммуналки, а ты уже сама распределишь. Чтобы потом не было «ой, я не успела положить на свет».
Я даже внутренне кивнула.
Последние пару лет именно я из своих подработок латала его неожиданные «дыры» — шиномонтаж, штрафы, лишний кредит на дрель, без которой он «точно не выдержит эту стройку».
— Хорошо, — только кивнула я. — Давай тогда по честному. Все расходы, не только коммуналка. Еда, бытовая химия, кот, подарки, бензин до твоей дачи.
— Ну ты уже начинаешь, — поморщился он. — Подарки — это по желанию. И на дачу, между прочим, я тебя вожу, не ты меня.
— Я не спорю, — пожала плечами. — Просто, если взрослый подход, давай взрослый. Могу табличку завести, чтобы не путаться. Я в этом умею.
Он фыркнул.
Табличка у меня уже была, конечно.
Три года назад, после очередного его «ты ничего не вкладываешь», я села за ноутбук и тихо вечером прошлась по выпискам с карты, по чекам, по заметкам в телефоне.
Столбик «Лена» получился почти такой же, как «Игорь», только в моём было больше аптек и продуктов, а в его — автосервис и «спортивное питание».
Я тогда эту табличку никому не показывала.
Стыдно было признать, сколько лет я с улыбкой соглашаюсь на роль бесплатной богадельни.
Сейчас не стыдно, сейчас просто холодно.
***
В «Пятёрочке» у дома я взяла маленькую корзинку вместо привычной тележки.
Курица, гречка, творог, помидоры, хлеб, немного овощей для супа, корм коту — всё, что нужно мне и коту на несколько дней.
Перед самой кассой я добавила в корзинку пачку его любимого печенья, постояла пару секунд и молча вернула её на полку.
На улице пакеты были непривычно лёгкими, и от этого тяжело потянуло в плечах.
Оказалось, всё это время я носила не только еду, но и его уверенность, что «так и должно быть».
Дома я разложила продукты: свои — на верхних полках, одну нижнюю аккуратно освободила под его вчерашнюю колбасу, остатки сыра и банку майонеза.
Когда он вечером открыл холодильник, даже завис на секунду.
— А где… — он обвёл рукой почти пустые полки. — Что то как то голо.
— Мои продукты вот, — показала я на верх. — Твои — внизу. Я себе на неделю купила. Ты же говорил, что каждый за себя. Я свою часть закрыла.
— Так мы же вместе едим, — возмутился он. — Ты всё равно готовишь!
— Я могу сварить суп, — спокойно ответила я. — Из того, что на верхней полке. Ты, если хочешь есть со мной — можешь скинуться или сам что то купить. Я не против.
Он пошуршал пакетами, поматерился себе под нос, но вечером всё таки сел за стол с тарелкой моего супа и молча положил на стол пятисотрублёвую купюру.
— На еду.
Я взяла деньги и убрала в отдельный конверт в комоде.
На конверте было его же старое «На отпуск». Я провела ручкой поверх: «Игорь — продукты».
***
Интернет отключили в самый удачный момент.
Я открыла дверь в восемь вечера: ноги гудят, из сумки торчит упаковка шприцов для мамы — по дороге домой я всё равно заезжаю к ней раз в неделю.
В прихожей — Игорь с модемом в руках, как с оторванной головой от робота.
— Ты почему не заплатила за интернет? — сразу вцепился. — Мне завтра отчёт сдавать! Ты же у нас за все эти оплаты отвечаешь!
— Я тебе скинула свою половину в начале месяца, — напомнила я спокойно. — Ты сам хотел всё контролировать. Я перевела, помнишь?
Он замолчал, полез в телефон, нахмурился.
— А… ну да, было… Я просто закрутился, — он опустил модем на тумбочку и вдруг по стариковски провёл ладонью по лицу. Пару секунд сидел так, с закрытыми глазами, и было непонятно, злится он или просто страшно устал от собственной жизни.
— Могла же проверить, — выдохнул он. — Я иногда боюсь, что если меня накроет, меня вообще никто подстраховывать не будет.
— Могла, — согласилась я. — Ровно так же, как ты можешь сварить себе макароны, если я задерживаюсь. Каждый за себя — я запомнила.
Он хотел ещё что то сказать, но только махнул рукой.
***
В ординаторской частной клиники главврач положила на стол передо мной тонкую папку.
— Елена Викторовна, администратор уходит в декрет. Предлагаем вам перейти к нам на ставку. Зарплата выше, график нормальный, премии. Вы справитесь — вы у нас самая собранная.
Я подержала в руках договор, посмотрела в окно на серый двор и почему то подумала не о цифрах, а о нашей кухне.
О том, как Игорь бросает квитанции на стол, не помыв за собой кружку.
— Я согласна, — сказала я.
Переход означал, что у меня теперь нормальная зарплата и человеческий график.
Я больше не зависела от его «подкину, как будет» и не обязана была тащить на себе три смены подряд: дом, поликлинику и подработку.
Размер зарплаты я Игорю не называла, он и не спросил.
Только буркнул:
— Опять будешь с бабками ругаться.
***
Изменения он почувствовал, как сквозняк: сначала вроде ничего, а потом вдруг холодно.
Я перестала вставать раньше, чтобы приготовить ему завтрак.
Свою кашу варила вечером и брала в контейнер, утром пила чай и уходила пораньше — дорога до новой работы длиннее.
Однажды он ворвался на кухню, натягивая брюки на бегу.
— А что с завтраком?
— Ничего, — ответила я, наливая себе чай. — В будни каждый за себя. На выходных могу что то приготовить.
Рубашки он поначалу молча складывал стопкой на стул в моей комнате.
Через пару недель стопка так и лежала.
Я принесла из ванной таз с бельём, поставила посреди кухни.
— Я свои уже постирала и развесила, — сказала я. — Твои вот. Порошок в шкафчике. Машинка одна на двоих, программа та же.
Он стоял с этим тазом, как с чемоданом без ручки.
Смешно мне не было.
Просто тихо стало внутри, как будто я наконец выключила телевизор, который много лет орал фоном.
***
В ноябре, за ужином, фраза про богадельню вернулась.
Я доедала свою гречку с тушёными овощами, он ковырял купленные им пельмени.
На столе между нами стояла пустая солонка: соль закончилась утром, и я нарочно не пополнила — интересно было, заметит ли кто нибудь, кроме меня.
— Знаешь, — он отодвинул тарелку. — Раньше как то проще было. Пришёл, поел, всё чисто, всё постирано. А сейчас каждый сам по себе. Как в коммуналке. Если тебе так не нравится, можешь и правда в богадельню, там за тобой ухаживать будут.
Я допила чай, поставила кружку в раковину, вытерла руки о полотенце и только потом посмотрела на него.
— Игорь, в богадельню как раз отправляют тех, кто сам за собой ухаживать не умеет.
Он нахмурился.
— Ты это к чему?
— К тому, что я умею, — ответила я. — И за собой, и за другими. И за деньги отвечать тоже умею. А ты, похоже, без бесплатной богадельни при жене не очень понимаешь, как жить.
— Ты что, выгоняешь меня, что ли? — он мял салфетку, не глядя на меня.
Я открыла верхний ящик шкафа и достала связку ключей.
Зелёный — от подъезда, жёлтый — от гаража, красный, облупившийся — от этой квартиры, моей старой однушки после родителей.
Сняла с кольца его дубликат и положила на стол рядом с тарелкой, где пельмени уже слиплись в один ком.
— Нет, — сказала я. — Я просто закрываю богадельню. Квартира моя, это ты у меня живёшь, не я у тебя. У тебя есть полгода, чтобы решить, как дальше. Снимать, ехать к маме, искать новую богадельню. Я никуда не тороплюсь.
Он долго молчал.
Я за это время успела помыть свою тарелку, вытереть стол и поставить чайник.
Его тарелка так и стояла, а ключ медленно намокал в остывающем жире.
— Ты серьёзно?.. — наконец выдохнул он, всё ещё глядя не на меня, а на этот ключ.
— Вполне, — ответила я. — Я устала быть удобной. Деньги свои теперь сама считаю. И силы — тоже.
***
Сейчас, когда пишу это, на кухне тихо жужжит новая посудомойка, купленная в рассрочку на мою карту.
Игорь всё ещё живёт здесь, третью неделю ходит хмурый, иногда пытается шутить, иногда хлопает дверями. Зато тарелку за собой ставит в мойку сам, рубашки стирает и развешивает без напоминаний.
Я не знаю, как мы дальше — и в первый раз за много лет меня это не пугает.
На холодильнике висит тот самый листок с магнитом, где раньше было «молоко, хлеб, корм коту».
Теперь там три строки: «Мои деньги. Моё время. Мой дом».
Просто чёрная ручка по белому листу — и этого вдруг оказывается достаточно, чтобы дышать ровно.