Благодарю подписчицу И. за историю.
Саратовская область, Немецкая Республика, село Вальтер (ныне Гречихино).
Лето 1926 года.
Шарлотта, худенькая девочка лет шести, сидела под антоновкой и водила палочкой по земле. Рядом стояла большая плетёная корзина, до половины уже наполненная яблочными паданцами. Задание у неё было простое - сидеть тут до вечера и "охранять" сад. А чтобы не скучно было, собирать то, что попадало с яблонь.
Тогда у многих в селе были нарезаны участки в саду, вот на участке семьи Дорн девочка и стерегла яблоньки.
Из-за плетня донёсся смешок и Шарлотта подняла голову. На тропинке стояла соседская девчонка, что была немного постарше её.
- Что, Лотта, стережёшь? - протянула девочка, усмехаясь. - Страшно одной-то, небось? Вон, говорят, в камышах волки водятся.
- Не страшно, - буркнула Шарлотта. - И нет тут никаких волков.
- Ничего, ничего, стереги, - не унималась соседка. - У вас, Дорнов, всегда так. Каждое яблочко подобрать надо. Жадины! - показала она язык.
Девочка промолчала и только губу закусила - не она придумала, чтоб тут сидеть. Мать её так велела.
- В хозяйстве всё сгодится, Лотта. Ничего зря пропадать не должно, - говорила мама, опуская яблочко с гнильцой в корзину.
Женщиной её мама была стойкой и сильной. Как же все удивлялись, когда Анна-Маргарита, вдова, имеющая восемь детей, вновь замуж вышла, а потом и еще двух детишек родила второму мужу - Лидию и Шарлотту.
- Ну что, страж наш? - спросила она вечером, легко подхватывая тяжёлую корзину. - Много нападало?
- Вот, всё в корзине, больше нет.
- Молодец. Домой пойдём, резать да сушить будем, а завтра опять придёшь.
По дороге их обогнала телега и мужик, правивший лошадью, крикнул:
- Анна, опять яблоки сушить будешь? У тебя их, поди, на десять зим хватит!
Анна даже не обернулась, только лишь с укором произнесла:
- У меня, Фридрих, десять детей и мужик, их кормить надо. Да и у тебя трое, но ты вот с поля с пустой телегой едешь, да насчет чужого добра судишь.
Дома закипела работа. Старшие дочери уже поставили на стол большой деревянный лоток и наточили ножи. Яблоки резали дольками, быстро и ловко, привыкшие к этому делу. Кусочки белой мякоти летели на чистые холсты, разостланные на печи и лавках. Всем этим Анна руководила, не присаживаясь ни на минуту.
- Лида, потоньше режь, быстрее высохнут. Эльза, раскладывай так, чтобы не кучкой было.
А вечером Анна поставила на стол большую чугунную миску. В ней дымилось что-то бледно-жёлтое.
- Ужин готов, - сказала она.
Это был компот из сушёных яблок, густой, почти как кисель. Но Анна называла его иначе.
- Опять компот, - вздохнула Лида, помешивая в тарелке сладкую похлебку.
- Это суп. Яблочный суп. Компот он пожиже будет.
И именно такой суп помогал им в голодные годы, когда в начале тридцатых Анна доставала из подпола холщовые мешки с сушеными яблоками. Их замачивали, долго варили в кастрюле с горстью муки или отрубей, если таковые имелись. Получалась кисло-сладкая густая похлебка. Три раза в день её ели, что помогло такой большой семье выжить.
***
Осень 1933-го была слякостной и долждливой. Но в один из октябрьских дней, когда днем светило солнце после ночного проливного дождя, к дому Дорнов подкатили двое верховых. Высокие мужчины в длинных чёрных шинелях.
- Анна-Маргарита Дорн?
- Я, - женщина, вышедшая во двор, со страхом посмотрела на прибывших.
- Говорят, что вы тут излишки имеете, но их не сдаете. Живете на широкую ногу, скрывая свой достаток, в то время когда ваши соседи голодают.
- Да вы что! - воскликнула она. - Да у меня одна корова, которая кормит меня, мужа и десятерых детей. Яблочный суп - это то, что мои дети чаще всего видят. Хотите, угощу? Он у нас и на завтрак, и на обед, и на ужин.
- А вот у нас другая информация имеется. Поступило заявление, которое надо рассмотреть. Собирайтесь, в управление пойдем.
- Заявление... - усмехнулась она. - Так и говорите, что самый настоящий донос.
Анна-Маргарита дрожала от страха, но, войдя в дом, надела свою лучшую обувь - ботинки парусиные, что муж в прошлом году в городе добыл, платье выходное, да накинула пальто и шаль. В таком виде она вышла к прибывшим.
- Иди посередине, не отбивайся! - бросил один, тронувшись в путь. Она шла посередине между всадниками, но дорога была в колдобинах и лужах, и Анна, стараясь спасти свою единственную обувь, петляла, пыталась обойти хоть некоторые грязные места.
- Тебе сказали идти ровно посередине! - рявкнул один из них.
Анна остановилась и подняла своё худое лицо с упрямым подбородком. Глаза её насмешливо и без страха глядели на опера.
- Если я посередине пойду, то грязь вся эта с ботинок уделает ваши полы в правлении. Убирать вы потом будете?
- Дерзкая шибко? - усмехнулся тот, кто был самый грозный.
- Не дерзкая. Только вот любому человеку ясно, что коли он будет идти по грязи и по лужам, то всё это во двор или в избу понесет.
- Иди как знаешь, только пошевеливайся, - с досадой, признав её правоту, махнул рукой опер.
В правлении, в душной комнате с портретами на стене, тут же началось разбирательство. Сосед, тот самый, что завидовал их упитанной рыжей корове Зорьке, да двору с птицей и хорошим урожаем. И, видимо, тот самый, что написал донос, кричал:
- Жируют они, видел я сам! Надо проверить, всё ли в колхоз сдали, что положено. Погреба их проверить. Мы тут от голода помираем, а по ним не скажешь, что их это коснулось.
Анна молчала, стиснув руки. Её ладони, шершавые от работы, были сложены на коленях. Она даже не знала, что и сказать. Жируют они? В такое-то лихое время? Да о чем толкует этот человек? Да у неё в прошлом году чуть две дочки Богу душу не отдали, вся семья на ветру шатается. Каждая капля молока ценная. А что корова упитанная, так то на выпас водят, и сена муж впрок наготовил, не жалея своих рук. Да и она с девочками трудилась, собирая грибы да ягоды на зиму, яблоки вот тоже...
И вдруг в дверь вошёл ещё один человек, в добротном пальто, с портфелем. Его все узнали моментально – это большой начальник из Энгельса, прибывший в тот день случайно по каким-то колхозным делам. Все встали, а он обвёл взглядом комнату, и его глаза остановились на Анне. Она его тоже узнала и кивнула - Фома Яковлевич два года назад яблочки у неё приобретал, а еще она, умевшая хорошо вязать, дочке его маленькой кофточку подарила, своими руками связанную. И её редкое имя он надолго запомнил.
- Анна-Маргарита? Дорн?
- Я, - тихо ответила она. - Благодарю за то, что запомнили, как меня зовут.
- Что ж вы тут? Чего с таким видом? Стряслось что-то?
Ему быстро объяснили суть и лицо начальника потемнело от гнева. Он ударил кулаком по столу так, что чернильница подпрыгнула.
- Безумие! Да что же вы творите? - закричал он. - У женщины десять детей, да одна корова на всю ораву. И это, вы называете, "жирование"? Да вам ей помогать надо, а не последнее отнимать! Немедленно отпустить и разбирательство прекратить! Кто жалобу писал?
Сосед опустил глаза, а Фома Яковлевич велел ему задержаться после собрания.
Анну же отпустили. Она шла домой по той же грязной дороге, не чувствуя под ногами ни холода, ни слякоти. Чудо. В те времена только так это и можно было назвать. Иначе как объяснить такое своевременное прибытие Фомы Яковлевича на этом нелепом собрании-суде?
Несколько лет никто не смел даже трогать семью Дорнов, помня, что у неё в "знакомствах" большой человек. Особенно сосед, который в её сторону больше даже не смотрел, отсидев тогда трое суток в камере, и радуясь, что еще легко отделался.
***
1939 год.
В колхозе объявляли план. Столько-то масла с одного двора нужно сдать, столько-то яиц и шерсти, коли есть бараны. Но самое главное - яблони. Установили норму сдачи и Анна, сидя на задней лавке, слушала всё это и думала о том, что теперь никакого яблочного супа не видать её детям с такими поборами.
Потом она встала и взгляды устремились к ней.
Она вытянула перед собой руку и раскрыла ладонь.
- Видите? - её голос, обычно такой твёрдый, слегка дрожал. - Видите эту ладонь? Вырвите от сюда один волосок. Всего один. Что, нету? Не можете найти? Вот и я не смогу найти лишнее, и то, чего в помине быть не может. Где я должна взять то, чего у меня нет? Масла? Яиц? У меня десять дочерей! У меня одна корова, которая нас всех кормит, да пару десятков кур!
Она стояла с протянутой рукой, а в наступившей тишине было слышно, как за окном каркает ворона. На её пламенную речь никто не ответил, хотя многие сельчане были с ней согласны. Но никто не решался поддержать её, и никто не отменил план.
Сдавать пришлось всё, как и всем. Выкручивались Дорны, как могли. Но даже несмотря на это, выжили. И всё же удавалось заготавливать яблоки на зиму, хоть и не в таком количестве как раньше.
***
1941 год
Великую Отечественную войну младшая дочь Анны Шарлотта встретила в Энгельсе выпускницей педучилища, став преподавателем немецкого языка. Старшие сёстры уже разъехались, с отцом и матерью осталась лишь Лида.
И вот не успела Шарлотта вернуться в свою деревню, как за ней уже приехали и она, как неблагонадежная, была подверженна ссылке.
Позже она узнала, что её семью, мать, отца и сестру Лидию погнали в казахстанские степи. А Шарлотту отправили совсем в другую сторону - в якутскую тайгу.
Гнали временами пешком, временами в грязных "теплушках". В дороге, в каком-то сибирском селе, их выгрузили и заставили убирать чей-то чужой урожай. Картошку копали, падая от усталоти, а когда уходили, то старухи на обочине плакали в подол:
- Детки, куда ж вас гонят-то? Оставили бы у нас, мы и приютили бы их, и работу бы дали.
- Есть предписание и распределение, - рявкнул милиционер, сопровождавший группу этнических немцев с Поволжья.
До Якутии доехали не все...
Их поселили в длинном и холодном бараке в одном из поселков, и отправили работать на лесозаготовку. Хрупкая Шарлотта, которая мечтала работать учительницей немецкого языка, теперь валила лес.
Однажды на соседних нарах заплакала девушка Маша, её ровесница. Рыдала горько, уткнувшись в подушку. Рядом сидела её мать и тоже плакала, уговаривая девушку.
- Вставай, дочка. Надо. Нельзя не пойти.
- Мама, не могу. Не могу я больше! Если пойду, то сегодня же умру, - шептала Мария, не поднимая головы.
- Ты что же такое говоришь? А я как же? Всем тяжело. А как же вот Шарли, Марта? Как же другие? Они могут, и ты сможешь.
И девушка пошла. И на неё, уже к вечеру, повалилось подрубленное кем-то соседнее дерево. Крик был короткий и страшный. После работы принесли её, бездыханную, обратно, чтобы захоронить.
Шарлотта смотрела на это, и слёз у неё уже не было. Только холод внутри, прочнее якутского мороза. И почему-то в этот миг ей очень захотелось маминого яблочного супа, чтобы не только тело согрел изнутри, но и душу.
1945 год.
Барак, где Шарлотта жила с такими же ссыльными, как и она, уже будто стал её домом.
Она привыкла к нему, потеряв всю надежду вернуться домой. Как ей сказали - дома у неё уже нет, наверняка его забрали на баланс государства.
Каждое утро Шарлотта шла в лес и работала, вспоминая девушку Машу, которая будто чувствовала свой последний день и погибла под упавшим деревом.
Вечерами Шарлотта сидела на нарах, закутавшись во всё, что было. Иногда она читала потрепанный томик Гёте, который с собой прихватила Марта Миллер. Читала шепотом, по-немецки, чтобы не забыть язык, и чтобы не забыть, кто она.
***
С Евгением, таким же сосланным немцем, судьба её буквально столкнула.. Она, задумавшись на ходу, наткнулась на него в сумерках, возвращаясь с лесосеки. Он вёз на санях-волокушах инструмент: пилы, топоры, тросы. Шарлотта шла уставшая, уткнувшись взглядом в снег под ногами, и не заметила сани, выехавшие из-за штабеля брёвен.
- Осторожно! - закричал он, когда она споткнулась о сани. - Ты куда смотришь? Сильно ушиблась?
Она потерла коленку и подняла глаза на него. Перед ней стоял парень, явно младше её лет на пять уж точно. На нём был залатанный, но плотный полушубок и ушанка.
- Простите, - прошептала она, отряхивая снег.
- Ничего, просто в следующий раз поаккуратнее будь.
- Хорошо.
- Эй, стой! - позвал он, когда девушка отошла. - А тебя не Шарлоттой звать?
- Да. Откуда ты знаешь?
- Ты же на делянке с Мартой Миллер работаешь?
- С ней, - кивнула девушка.
- А сама откуда? Тоже сосланная немка?
- Саратовская. Село Вальтер. А ты? - раз уж он к ней на "ты", то отчего ей церемониться?
- Я тоже из немцев. Из Сталинградской области. Меня Женей звать.
Так и познакомились. Двое молодых немцев, выброшенных войной в якутскую тайгу. Евгению было всего восемнадцать, а Шарлотте уже двадцать пять, но возраст не был помехой для их чувств.
Они много говорили о прошлом, которое теперь будто бы казалось сказкой. О родных селах, о яблоневых садах на Волге, о книгах. Он успел закончить всего пять классов, но был смышлёным и жадно слушал, когда она рассказывала о Гёте или Гейне.
Однажды, в редкий, почти летний тёплый вечер, они сидели на огромном пне на окраине посёлка. Рабочий день был уже закончен и они не очень-то стремились разойтись по поселку в свои бараки.
- А помнишь запах? - вдруг спросила Шарлотта, глядя в таёжную даль. - Настоящих яблок? Только что сорванных?
Женя помолчал, затягиваясь самокруткой из махорки.
- Помню. А еще у нас на хуторе абрикосы были. Мама из них комптот варила, - он смахнул слезу, которой постеснялся.
Мама его умерла в этой ссылке и парнишка теперь был один на белом свете. Словно почувствовав это, девушка сжала его руку.
- Женя...
- Что?
- Ты теперь не один. Я у тебя есть.
Он повернулся к ней. В его глазах, обычно насмешливых или усталых, было что-то новое, серьёзное.
- Лотта.. - она улыбнулась, услышав это обращение. Так дома её называли, а теперь вот Женя так зовет. - Лотта, я люблю тебя. Выходи за меня замуж. А когда нам разрешат вернуться, мы поедем ко мне на Родину.