Как долго женщина может терпеть, чтобы сохранить семью? И что происходит, когда чаша терпения переполняется? Эта история о том, как потерять всё, чтобы обрести главное — себя.
Тяжёлая дубовая дверь захлопнулась, отрезая уличный шум, но не принося желанного покоя. Полина Сергеевна прислонилась спиной к прохладному металлу и закрыла глаза. В руках у неё были тяжёлые пакеты с продуктами. Геннадий любил, чтобы хлеб был именно бородинский, а молоко — только определённой жирности. Ошибка в выборе продуктов каралась лекцией о её «никчемности».
Ей было пятьдесят три года. Когда она превратилась из весёлой, звонкой Полинки в эту безмолвную тень, скользящую по собственной квартире, стараясь не скрипнуть половицей?
Она прошла на кухню. Геннадий Иванович, её супруг, смотрел телевизор в гостиной. Звук был выкручен на полную громкость.
— Явилась? — его голос донёсся сквозь рёв телепередачи. — Чего так долго? Я уже час назад чай пить хотел.
— Очередь была, Гена, — отозвалась Полина.
— Оправдания. У плохой хозяйки всегда автобус виноват.
Полина промолчала. Это была её тактика выживания последние десять лет.
— Чай готов, — позвала она.
Геннадий вошёл на кухню, шаркая тапками. Он сел во главе стола — это место было неприкосновенным. Покрутил чашку в руках, брезгливо осмотрел ободок.
— Сахар опять не в той банке, — процедил он сквозь зубы.
— Та разбилась, Гена.
— У тебя всё бьётся. Руки не из того места растут.
Полина глотнула свой пустой чай. Она знала, что сегодня он придирчив не просто так. Он барабанил пальцами по столу — верный признак, что готовит «сюрприз».
— Завтра сестра приезжает, — бросил он, не глядя на жену.
Полина чуть не поперхнулась.
— Зоя Ивановна? В гости?
— Почему в гости? Жить.
Тишина в кухне стала звонкой, как натянутая струна.
— Как — жить? — переспросила Полина. — Надолго?
— Насовсем. Дом она свой продала, деньги на счёт положила. А жить будет у нас. Ей уход нужен, общение.
— Гена, но у нас… у нас же нет места. В маленькой комнате Дашины вещи…
— Дашины вещи — на помойку. А Зоя займёт маленькую комнату.
— Но я не согласна! — голос Полины дрогнул. — Это наше общее жильё. Я тоже имею право голоса. Я устаю на работе, мне нужен покой.
Геннадий медленно отставил чашку. Посмотрел на жену, как на пустое место.
— Ты не согласна? — переспросил он тихо, с зловещей усмешкой. — А кто тебя спрашивает?
— Я тоже здесь живу…
— Ты? — он рассмеялся, коротко и зло. — Ты здесь — приложение к плите и швабре. Квартиру эту давали мне.
— Мы её приватизировали на двоих, Гена! И ремонт делали на мои средства, когда я наследство от мамы получила!
— Бумажки свои убери. Зоя приезжает завтра. Подготовь комнату. Вынеси всё лишнее, чтобы блестело всё.
— Я не буду этого делать, — Полина встала. Ноги дрожали, но внутри поднималась волна отчаяния. — Я не буду обслуживать твою сестру. И жить с ней я не хочу.
Геннадий с грохотом опустил ладонь на стол, заставив посуду звякнуть.
— Нравится или нет — неважно. Не нравится — вон. Я здесь решаю, вы — никто. И пока ты живёшь под моей крышей, ты будешь делать то, что я сказал. А не будешь — выставлю за дверь.
Он демонстративно отвернулся к телевизору. Полина выбежала из кухни. Это была точка невозврата.
На следующий день приехала Зоя Ивановна. Она вошла в дом как завоеватель, с запахом нафталина и претензиями.
— Ну, здравствуй, сноха! — прогрохотала она, проводя пальцем по зеркалу в прихожей. — Пыль. Плохо следишь за домом. Гена, а ты орёл!
Жизнь превратилась в испытание. Зоя Ивановна переставила все кастрюли, выбросила Полинины цветы и начала устанавливать свои порядки. Вечерами они с братом обсуждали Полину, громко, чтобы она слышала каждое обидное слово.
Прошла неделя. В субботу Полина вернулась с дежурства. Войдя в квартиру, она почувствовала запах гари.
На кухне Зоя Ивановна жарила сало. Но самое страшное было не это. На столе, сдвинутая в угол, стояла любимая швейная машинка Полины — старый, но надёжный «Зингер», память о бабушке. На полированной крышке машинки стояла горячая, чадящая сковорода.
— Что вы делаете?! — вскрикнула Полина, бросаясь спасать вещь. — Это же память! Вы лак испортите!
Зоя Ивановна лениво повернулась, вытирая жирные руки о фартук Полины.
— Ой, не визжи. Ничего твоей железяке не будет. Места мало. И вообще, убери её отсюда, она мне мешает тесто месить.
— Это моё рабочее место!
— Кому твоё шитьё нужно? Тряпки переводить.
На шум пришёл Геннадий. Он зевнул, почесывая живот.
— Чего разоралась? Сестра готовит, а ты права качаешь?
— Гена, она поставила горячую сковороду на бабушкину машинку!
— Подумаешь, царапина. Вещь должна служить человеку. И вообще, Зоя права. Убери этот хлам на балкон. Или на помойку.
— Это не хлам! — Полина впервые за долгое время посмотрела мужу прямо в глаза. Внутри неё что-то щёлкнуло. Страх отступил. — И я не позволю вам её уничтожать.
— Ты не позволишь? — Геннадий шагнул к ней вплотную, нависая всей массой и давя авторитетом. — Ты забыла, кто здесь главный? Я сказал — на балкон!
Зоя Ивановна стояла у плиты и ухмылялась, подбоченившись. Ей нравилось видеть, как ломают чужую волю.
Полина молча взяла тяжёлую машинку и понесла в спальню.
— Вот так-то, — донеслось ей вслед. — Знай своё место.
В спальне она поставила машинку на пол. Слёз не было. Было ясное понимание: всё. Конец.
Она позвонила дочери: «Даша, я могу приехать? Прямо сейчас».
Полина достала чемодан. Она взяла только самое необходимое: документы, сменную одежду и шкатулку с украшениями.
Она вышла в коридор одетая.
— Это ещё что за демонстрация? — Геннадий поперхнулся салом. — Куда собралась?
— Я ухожу, Гена. К дочери. А потом — на развод.
Геннадий встал, вытирая жирные губы.
— Какой развод? Кому ты нужна? Вернёшься через два дня, прощения просить будешь! А я ещё подумаю, пускать ли!
— Не вернусь, — Полина открыла входную дверь. — И ещё, Гена. Ты сказал, что ты здесь хозяин, а я никто. Ты ошибся. Документы на приватизацию я забрала. И чеки на ремонт, который я оплачивала, тоже. Встретимся в суде. Метры будем делить по закону.
— Что?! — лицо Геннадия побагровело. — Да ты не посмеешь!
— По закону, Гена, половина — моя. Нравится тебе или нет — неважно. Не нравится — вон.
Она процитировала его же слова. В его глазах она впервые увидела страх.
Полина вышла на площадку и захлопнула дверь.
На следующий день начался ад телефонных звонков. Геннадий угрожал, потом звонила Зоя: «Эгоистка! Бросила мужа!». Полина молча заблокировала номера.
Через неделю она подала на развод. Геннадий пришёл в суд злой и небритый. Без Полины его лоск быстро сошёл на нет.
— Это моя квартира! — кричал он, размахивая руками. — Ведомственная!
— Жилплощадь приватизирована на обоих, — осадила его судья. — К тому же, истец предоставил доказательства вложения личных средств в ремонт.
Суд присудил разделить имущество пополам. Жить вместе было невозможно. У Геннадия денег на выкуп доли не было. У Зои деньги были, но тратить их на брата она не собиралась.
Квартиру продали. Полина купила себе уютную «однушку» и сделала ремонт.
Геннадий на свою долю смог купить только убитое жилье на окраине. Зоя Ивановна заявила, что в «такую конуру» она не поедет, и купила себе домик в деревне. «Толку с тебя никакого, Гена, — сказала она брату на прощание. — Сам живи».
Прошёл год.
Полина Сергеевна сидела на своей новой кухне. На столе стояла та самая машинка «Зингер» — мастер убрал след от ожога. Вокруг были разложены лоскутки яркой ткани. Полина увлеклась пэчворком — лоскутным шитьем. Она шила удивительные одеяла, которые с удовольствием покупали через интернет.
В духовке пёкся пирог. Скоро приедет Даша с внуками, а в выходные Полина собиралась в небольшое путешествие по Золотому кольцу с клубом рукодельниц. Жизнь била ключом.
В дверь позвонили.
На пороге стоял Геннадий. Постаревший, в висящей мешком одежде. Он нервно теребил в руках кепку.
— Здравствуй, Поля. Вот… узнал адрес. Поговорить хотел. Плохо мне одному. Зойка уехала. Я это… осознал всё. Может, попробуем сначала? Я изменился.
Он смотрел на неё с надеждой, как побитый пёс. В его взгляде читалось желание вернуться к тем борщам и чистым рубашкам, которые он принимал как должное.
Полина прислушалась к себе. Внутри было тихо и спокойно.
— Нет, Гена, — сказала она твёрдо. — Ничего не получится.
— Но почему? Я же прошу прощения!
— Не надо. Просто… я теперь хозяйка своей жизни. И мне это нравится.
— Поля, ну дай шанс! Я же пропаду!
— Ты сказал тогда: «Нравится или нет — неважно». Теперь это неважно мне. Я не хочу тебя спасать. Я хочу жить.
Она начала закрывать дверь.
— Полина! — крикнул он, пытаясь вставить ногу в проём, по старой привычке действовать силой. — Ты обязана! Мы венчаны!
— Убери ногу, Гена. Или я вызову полицию. Я здесь хозяйка, а ты — гость, которого не звали.
Он замер. В её глазах он увидел ту силу, которую сам же и разбудил. Он медленно убрал ногу.
Дверь закрылась. Щелкнул замок.
Полина вернулась на кухню, напевая легкую мелодию. Достала румяный пирог.
— Ну вот и всё, — сказала она и улыбнулась своему отражению в оконном стекле. Там больше не было сгорбленной тени. Там стояла счастливая женщина.
Дорогие читательницы!
Как часто мы терпим неуважение только потому, что «так принято» или «ради семьи». Мы позволяем обесценивать наш труд и чувства. Но семья — это не поле боя, где есть командир и подчинённый.
История Полины — напоминание всем нам. Никогда не позволяйте говорить вам, что вы — «никто». Вы — личность. И у вас всегда есть право сказать «нет», собрать чемодан и уйти в новую жизнь. Пусть она будет сложной поначалу, но она будет ВАШЕЙ. Не бойтесь перемен. Цените себя!