— Да что ты вообще о себе возомнила, красавица московская?! — Нина Петровна швырнула половник обратно в кастрюлю так, что брызги полетели на плиту. — Думаешь, мы тут в грязи живём, да? Думаешь, мои руки недостойны готовить для твоего высочества?
Кристина вздрогнула, но промолчала. Она сидела за столом, скрестив руки на груди, и смотрела в окно. Снег за стеклом падал крупными хлопьями, наметая сугробы у покосившегося забора.
— Мам, успокойся... — Егор попытался встать между ними, но мать его даже не услышала.
— Три дня! Три дня вы тут, и она ни крошки не съела! Ни крошки! — Свекровь ходила по кухне, размахивая руками, лицо её налилось красными пятнами. — Воду только пьёт, как будто я тут отраву варю! Думаешь, я не вижу? Думаешь, я слепая?!
Кристина медленно повернула голову. Её тонкие пальцы с маникюром цвета «пыльная роза» легли на столешницу — идеальные, ухоженные, такие чужие в этом доме с выцветшими обоями и скрипучим полом.
— Нина Петровна, я просто... У меня желудок чувствительный, — тихо произнесла она, и в этом «тихо» было столько высокомерия, что свекровь аж руками всплеснула.
— Чувствительный! Господи, слышите?! Чувствительный желудок! — Нина Петровна схватилась за сердце, прислонилась к буфету. — Егор ел эту еду двадцать восемь лет и вырос здоровым! А ты приехала тут... из своего офиса... в своих туфлях на каблуках... и нос воротишь!
— Мам, хватит, — Егор встал, попытался обнять мать за плечи, но она его оттолкнула.
— Нет, ты послушай! — Свекровь указала пальцем на невестку. — Сынок, а твоя жена нас брезгует! Она воротит нос от всего! От моей стряпни, от нашего дома, от нас с отцом! А я ведь хотела подарить вам квартиру в городе, теперь не буду! — с обидой сказала свекровь.
Повисла пауза. Такая тяжёлая, что казалось, воздух сгустился.
Егор замер. Кристина подняла глаза — впервые за всё утро посмотрела на свекровь по-настоящему, не мимоходом.
— Какую квартиру? — выдохнул Егор.
— Трёхкомнатную, — Нина Петровна вытерла руки о передник, голос её стал суше, жёстче. — В центре. От тёти Риммы досталась. Документы уже переоформлены. Хотела вам сюрприз сделать... на Новый год... — Она отвернулась к окну, плечи её дрожали. — Но теперь... теперь я вижу, что вы этого не достойны. Точнее, она не достойна.
Кристина встала. Медленно, не спеша. Её высокая фигура отбросила тонкую тень на потёртый линолеум.
— Послушайте...
— Не смей меня слушать! — свекровь развернулась так резко, что Егор отшатнулся. — Ты приехала сюда, как на экскурсию в зоопарк! Ты с первой минуты смотришь на нас, как на... на дикарей каких-то! Я видела, как ты морщишься, когда отец курит на крыльце! Как ты рукой прикрываешь нос, когда мимо коровника проходишь!
— Я не...
— Видела! Своими глазами видела! — Нина Петровна подошла ближе, теперь они стояли почти вплотную. — Ты думаешь, я дура деревенская? Ты думаешь, я не понимаю твой взгляд? Твои вздохи? Как ты каждый раз смотришь на телефон, считая часы, когда наконец уедешь отсюда?
— Мам, ну хватит же! — Егор попытался встать между ними, но Кристина сама сделала шаг вперёд.
— Хорошо, — её голос был спокойным, слишком спокойным. — Хотите правду? Пожалуйста. Да, мне здесь некомфортно. Да, я не привыкла к такому... быту. У меня действительно проблемы с пищеварением, и я не могу есть жирную пищу. Но я никогда не говорила, что вы плохие люди или что ваш дом ужасен.
— Ах, жирную нельзя! — передразнила свекровь. — А в ресторанах своих модных что, одну воду пьёшь?! Я в твоём Телеграмме видела! Стейки, паста, десерты! Всё можешь! А тут — нельзя!
Кристина побледнела. Егор закрыл лицо руками.
— Вы... следите за моими соцсетями?
— А что, нельзя?! — Нина Петровна вскинула подбородок. — Я хочу знать, с кем мой сын живёт! Хочу видеть, кто воспитает мне внуков! И что я вижу? Фотографии, фотографии... Красивая жизнь! Вечеринки, поездки, рестораны! А к нам приехать — как на каторгу! Три дня как приговор!
— Это было ваше приглашение! — впервые Кристина повысила голос. — Вы сами сказали: приезжайте на выходные! Мы приехали!
— Да, приехали! Как одолжение сделали! — свекровь схватила со стола тарелку с котлетами, которые стояли нетронутыми с завтрака. — Вот! Смотри! Я вчера три часа стояла у плиты! Три часа! Мясо сама прокрутила, лук порезала, яйцо добавила! Для вас старалась! А ты даже не попробовала! Даже не сказала спасибо!
— Я говорила спасибо...
— Сквозь зубы! Как милостыню подаёшь! — Нина Петровна поставила тарелку обратно, села на стул, вдруг обессилев. — Господи... я думала, он приведёт жену... Нормальную жену... Простую... Которая будет семью ценить...
— Мам, — Егор присел рядом с ней, взял за руку. — Кристина хорошая. Просто ей тяжело... она городская, она не привыкла...
— Не привыкла! — горько усмехнулась свекровь. — А привыкать надо, Егор! Это же семья! Мы же твои родители! Или мы для тебя теперь тоже чужие?
— Нет, мам...
— Тогда почему ты её защищаешь?! — Нина Петровна вырвала руку. — Почему молчишь, когда она нос воротит от моей стряпни?! Почему не скажешь ей, что это неправильно?!
Егор молчал. Он сидел, опустив голову, и молчал.
А за окном снег всё падал и падал — равнодушный, белый, бесконечный.
Кристина стояла у стола. Её руки дрожали — еле заметно, но дрожали. Она посмотрела на мужа, потом на свекровь, потом снова в окно.
— Знаете что, — произнесла она очень тихо, — может, мне лучше уехать. Сегодня же. Сейчас. Егор, вызови такси. Я поеду на станцию, а там разберусь.
— Кристина...
— Нет, правда. Зачем эта... вся эта ситуация? — Она обвела взглядом кухню. — Мне тяжело здесь. Вам тяжело со мной. Давайте просто... разойдёмся по углам.
— Вот! — свекровь вскочила. — Слышишь, Егор?! Слышишь?! Сбежать хочет! Потому что ей с нами тяжело! А жить с нами тяжело, но квартиру в наследство получить — это пожалуйста!
— Я вообще впервые слышу про эту квартиру! — Кристина повернулась резко. — Вы думаете, я из-за неё сюда приехала?!
— А из-за чего?! — свекровь шагнула вперёд. — Любви к семье?! Так её не видно! Уважения к старшим?! Тоже нет! Так зачем?!
— Потому что Егор попросил! — крикнула Кристина. — Потому что он сказал: мама обидится, если не приедем! Потому что я пытаюсь! Я правда пытаюсь! Но вы... вы с первой секунды меня невзлюбили! Не из-за еды, не из-за быта — просто потому, что я не такая, как вы!
В дверях появился Виктор Сергеевич — отец Егора. Он стоял, прислонившись к косяку, с сигаретой в руке и смотрел на эту сцену усталыми глазами.
— Чего орёте, — буркнул он.
— Не встревай, — бросила жена.
— Я и не встреваю. Просто говорю — чего орёте. — Он затянулся, выпустил дым в сторону. — Приехали люди погостить — и началось. Как всегда.
— Как всегда?! — Нина Петровна развернулась к мужу. — Это ты что хочешь сказать?!
— Ничего не хочу. — Виктор Сергеевич пожал плечами. — Просто ты каждый раз... Когда кто-то приезжает... начинается.
— Замолчи!
— Не замолчу, — спокойно ответил он. — Потому что устал. Устал от этих... скандалов. Девка приехала, ну и ладно. Не ест — её дело. Может, правда желудок болит. Может, правда непривычно. Город всё-таки.
— Ты её защищаешь?!
— Я никого не защищаю, — Виктор Сергеевич докурил, бросил окурок в ведро. — Я просто устал. От всего устал. И от тебя тоже устал.
Тишина упала так резко, что все замерли.
Нина Петровна смотрела на мужа — смотрела так, будто видела впервые. Глаза её наполнились слезами.
— Значит... так... — прошептала она. — Значит, я виновата... Во всём я...
И вышла из кухни. Дверь хлопнула. Послышались шаги по лестнице — тяжёлые, медленные.
Виктор Сергеевич вздохнул, посмотрел на сына.
— Езжайте, — сказал он. — Езжайте в город. Нечего тут. Нечего вообще.
Егор сидел за столом, уткнувшись взглядом в свои руки. Кристина стояла у окна — прямая, напряжённая, как струна. Минута тянулась за минутой.
— Я пойду к ней, — наконец произнёс Егор и встал.
— Не надо, — остановил его отец. — Дай остыть. Знаю я её. Сейчас накручивает себя, слёзы льёт... А через час придёт, как ни в чём не бывало, и опять начнёт.
— Пап...
— Что пап? — Виктор Сергеевич прошёл к столу, налил себе воды из графина. — Всю жизнь так. То обижается, то прощает, то снова обижается. Устал я, сынок. Двадцать девять лет женаты — и всё одно и то же.
Кристина обернулась. На её лице было что-то новое — не злость, не презрение. Удивление, может быть.
— Вы... вы не на её стороне? — осторожно спросила она.
Виктор Сергеевич усмехнулся.
— Да какие тут стороны. Нинка моя... она добрая. Очень добрая. Но вот характер... — Он махнул рукой. — Ей кажется, весь мир против неё. Вечно кто-то обижает, вечно кто-то недооценивает. А на самом деле никто её не обижает. Просто живут люди по-своему.
— Папа, не надо так, — тихо сказал Егор.
— А как надо? — отец посмотрел на него тяжело. — Правду говорить нельзя? Она тебе всю жизнь голову морочила своими обидами. Помнишь, как ты в институт поступал? В Москву хотел. Она неделю плакала, говорила, что ты её бросаешь, что она без тебя умрёт. Ты остался. Здесь остался. В областном центре учился, хотя проходной балл в столичный был.
Егор побледнел.
— Это... это было моё решение...
— Да ладно тебе, — отец допил воду. — Твоё решение. Знаю я эти решения. Она умеет. Умеет так посмотреть, так сказать... И ты уже виноватым себя чувствуешь. Весь в меня пошёл — мягкий.
Кристина медленно подошла к столу, села. Впервые за три дня она расслабилась — плечи опустились, руки легли на столешницу свободно.
— А почему вы... почему вы ей не скажете? — спросила она. — Что так нельзя?
— Говорил, — Виктор Сергеевич достал новую сигарету, покрутил в пальцах. — Сто раз говорил. Бесполезно. Она слышит только то, что хочет слышать. Всё остальное — мимо. А потом обижается ещё больше.
Егор встал резко, стул скрипнул.
— Хватит! — выдохнул он. — Хватит про маму так! Она... она просто хотела нас угостить! Хотела, чтобы мы почувствовали себя как дома! А мы... — Он посмотрел на Кристину. — А мы приехали, как в гости к чужим людям.
— Егор...
— Нет, правда! — Он прошёлся по кухне, взъерошил волосы. — Мы приехали с таким видом... Как будто одолжение делаем! Ты три дня ходишь, как... как манекен какой-то! Улыбаешься через силу! На телефоне зависаешь! Думаешь, я не вижу?!
— Я не хотела...
— Не хотела, но получилось! — Он остановился, повернулся к ней. — Мама старалась. Правда старалась. Она весь дом убирала перед нашим приездом, постельное бельё новое купила, готовила три дня подряд! А ты... ты даже спасибо нормально не сказала.
Кристина встала. Лицо её стало жёстким.
— Значит, я виновата? Во всём я?
— Не во всём. Но... наполовину точно.
— Прекрасно, — она взяла со стула свой свитер, накинула на плечи. — Тогда я правда уезжаю. Вызывай такси. Или нет — сам отвези. Машина ведь у нас есть.
— Кристина, не надо...
— Надо! — Она шагнула к нему, и в глазах её блеснули слёзы. — Ты меня сюда привёз! Ты сказал: всего три дня, потерпи, мама обидится! Я терплю! Три дня терплю! У меня желудок болит от одного запаха этой еды! Я ночью не сплю, потому что здесь холодно и скрипит всё! Я улыбаюсь, киваю, говорю комплименты! А ты... ты встаёшь на её сторону!
— Я не на её стороне...
— Ты на её стороне! — Кристина вытерла глаза. — Ты всегда на её стороне. Когда она звонит в десять вечера и плачет, что ты её не навещаешь — ты едешь. Когда она говорит, что я тебя от неё отбила — ты молчишь. Когда она при мне рассказывает, какая хорошая была Оля, твоя бывшая девушка — ты молчишь!
Виктор Сергеевич присвистнул.
— Вот оно что... — протянул он.
— Пап, не вмешивайся!
— Да я и не вмешиваюсь, — отец поднял руки. — Просто слушаю. Интересно становится. Оказывается, Нинка про Ольку рассказывает, да?
Кристина обернулась к нему.
— Каждый раз. Каждый раз, когда я приезжаю. Оля такая, Оля сякая. Оля пироги пекла, Оля огород полола, Оля с ней по душам разговаривала. А я — чужая. Городская. Испорченная.
Егор закрыл лицо руками.
— Господи...
— А теперь ещё и квартира, — продолжила Кристина тише. — Которую она хотела нам подарить. Но не подарит. Потому что я недостойна. Потому что я брезгую.
— Ты брезгуешь, — вдруг раздался голос из коридора.
Все обернулись. На пороге стояла Нина Петровна — красная, с мокрыми глазами, с платком в руках.
— Я не глухая. Я всё слышу. И да — ты брезгуешь. Мной, этим домом, нашей жизнью. Всем брезгуешь.
— Мам, пойдём отсюда...
— Не пойду, — свекровь шагнула в кухню. — Пусть договорим. Пусть уж до конца всё выложим. Хочешь правду, Кристина? Вот тебе правда.
— Хочешь правду, Кристина? Вот тебе правду, — Нина Петровна вытерла глаза платком, голос её дрожал. — Я не дура. Я вижу, как ты на меня смотришь. Как морщишься от моих рук — грубых, в мозолях. Как отворачиваешься, когда я тебя обнять пытаюсь. Думаешь, мне не больно?
Кристина стояла, вцепившись руками в спинку стула. Что-то внутри неё начало ломаться — медленно, мучительно.
— Я растила Егора одна, — продолжала свекровь тише. — Виктор в командировках пропадал, денег не было. Я на трёх работах вкалывала, чтобы он в институт поступил. Руки эти самые, — она подняла ладони, — землю копали, бельё стирали, его, больного, выхаживали. И ты знаешь что? Я мечтала, что он найдёт хорошую девушку. Умную. Красивую. Которая его любить будет. Я правда мечтала.
Кристина опустила глаза. Слёзы потекли сами — горячие, жгучие.
— Когда Егор сказал, что женится, я радовалась, — Нина Петровна говорила теперь совсем тихо. — Три дня готовилась к вашему приезду. Борщ варила по особому рецепту, котлеты жарила, пироги пекла. Думала: надо показать, что я умею, что я достойна быть бабушкой её детям. А ты пришла... и даже не попробовала.
— Я... — Кристина всхлипнула. — Я не хотела вас обидеть...
— Но обидела, — свекровь вытерла глаза. — Знаешь, какого это? Три часа у плиты стоять, потом видеть, как твоя еда стынет на тарелке? Как невестка давится каждым куском, словно яд ест?
Кристина наконец подняла взгляд — и вдруг увидела. Увидела по-настоящему: усталое лицо свекрови, натруженные руки, дешёвый халат, заштопанный в нескольких местах. Седые волосы, которые Нина Петровна старательно подкрасила перед их приездом — видны были корни. И глаза. Глаза, полные надежды и боли одновременно.
— Господи, — выдохнула Кристина и села на стул, потому что ноги подкосились. — Что я наделала...
— Кристина... — начал Егор, но она подняла руку.
— Нет. Нет, правда. Я... — Она закрыла лицо ладонями. — Я вела себя ужасно. Нина Петровна, я... Мне так стыдно. Так стыдно, что я не знаю, как это исправить.
Свекровь замерла. Виктор Сергеевич опустился на стул.
— Вы готовили для меня, — Кристина говорила сквозь слёзы, — убирали дом, стелили новое бельё. А я... я действительно смотрела на вас свысока. Я думала только о себе. О своём комфорте. О том, что здесь непривычно и неудобно. Но я не подумала... — Она всхлипнула. — Я не подумала, что вы для меня чужая. Что вы стараетесь. Что вам важно моё мнение.
Нина Петровна медленно подошла к столу, опустилась на стул напротив.
— Да, мне важно, — прошептала она. — Очень важно. Ты жена моего сына. Ты будешь матерью моих внуков. Как мне может быть неважно?
Кристина протянула руку через стол — неуверенно, робко. Её тонкие пальцы с маникюром легли поверх грубой, мозолистой ладони свекрови.
— Простите меня, — прошептала она. — Пожалуйста. Я... я научусь. Научусь есть ваш борщ. Научусь помогать по дому. Научусь ценить то, что вы делаете. Только... только дайте мне шанс. Ещё один шанс.
Нина Петровна смотрела на их сплетённые руки — молодую, холёную и свою, старую. Потом подняла глаза.
— А квартира... — начала она.
— Мне всё равно, — перебила Кристина. — Честное слово. Пусть будет или не будет. Мне важнее... важнее, чтобы вы меня простили. Чтобы мы... чтобы мы стали семьёй. Настоящей семьёй.
Свекровь всхлипнула. А потом вдруг улыбнулась — сквозь слёзы, криво, но искренне.
— Ладно, — сказала она. — Ладно, дочка. Начнём сначала. Только... только скажи честно: что ты есть можешь? Я правда приготовлю. Какую хочешь еду.
Кристина рассмеялась сквозь слёзы.
— Можно... можно я сама попробую приготовить? Под вашим руководством? Вы меня научите?
Нина Петровна сжала её руку крепче.
— Научу, — кивнула она. — Обязательно научу.
А за окном снег всё падал — но теперь он казался не таким холодным. Просто снег. Просто зима. Просто начало чего-то нового.