— Да замолчи ты уже! — Ваня швырнул телефон на диван так, что тот отскочил и упал на ковер. — Надоело слушать твоё нытьё!
Лиза замерла у окна, сжимая в руках чашку с остывшим кофе. Вот оно. Снова началось. Три дня назад он вернулся от матери с таким лицом, будто его там накормили сгоревшими пирожками и заставили переписать завещание. А теперь вот это.
— Ванечка, я просто хотела...
— Перестань возмущаться! — рявкнул он, и она вздрогнула, едва не расплескав кофе на себя. — Нашу квартиру будем сдавать, а сами переедем жить к маме!
Слова повисли в воздухе, тяжелые, как мокрое одеяло. Лиза медленно поставила чашку на подоконник, боясь, что руки предательски задрожат. Сдавать квартиру. Её квартиру. Ту самую, за которую она выплачивала ипотеку пять лет, пока Ваня "искал себя" в трех разных стартапах и одной сетевой компании. Ту, в которой каждый сантиметр был пропитан её выбором — от бирюзовых штор до того дурацкого светильника в виде медузы над обеденным столом.
— К твоей маме? — она обернулась, и голос прозвучал странно — ровно, почти спокойно. Слишком спокойно. — Ты это серьёзно сейчас говоришь?
Ваня откинулся на спинку дивана, закинул ногу на ногу. Посмотрел на неё так, будто она спросила, круглая ли земля.
— А что тут такого? Мама одна живет в трёшке. Места полно. Зачем нам тратиться на эту... — он обвел рукой комнату, и в его жесте читалось такое пренебрежение, что Лиза почувствовала, как внутри что-то сжимается. — Сдадим за тридцать тысяч, это же деньги! А у мамы бесплатно поживем, накопим наконец.
Накопим. Он сказал "накопим". Лиза хотела рассмеяться, но вместо этого прикусила губу. Накопить им не удавалось никогда — деньги утекали сквозь пальцы Вани, как вода сквозь дырявое ведро. То новый Айфон, потому что старый "уже не тянет", то курсы по крипте, то ещё какая-то ерунда.
— Ваня, это моя квартира, — проговорила она медленно, стараясь, чтобы он понял. — Я её покупала. Я плачу за неё.
— Ты замужем, или ты забыла? — он встал, подошел ближе, и от его одеколона, смешанного с запахом пота, Лизе стало тошно. — Всё у нас общее. И вообще, мама права — ты слишком много о себе возомнила. Квартира, квартира... Семья важнее!
Семья. Прасковья Васильевна. Его мама, которая на первой же их встрече окинула Лизу взглядом, будто оценивала корову на рынке, и сказала: "Худовата. Ваня, ты уверен?" С тех пор прошло четыре года, а Прасковья Васильевна так и продолжала смотреть на неё как на что-то временное, случайное, неподходящее.
— Я не могу жить с твоей матерью, — выдавила Лиза, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Ты же знаешь, что она...
— Что — она? — Ваня шагнул ещё ближе, нависая над ней. — Нормальная женщина! Просто у неё характер, ну и что? Зато не жадная, в отличие от некоторых. Ты думаешь, мне легко слушать, как мама одна, как ей тяжело, а мы тут...
Он не договорил, но Лиза все поняла. Значит, это мамина идея. Конечно. Прасковья Васильевна никогда не могла простить, что Ваня женился без её благословения. Что привел в дом чужую женщину. И вот теперь она решила вернуть сыночка обратно под крыло.
— Когда? — спросила Лиза тихо.
— Что — когда?
— Когда мы переезжаем.
Ваня расправил плечи, улыбнулся — довольный, победивший.
— Через неделю. Я уже объявление дал. Один парень смотреть приедет послезавтра. Так что начинай собирать вещи.
Лиза кивнула. Просто кивнула и вышла из комнаты. В ванной она включила воду на полную мощность и опустилась на холодный кафельный пол, обхватив колени руками. Через неделю. Её квартира, её пространство, её жизнь — всё это отдадут каким-то чужим людям. А она будет спать в комнате рядом со спальней Прасковьи Васильевны, слушать её комментарии за завтраком, обедом и ужином.
"Просто переждать, — сказала себе Лиза, глядя на свое отражение в хромированном смесителе. — Может, он одумается. Может, всё как-то само рассосется".
Но ничего не рассосалось.
Квартиранты въехали через десять дней. Семейная пара с ребенком — Ваня показывал Лизе их фото в мессенджере, как будто это что-то меняло. Женщина на фотографии улыбалась натянуто, мужчина смотрел в сторону. У них был договор аренды на три месяца с возможностью продления.
— Приличные люди, — заверял Ваня, складывая последние коробки с их вещами в багажник. — Она бухгалтер, он в IT. Детский сад рядом, школа. Всё путем.
Лиза молчала. Она смотрела на окна своей квартиры, где уже горел чужой свет, и чувствовала себя... выселенной. Выдворенной из собственной жизни.
Прасковья Васильевна встретила их на пороге, вытирая руки о передник.
— Ну наконец-то! — она обняла Ваню, расцеловала в обе щеки, а на Лизу лишь скользнула взглядом. — Заходите, заходите. Ванечка, я тебе котлеты сделала, твои любимые. А ты, Лизонька, располагайся. Вон твоя комната, в конце коридора.
Твоя комната оказалась крошечной каморкой с единственным окном, выходящим во двор-колодец. Узкая кровать, старый шкаф, пахнущий нафталином, и письменный стол, заваленный какими-то журналами восьмидесятых годов. Ваня пройдет спать к матери — она для него разложит диван в зале, а Лиза будет здесь. Одна.
— Удобно же, — сказал Ваня в первый вечер, когда Лиза попыталась возмутиться. — У мамы телек большой, мы с ней футбол посмотрим. А тебе и тут нормально. Тихо, спокойно.
Спокойно. Первые три дня Лиза пыталась адаптироваться. Вставала раньше всех, готовила завтрак, убирала, старалась быть полезной. Прасковья Васильевна ходила за ней по пятам и переделывала всё по-своему.
— Яичницу не так жаришь. Дай, я сама.
— Пол надо мыть вот так, а не как ты.
— Ванечка, скажи своей жене, что занавески стирают в холодной воде! Она мне всё испортит!
К концу недели Лизино терпение трещало по швам. Прасковья Васильевна влезала во всё — как Лиза одевается ("слишком вызывающе"), что она готовит ("Ваня не любит такое"), как она разговаривает с мужем ("не уважаешь его"). Скандалы вспыхивали из-за пустяков и разгорались до крика.
— Ты думаешь, я не вижу, как ты на него смотришь?! — орала свекровь однажды вечером, тыча пальцем Лизе в лицо. — Как на прислугу! А он для тебя всё делает, всё!
— Что он делает?! — не выдержала Лиза, и собственный голос показался ей чужим, резким. — Лежит на диване и смотрит футбол?!
— Как ты смеешь! — Прасковья Васильевна побагровела. — Ваня! Ваня, ты слышишь, что она говорит?!
Но Ваня только отмахнулся, не отрываясь от экрана. И Лиза поняла — он не на её стороне. Он никогда не был.
Месяц в доме Прасковьи Васильевны тянулся, как год. Лиза просыпалась от звука свекрови, гремящей кастрюлями на кухне в шесть утра. Засыпала под звуки телевизора, орущего до полуночи. Между этим — бесконечные претензии, колкости, замечания. Ваня молчал. Или поддакивал матери. Или вообще уходил к друзьям.
— Я больше не могу, — сказала Лиза ему однажды ночью, когда он всё-таки зашел к ней в комнату. — Ваня, слышишь? Мне плохо здесь.
Он посмотрел на неё устало.
— Потерпи ещё чуть-чуть. Деньги копим же.
— Какие деньги?! — она села на кровати, и в темноте её глаза блестели. — Куда они уходят, эти деньги?!
— Лиза, не начинай...
— Мы возвращаемся в квартиру. Я хочу домой.
Он молчал долго. Потом кивнул.
— Ладно. Позвоню квартирантам. Пусть съезжают.
Прасковья Васильевна устроила прощальный скандал на всю лестничную клетку.
— Неблагодарная! — вопила она, стоя в дверях в засаленном халате. — Я вас приютила, кормила, а ты... ты его от меня уводишь!
— Мам, перестань, — пробормотал Ваня, таща сумки к лифту.
— Не смей мне указывать! Ты посмотри на неё, на свою жену! Разлучница! Она тебя от родной матери отрывает!
Соседка с третьего этажа высунулась из двери, с интересом наблюдая за представлением. Лиза чувствовала, как лицо горит от стыда, но молчала, сжав зубы. Ещё немного. Ещё чуть-чуть, и они уедут отсюда.
— Вернёшься! — крикнула напоследок Прасковья Васильевна. — Сам приползёшь обратно! Поживите там, в своей конуре!
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стены. В лифте Лиза и Ваня ехали молча. Он смотрел в телефон, она — в свое отражение в металлических дверцах. Осунувшееся лицо, круги под глазами, волосы, которые она не красила уже два месяца. Чужая женщина смотрела на неё из этого мутного зеркала.
Квартиранты должны были освободить квартиру три дня назад. Ваня звонил им раз пять, они обещали, клялись, божились. "Уже выезжаем, уже почти собрались". Деньги за последний месяц они так и не отдали — Ваня махнул рукой, лишь бы съехали.
Подъезд встретил их запахом мусоропровода и граффити на стенах — новыми, яркими. На их этаже горела только одна лампочка из четырёх. Лиза достала ключи дрожащими руками.
— Открывай уже, — поторопил Ваня, переминаясь с ноги на ногу.
Дверь открылась. И Лиза застыла на пороге.
Запах ударил первым — затхлый, кислый, смесь пролитого пива, сигарет и чего-то протухшего. Потом она увидела прихожую. Обои — те самые, бирюзовые, которые она выбирала три недели — были исцарапаны и испачканы чем-то бурым. На полу валялись окурки, пустые бутылки, какие-то тряпки.
— Что за... — начал Ваня и замолчал.
Они прошли дальше, и с каждым шагом картина становилась всё хуже. В гостиной диван был весь в пятнах — то ли от вина, то ли от кофе, — с порванной обивкой. Её светильник-медуза валялся на полу, разбитый. Стол был исцарапан, будто по нему кто-то возил что-то металлическое. На стенах — детские рисунки фломастером. Везде, от пола до потолка.
— Нет, — выдохнула Лиза. — Нет, нет, нет...
Кухня оказалась ещё хуже. Плита вся в застывшем жире, вытяжка чёрная от копоти. Раковина забита какими-то остатками, из неё несло канализацией. Холодильник... она не решилась открыть холодильник. На полу липкая грязь, и босиком сюда не зайти.
Ваня молча ходил по комнатам. Открывал шкафы, смотрел в ванную. Лиза слышала, как он ругается сквозь зубы.
— Паразиты, — сказал он наконец, возвращаясь в гостиную. — Звери. Как они могли...
Лиза опустилась на пол прямо у стены, не в силах стоять. Её квартира. Её дом. То место, где каждый угол был пропитан воспоминаниями, заботой, любовью. Теперь это была помойка. Чужая, грязная, испоганенная помойка.
— Я же говорила, — прошептала она, и голос прозвучал странно — отстранённо, будто не её. — Я не хотела сдавать. Ты заставил.
— Лиза...
— Ты заставил меня! — она вскинула голову, и слёзы наконец прорвались. — Это моя квартира! Моя! А ты... ты притащил сюда этих... этих...
— Откуда я мог знать?! — Ваня взорвался, пнув пустую бутылку. Та покатилась по полу с жалобным звоном. — Они нормальные были! С документами, с работой! Я не виноват!
— Не виноват?! — Лиза встала, качнувшись. — Ты заставил меня переехать к твоей матери! К этой... к этой мегере! Я там чуть с ума не сошла! А всё ради чего? Ради денег, которых нет! Ради квартиры, которую теперь чинить полгода!
— Не ори! — рявкнул он. — И про маму не смей!
— Буду орать! Это моя квартира, я буду орать, сколько захочу!
Они стояли посреди разгромленной гостиной — два человека, которые ещё год назад смеялись здесь, строили планы, мечтали о детях. Теперь между ними была пропасть, заполненная обидами, разочарованием и этой всепоглощающей усталостью.
— Надо в полицию, — сказал Ваня тише. — Написать заявление. Пусть платят за ущерб.
Лиза рассмеялась — коротко, зло.
— Заявление. Конечно. А они найдут этих замечательных квартирантов? Или они уже исчезли, телефоны поменяли?
Ваня молчал. Потому что она была права. Он звонил им сегодня утром — номер не отвечал. Написал в мессенджер — заблокирован. Они растворились, оставив после себя только хаос.
— Мы всё исправим, — проговорил он неуверенно. — Наймём людей, сделаем ремонт. Вернём всё, как было.
— На какие деньги, Ваня? — Лиза смотрела на него, и в её глазах больше не было надежды. — На те, что мы накопили у твоей мамы? Ах да, их нет. Их не было. И не будет.
Она прошла в спальню — там было чуть получше, только матрас весь в пятнах и странных подпалинах. Села на край кровати, обхватила себя руками. В окно светило мартовское солнце, безжалостное и яркое, высвечивая всю грязь, весь этот кошмар.
А в голове крутилась одна мысль: как же она устала. Устала бороться, доказывать, терпеть. Устала быть сильной.
За стеной Ваня говорил по телефону с кем-то — вероятно, со страховой или с полицией. Голос глухой, раздражённый.
Лиза закрыла глаза. И впервые за три месяца позволила себе подумать о том, что раньше казалось немыслимым.
Уборка заняла три дня. Лиза мыла, скребла, отдирала въевшуюся грязь до онемения рук. Ваня помогал урывками — то уезжал к друзьям, то снова пропадал у матери. Прасковья Васильевна звонила ему по десять раз на дню.
— Мама плохо себя чувствует, — сообщил он на второй вечер, натягивая куртку. — Съезжу, проверю.
— Конечно, — ответила Лиза, не поднимая головы от ведра с водой. — Езжай.
Он уехал и вернулся только к полуночи, пахнущий сигаретами и пивом. Лиза молчала. Она вообще стала много молчать последние дни.
На четвёртый день позвонила её подруга Ульяна.
— Ты живая вообще? Пропала куда-то! Давай встретимся, кофе попьём.
Они встретились в кафе возле метро. Ульяна смотрела на Лизу и качала головой.
— Ты на себя посмотри. Ходячий скелет какой-то. Что случилось?
И Лиза рассказала. Всё — про переезд к свекрови, про унижения, про разгромленную квартиру. Говорила тихо, без эмоций, будто про чужую жизнь. Ульяна слушала, и лицо у неё становилось всё жёстче.
— Лизка, — сказала она наконец. — А ты понимаешь, что это уже не семья? Это какой-то ад.
— Я знаю, — Лиза обхватила чашку ладонями. — Просто... не знаю, что делать.
— Уходи. Вот прямо сейчас собирай вещи и уходи. Ко мне поживёшь, пока не разберёшься.
— Куда я уйду? Это моя квартира. Я за неё платила.
— Тогда его выгоняй. Раз твоя — значит, твоя. Пусть к мамочке возвращается.
Лиза усмехнулась. Выгнать Ваню. Звучит просто. Но она помнила, каким он был раньше — смешным, внимательным, заботливым. Когда это изменилось? Когда он превратился в этого вечно недовольного человека, который видит в ней проблему, а не жену?
Вечером они сидели на кухне — уже чистой, но ещё пахнущей химией. Лиза варила пасту, Ваня листал ленту в телефоне.
— Слушай, — сказала она, помешивая соус. — Нам надо поговорить.
— О чём? — он не поднял глаз.
— О нас. О том, что происходит.
Ваня вздохнул, отложил телефон.
— Лиза, я устал. Давай завтра, ладно?
— Нет, не завтра. Сейчас. — Она выключила плиту, повернулась к нему. — Ты вообще понимаешь, что натворил? Ты выселил меня из моей квартиры. Заставил жить с твоей матерью, которая меня ненавидит. И всё это ради каких-то денег, которых мы так и не накопили!
— Ну началось, — он откинулся на спинку стула. — Опять я виноват.
— А кто? — голос Лизы сорвался на крик. — Кто принял это решение? Кто нашёл этих квартирантов? Кто не проверил их нормально?
— Я не могу знать всё! Я не экстрасенс!
— Ты муж! Ты должен был защищать меня, а не тащить в дом к этой... к твоей матери!
Ваня вскочил, стул с грохотом упал на пол.
— Хватит про мою мать! Она права была — ты эгоистка! Тебе только себя жалко!
— Себя?! — Лиза почувствовала, как внутри что-то окончательно рвётся. — Я три месяца терпела унижения! Я мыла эту квартиру три дня подряд, пока ты...
— Пока я что?! Работал, между прочим! Зарабатывал!
— На что?! — она шагнула к нему, и в её глазах полыхало что-то опасное. — Покажи мне хоть одну выписку! Покажи, куда уходят деньги!
Он молчал, отводя взгляд. И Лиза поняла — она была права. Денег нет. Не было. Он тратил их на себя, на свои прихоти, на мать. А она... она была просто удобным приложением к его жизни.
— Всё, — сказала она тихо. — Хватит.
— Что — хватит?
— Нас. Этого брака. Всего.
Повисла тишина. Ваня смотрел на неё, будто не веря услышанному.
— Ты о чём?
— О разводе. Собирай вещи. Квартира моя, оформлена на меня. Завтра позвоню юристу.
— Ты спятила! — он шагнул к ней, но Лиза не отступила. — Разве так можно? Мы семья!
— Какая семья?! — она засмеялась, и смех прозвучал истерично. — Семья — это когда двое вместе! А у нас что? Ты, твоя мать и я — третья лишняя!
— Лиза, успокойся. Давай обсудим...
— Нет. Я устала обсуждать. Устала терпеть. Устала быть виноватой во всём. Уходи. Прямо сейчас.
Ваня стоял, открыв рот. Потом развернулся, схватил куртку.
— Пожалеешь, — бросил он на пороге. — Без меня пропадёшь.
Дверь хлопнула. Лиза осталась одна на кухне, где на плите остывала паста. Села на пол, прислонилась спиной к шкафу. Слёз не было. Была только пустота — огромная, звенящая. И странное, почти забытое чувство.
Облегчение.
Через два дня Ваня приехал с Прасковьей Васильевной. Они стояли у двери, свекровь причитала, требовала впустить их. Лиза открыла, но на порог не пустила.
— Я позвонила юристу, — сказала она спокойно. — Бумаги будут готовы через неделю. Можешь забрать свои вещи, они в прихожей.
— Лизонька, — Прасковья Васильевна попыталась войти, но Лиза преградила путь. — Одумайся! Куда ты его гонишь? Он же муж твой!
— Был, — поправила Лиза. — Теперь нет.
Ваня молчал, глядя в пол. Забрал две сумки и ушёл, ведя за собой рыдающую мать.
Лиза закрыла дверь. Прошла в гостиную — там уже стоял новый диван, заказанный в кредит. Стены были свежевыкрашены. Светильника-медузы больше не было, зато появилась простая лампа — ничего особенного, но своя.
Она села у окна, глядя на вечерний город. Впереди был ремонт, долги, одиночество. Но это было её одиночество. Её выбор. Её жизнь.
И впервые за долгое время Лиза улыбнулась.