Кулак Артёма опустился на столешницу с такой силой, что моя кружка подпрыгнула, расплескав кофе на белую скатерть. Я смотрела на коричневое пятно, которое расползалось, впитываясь в ткань, и думала: вот так же растекается по нашей жизни его мать. Медленно, неотвратимо, пропитывая собой каждый уголок.
— Чего вылупилась на меня? Моя мама будет встречать Новый год вместе с нами и без лишних вопросов!
Его голос ударил по ушам. Я не «вылупилась». Я просто сказала — очень спокойно, между прочим, — что хотела бы встретить праздник вдвоём. Ну, или с моими родителями заодно, раз уж на то пошло. Но нет. Людмила Петровна уже третий год подряд восседает за нашим столом, комментирует мой салат оливье и рассказывает, как «в её времена» всё было по-другому.
— Артём, я не против твоей мамы...
— Тогда в чём проблема?
Он даже не смотрел на меня. Уткнулся в телефон, пролистывал какую-то ленту. Я знала: сейчас он напишет ей. Напишет что-то вроде «Алька опять начала», и через пять минут мне прилетит сообщение от свекрови с пассивно-агрессивным «Доченька, если я вам мешаю...».
Проблема? Проблема в том, что я устала. Устала от того, что в нашей квартире пахнет не моими духами, а её приторным «Шанелем». Устала находить в холодильнике судочки с её котлетами — потому что «Алечка, ты же молодая, не умеешь готовить, как надо». Устала от её ключей от нашей квартиры.
Я встала из-за стола, взяла тряпку. Начала оттирать кофейное пятно, хотя понимала — бесполезно. Въелось уже. Как и всё остальное.
— Мы могли бы хотя бы обсудить это, — попробовала я ещё раз.
— Что тут обсуждать? — Артём наконец оторвался от экрана. Посмотрел на меня так, будто я предложила что-то совершенно немыслимое. — Она моя мать. Ей одной будет плохо. Ты хочешь, чтобы она сидела одна в Новый год?
А я? Я, значит, должна сидеть с ней? Я хотела сказать это вслух, но промолчала. Потому что знала: начнётся скандал. Он скажет, что я эгоистка. Что не ценю его семью. Что вообще какая-то я стала в последнее время.
Какая-то. Это его любимое слово про меня теперь.
Помню, как три года назад, когда мы только поженились, он говорил другое. Говорил, что я — это глоток свежего воздуха в его жизни. Что я не такая, как все. Что я понимаю его без слов. А теперь я «какая-то».
Людмила Петровна появилась в нашей жизни не сразу. Первые полгода после свадьбы она держала дистанцию. Звонила раз в неделю, приезжала по большим праздникам, дарила конверты с деньгами и советами типа «Не забывай поливать цветы, дорогая». Я даже думала: какая адекватная свекровь мне досталась. Не то что у моей подруги Софьи, у которой свекровь ежедневно проверяла, как она готовит.
Но потом что-то сломалось. Может, когда я сказала, что хочу подождать с детьми. Или когда отказалась переезжать в их район — ближе к ней. А может, просто время пришло, и она решила: хватит церемоний, пора показать, кто здесь настоящая хозяйка.
Свекровь попросила у нас дубликат ключей. «Чтобы не беспокоить вас, детки, если что-то срочное». Срочным оказывалось всё: принести пирожки, проверить, не течёт ли кран, оставить кастрюлю супа. Однажды я пришла домой и обнаружила, что Людмила Петровна переставила мебель в гостиной.
— Так гораздо удобнее, доченька, — сказала она, улыбаясь. — Диван у окна — это же неправильно.
Диван у окна был моей идеей. Я хотела сидеть там по утрам с кофе, смотреть на двор, на деревья. Теперь он стоял у стены, а у окна красовалось её кресло, которое она «временно оставила на хранение».
Артём тогда только пожал плечами. «Ну мам, зачем ты без нас? Но вообще действительно удобнее стало».
Я не спорила. Просто в тот вечер долго лежала в ванной, глядя в потолок. И впервые подумала: а что, если это навсегда?
Сейчас, стоя на кухне и глядя на это проклятое кофейное пятно, я понимала: тогда я была права.
— Значит, решено, — сказал Артём, вставая. — Мама придёт тридцать первого числа к обеду. Приготовишь что-нибудь?
Приготовишь. Не «давай вместе приготовим». Не «может, закажем доставку». Приготовишь — и точка.
Я кивнула. Что мне ещё оставалось?
Он ушёл в комнату, а я осталась на кухне. Села на пол, прислонившись спиной к шкафчику. Достала телефон и написала Софье: «Она снова будет у нас на НГ».
Ответ пришёл мгновенно: «Беги. Беги, пока можешь».
Я усмехнулась. Софья всегда была радикальной. Но бежать... Куда бежать? От собственной жизни?
А потом пришло второе сообщение. От Людмилы Петровны. Я даже открывать не стала — знала, что там. Что-то вроде «Артёмушка сказал, что ты не против, вот и славно, я принесу свой фирменный салат, а то ты, наверное, опять что-то диетическое приготовишь».
Я выключила телефон.
За окном темнело. Скоро декабрь перевалит за середину. Две недели до Нового года. Две недели до того, как Людмила Петровна снова заполнит собой нашу квартиру, будет комментировать каждую мелочь и смотреть на меня этим своим взглядом. Взглядом человека, который точно знает: я здесь временная, а она — навсегда.
И самое страшное — кажется, Артём думает так же.
Может, Софья права?
Тридцать первое декабря началось с того, что в восемь утра раздался звонок в дверь. Я открыла — на пороге стояла Людмила Петровна с тремя огромными сумками.
— Доченька, я пораньше, чтобы помочь тебе! — пропела она, протискиваясь мимо меня в прихожую.
Помочь. Конечно. Следующие четыре часа я слушала, как надо было нарезать салат, почему моя селёдка под шубой «не того цвета», и что вообще молодёжь сейчас разучилась готовить как люди.
Артём отсиживался в комнате за компьютером. Работа, видите ли. В Новый год.
К трём часам дня стол ломился от еды. Я устала так, будто разгрузила вагон кирпичей. Людмила Петровна расположилась в кресле с бокалом шампанского и блаженно улыбалась.
— Ну вот, теперь можно и отдохнуть!
Я как раз мыла последнюю кастрюлю, когда она добавила:
— А, совсем забыла! Я пригласила Валентину с мужем. И Аркадия, моего двоюродного брата. И его дочь Эвелину. Ну и Светочку, соседку. Они все одни, так что я подумала — почему бы не вместе?
У меня мочалка выпала из рук.
— Ты... что?
— Ну, они же будут одни сидеть! — Людмила Петровна посмотрела на меня с искренним недоумением. — Алечка, ты же не против? У нас же квартира большая!
Квартира у нас двушка. Пятьдесят два квадрата. А она пригласила... я быстро посчитала... человек семь? Восемь?
— Артём! — позвала я.
Он вышел из комнаты, зевая.
— Что?
— Твоя мама пригласила гостей. Восемь человек. На наш Новый год.
Он моргнул. Посмотрел на мать.
— Мам, ну ты даёшь...
— Артёмушка, я не подумала! Ну простите! — Людмила Петровна изобразила раскаяние. — Но они уже едут. Что теперь делать?
Что делать. Вот именно — что?
Гости начали прибывать в шесть вечера. Валентина с мужем притащили две бутылки коньяка и водки. Аркадий явился с гитарой. Эвелина — крашеная блондинка лет тридцати пяти в леопардовом платье — сразу заняла половину дивана и начала листать Телеграмм. Светочка, пожилая женщина с пронзительным голосом, принялась рассказывать про свои болячки.
К восьми вечера наша квартира превратилась в филиал вокзала.
Музыка гремела так, что жаловались соседи. Аркадий пел под гитару что-то про «я спросил у ясеня». Валентин — муж той самой Валентины — уже был пьян и пытался обнять меня за талию, называя «красоткой». Людмила Петровна хохотала, опрокидывая третий бокал шампанского.
— Алька, неси ещё салатов! — крикнул Артём из гостиной.
Я стояла на кухне и смотрела на опустевшие тарелки. Вся еда, которую я готовила два дня, исчезла за час. Мой оливье, который я нарезала до одури мелко, чтобы всё было идеально. Запечённая курица. Закуски. Всё сметено, как саранчой.
На плите валялись остатки — кто-то залез за добавкой и уронил миску с салатом. Пол был в крошках, на столе — лужа от разлитого вина.
— Алечка! — Это Людмила Петровна. — Доченька, где у вас ещё бокалы? Эти все разобрали!
Разобрали. У меня было восемь бокалов для шампанского. Сервиз, который подарила бабушка на свадьбу.
Я пошла в гостиную. Картина была... впечатляющая. Эвелина танцевала на журнальном столике. Аркадий дудел в какую-то дудку. Светочка спорила с Валентиной о политике, и обе орали так, что не слышали друг друга.
На полу, разбитый на мелкие осколки, лежал один из бабушкиных бокалов.
— Ой, это я нечаянно! — Людмила Петровна махнула рукой. — Алечка, не стой, подмети давай!
Она была пьяна. По-настоящему пьяна. Глаза блестели, речь заплеталась, щёки горели румянцем.
— Артём, — сказала я тихо, подходя к мужу. — Твоя мама пьяная. И это всё... это надо прекращать.
Он смотрел в телевизор, где показывали новогоднюю программу.
— Ну и что? Праздник же.
— Праздник? — Я почувствовала, как внутри что-то закипает. — Они разгромили нашу квартиру! Разбили посуду! Съели всю еду! Твоя мама напилась и привела толпу незнакомых мне людей!
— Алька, не начинай, — устало сказал он. — Один раз в году...
— Это наш Новый год! — Голос у меня сорвался. — Наш! Я хотела встретить его с тобой, а не с пьяной оравой!
Людмила Петровна вдруг подлетела ко мне. От неё несло перегаром.
— Ты чего это вякаешь? — Она ткнула пальцем мне в плечо. — Чего ты вылупилась? Веселье не любишь? Или ты считаешь себя слишком хорошей для моих друзей?
— Мам, хватит, — вяло сказал Артём.
— Нет, пусть скажет! — Свекровь раскраснелась ещё больше. — Я вижу, как она на меня смотрит! Как будто я здесь лишняя! В доме моего сына!
В доме её сына. Вот оно.
Полночь мы встретили в полном бардаке. Аркадий разбил ещё два бокала. Эвелина пролила коктейль на диван. Валентин уснул в кресле, храпя на всю квартиру.
А я сидела на кухне, глядя на разгром, и думала: это моя жизнь теперь?
Гости разошлись только к четырём утра. Аркадия увезла на такси его дочь. Валентину с мужем — их сын, которому Людмила Петровна умудрилась дозвониться среди ночи. Светочка ушла сама, причитая, что «молодёжь совсем не умеет веселиться культурно».
Людмила Петровна рухнула на наш диван и захрапела, раскинув руки. Артём попытался её добудиться, но она только махнула рукой и пробормотала что-то нечленораздельное.
— Пусть спит, — сказал он и пошёл в спальню.
Я осталась одна. Посреди разгрома. Посреди остатков того, что должно было быть нашим праздником.
На полу хрустели осколки. Диван был в пятнах. Стол липкий от пролитых напитков. На ковре — кто-то наступил в салат и размазал по всей комнате. В воздухе висел тяжёлый запах перегара, табака и чужих духов.
Я начала убирать. Не потому, что хотела. Просто не могла смотреть на это безобразие. Собрала осколки — четыре бокала из восьми. Половина бабушкиного сервиза. Вытерла стол, пол. Сложила гору грязной посуды в раковину.
Когда закончила, было почти шесть утра. За окном всё ещё темно. Первое января встретило меня тряпкой в руках и пустотой внутри.
Я прошла в спальню. Артём спал, отвернувшись к стене. Я легла рядом, не раздеваясь. Закрыла глаза, но сон не шёл.
Вместо сна приходили мысли. Одна за другой. Как приговоры.
Когда это случилось? Когда я перестала быть человеком и стала обслуживающим персоналом? Когда мои желания перестали иметь значение? Когда я согласилась на то, что мой дом — это проходной двор для его матери и её окружения?
Я думала о бабушкиных бокалах. О том, как она вручала мне эту коробку на свадьбе, гладила по руке и говорила: «Береги, внученька. Это на счастье». Четыре разбитых бокала. Половина счастья.
Утром Артём проснулся первым. Вышел на кухню, включил чайник. Я слышала, как он ходит, открывает холодильник, достаёт что-то.
Когда я вышла, он сидел за столом с бутербродом.
— Мама ещё спит? — спросил он буднично.
Я кивнула.
— Слушай, вчера было весело, да? — Он улыбнулся. — Давненько я так не отрывался.
Весело. Ему было весело.
— Артём, — начала я медленно. — Мы должны поговорить.
— О чём?
— О вчерашнем. О твоей маме. Обо всём этом.
Он вздохнул, отложил бутерброд.
— Алька, ну сколько можно? Ты цепляешься к каждой мелочи! Да, мама перебрала. Ну бывает! Да, друзья её шумные. Но это раз в году!
— Это не раз в году, — сказала я тихо. — Это каждый раз. Каждый праздник. Каждые выходные. Она здесь чаще, чем я.
— Потому что ты на работе пропадаешь!
— Я работаю, чтобы мы могли платить за эту квартиру! — Голос у меня задрожал, но я продолжила. — За эту квартиру, в которой я больше не чувствую себя дома. Потому что здесь хозяйка — твоя мама.
Он молчал. Смотрел в стол.
— Вчера она сказала: «в доме моего сына», — продолжила я. — Не нашего. Не твоего и моего. Моего сына. Как будто меня здесь вообще нет.
— Она была пьяная, — буркнул Артём. — Не надо придавать значение каждому слову.
— Пьяные говорят правду.
Он поднял голову. Посмотрел на меня — и в этом взгляде я увидела то, чего боялась увидеть. Раздражение. Усталость. И безразличие.
— Что ты хочешь от меня, Алька? Чтобы я выгнал мать? Запретил ей приходить?
— Я хочу, чтобы ты услышал меня. Хотя бы один раз.
Из гостиной донёсся шорох. Людмила Петровна проснулась. Я слышала, как она встала, прошлась по комнате, потом направилась в ванную.
Через десять минут она вышла на кухню. Выглядела помятой, но довольной.
— Доброе утро, детки! — Она плюхнулась на стул. — Ой, голова болит. Артёмушка, заварил бы матери чайку.
Артём послушно встал, включил чайник.
Людмила Петровна посмотрела на меня.
— А ты чего такая кислая? Праздник же!
Я молчала.
— Алечка, не дуйся. Ну, разбилось пару бокалов — не беда! Я тебе новые куплю. Красивые, современные. А то эти твои старомодные...
— Не надо, — сказала я.
— Что не надо?
— Ничего не надо.
Я встала. Прошла в спальню. Достала чемодан. Начала складывать вещи.
Артём появился в дверях минут через пять.
— Ты что делаешь?
— Уезжаю.
— Куда?
— К родителям. На несколько дней. Мне нужно подумать.
— О чём думать? — Он шагнул в комнату. — Алька, хватит устраивать драмы!
Я обернулась. Посмотрела на него. На этого человека, за которого я вышла замуж три года назад. Который обещал мне мир, семью, счастье. И который даже не заметил, как я растворилась в его матери.
— Это не драма, Артём. Это реальность. Наша реальность. И мне нужно понять, хочу ли я жить в ней дальше.
Я застегнула чемодан. Взяла куртку.
На кухне Людмила Петровна громко рассказывала кому-то по телефону про вчерашний вечер. Смеялась. Говорила, какой замечательный был праздник.
Я вышла из квартиры, тихо закрыв дверь. На лестничной площадке было тихо и холодно. Я достала телефон, написала маме: «Еду к вам».
Спускаясь вниз, я думала: может, это не конец. Может, это начало. Начало того момента, когда я наконец вспомню, кто я такая. Не невестка. Не прислуга. Не невидимая тень в собственном доме.
А просто Аля. Которая имеет право на свою жизнь.