«Сто двадцать тысяч в месяц», — сказал врач, и в коридоре больницы стало тихо. Андрей смотрел в пол. Света листала телефон. А Ирина думала о том, что единственный человек, который может спасти свекровь, — та самая внучка, которую Нина Петровна двадцать шесть лет называла «не нашей породой».
Всё началось в роддоме, в палате с жёлтыми стенами и скрипучей кроватью.
Ирина лежала, не в силах оторвать взгляда от дочери. Крохотная, тёплая, с пушком тёмных волос на головке. Глаза ещё мутные, как у всех новорождённых, но уже понятно — будут карими. Красавица.
Дверь открылась без стука. Нина Петровна всегда входила так — будто имела на это особое право. Андрей топтался следом с пакетом апельсинов.
— Ну, показывай.
Ирина приподняла дочь. Свекровь склонилась, посмотрела внимательно — и лицо её окаменело.
— Это что? — голос упал до шёпота.
— Мама, это Катя, — Андрей улыбнулся. — Твоя внучка.
— Вижу, что не внук. Я спрашиваю — откуда у неё такие волосы? И глаза эти? Андрюша у меня светленький был, я светлая. Откуда это?
Внутри что-то оборвалось.
— У моей бабушки были тёмные волосы и карие глаза, — тихо сказала Ирина. — Гены могут проявляться через поколение.
— Гены, значит. — Нина Петровна выпрямилась. — Не наша это порода. Не знаю, в кого она, но не в нас.
— Мама!
— Что — мама? У нас в роду все светлые. Поехали, Андрей. Устала.
Вышла, не попрощавшись. Андрей виновато пожал плечами, положил пакет на тумбочку и поспешил следом.
Ирина сидела, прижимая к себе дочь, и не понимала — как можно так сказать о новорождённом ребёнке?
Первые месяцы она надеялась: ну мало ли, сказала сгоряча, одумается. Катя росла чудесной — спокойной, улыбчивой, с огромными карими глазами.
Нина Петровна не одумалась.
У свекрови была ещё дочь — Света, младшая сестра Андрея. Светина дочка Машенька родилась на полгода раньше Кати. Светловолосая, голубоглазая. «Наша кровь», — говорила свекровь.
С Машей она возилась постоянно. Забирала на выходные, водила в парк, покупала платья с оборками. С Катей — никогда.
— Мам, посидишь с Катюшей в субботу? — просил Андрей. — Нам в поликлинику, там очередь.
— Некогда. У Светы проблемы, еду к ней.
У Светы всегда были проблемы.
Кате исполнилось пять. Маленький праздник — шарики, торт, дети из садика. Пришла и свекровь с Машей.
— Катюша, это тебе.
Катя развернула свёрток. Внутри — кукла из ларька у метро. Пластмассовые волосы, кривые нарисованные глаза.
— Спасибо, бабушка.
Неделю назад Маше на день рождения подарили велосипед. Розовый, с корзинкой. Маша хвасталась им всему двору.
Вечером, когда гости разошлись, Катя подошла к матери:
— Мама, а почему бабушка Машу любит, а меня нет?
Ирина присела, обняла дочь.
— Бабушка тебя тоже любит. Просто... по-своему.
— Нет, — серьёзно сказала Катя. — Она на меня всегда смотрит, как будто я плохая.
Что тут скажешь пятилетнему ребёнку? Ирина прижала дочь крепче и промолчала.
Время шло. Катя росла умной, много читала, занималась танцами. В школе — отличница.
Свекровь не менялась. На семейных праздниках сидела с каменным лицом, подарки делала дешёвые, разговаривала сквозь зубы. Маша тем временем ходила в бассейн за бабушкин счёт и ездила с ней на море.
— Поговори с матерью, — просила Ирина мужа. — Катя всё видит.
— Ир, ну ты знаешь маму. Своеобразная она. Не обращай внимания.
— То есть нормально, что она родную внучку при мне называет «подкидышем»?
— При мне она так не говорит.
— Вот именно.
Андрей отводил глаза. Любил мать, любил жену, любил дочь — и разрывался, не в силах встать ни на чью сторону.
На десятилетие Кати собрались родственники. Свекровь сидела в углу.
— Бабушка, хотите торт? Я сама пекла, с мамой.
— Не хочу. Мне нельзя сладкое.
— Он вкусный, попробуйте кусочек.
— Сказала — нет. Иди к гостям.
Катя отошла. Губы дрогнули, глаза блеснули — но не заплакала. Выпрямилась и пошла к подружкам.
Вечером Ирина нашла её в детской.
— Катюш, ты как?
— Нормально. — Помолчала. — Мам, я давно поняла. Бабушка меня не любит, потому что я не такая, как она хотела. Я слышала, она тёте Свете говорила — «не наша кровь».
— Катенька, это неправда. Ты наша, родная.
— Я знаю. Вы с папой любите. А бабушка — нет. Ну и ладно. Не все должны меня любить.
Десятилетний ребёнок — а рассуждает мудрее взрослых. От этого было ещё больнее.
В пятнадцать Катя превратилась в красивую девушку. Тёмные волосы, карие глаза, открытая улыбка. Училась на пятёрки, мечтала о медицинском.
Нине Петровне перевалило за семьдесят. Здоровье шалило, характер стал ещё тяжелее.
На семейном обеде она снова не удержалась:
— Машенька-то красавица! Вся в нашу породу. А Катерина сидит букой.
— Я задумалась, бабушка.
— О чём думать в твои годы? О мальчиках небось.
— О том, какой факультет выбрать. Склоняюсь к кардиологии.
— Кардиология! — фыркнула свекровь. — Да кто тебя возьмёт, там конкурс — не пробьёшься.
— Возьмут. Я хорошо учусь.
— Ну-ну.
Ирина сжимала руки под столом. Сколько можно? Но Андрей потом скажет: мать старая, не связывайся. Терпи. Шестнадцать лет этого терпения.
Катя поступила на бюджет. Высший балл по всем экзаменам.
— Поступить — одно дело, — сказала свекровь. — Доучиться — другое.
Катя доучилась. С красным дипломом. Ординатура по кардиологии. Работа в хорошей московской клинике.
К двадцати шести она была состоявшимся врачом. Сняла однушку у метро, жила самостоятельно, родителям помогала.
— Катюш, ты слишком много работаешь, — беспокоилась Ирина. — Личную жизнь бы устроить.
— Мам, всё будет. Сначала — карьера.
Маша к тому времени дважды развелась и жила на деньги матери. Света подрабатывала продавцом. Бабушка им помогала из пенсии — немного, но регулярно.
В ноябре позвонил Андрей.
— У мамы инсульт. Увезли в больницу.
Нине Петровне было восемьдесят. Упала прямо в магазине — хорошо, рядом оказались люди, вызвали скорую. Откачали, но последствия тяжёлые: правая сторона почти не работает, речь нарушена, память рваная.
— Нужна реабилитация, — объяснял врач. — Долгая, профессиональная. Дома не справитесь. Есть специализированные пансионаты.
— Сколько? — спросила Света.
— Хороший — около ста двадцати тысяч в месяц.
Тишина. Сто двадцать тысяч. Андрей получал шестьдесят пять, почти половина уходила на ипотеку. Света не работала толком. Ирина зарабатывала семьдесят — но у них свои расходы, кредит за машину.
— Не потянем, — сказал Андрей.
— Государственный дом престарелых?
— Очередь на год. И условия там... сами понимаете.
Вышли из больницы подавленные. Андрей закурил у входа.
— Есть вариант, — тихо сказала Ирина.
— Какой?
— Катя.
Андрей посмотрел на жену так, будто она предложила что-то невозможное.
— Ир, ты серьёзно? После всего?
— Просто озвучиваю. Катя хорошо зарабатывает. Она единственная, кто может.
— Мать её двадцать шесть лет в грош не ставила. Как я попрошу?
Света подняла голову:
— Я не буду просить. Унизительно.
— Тебе и не нужно. Катя — его дочь.
Андрей молчал. Потом затушил сигарету.
— Подумаю.
Три дня он ходил сам не свой. В воскресенье вечером взял телефон.
— Катюша, есть разговор.
Ирина сидела рядом, слышала всё. Андрей говорил сбивчиво — про удар, про пансионат, про деньги.
— Понимаю, она была несправедлива. Ты можешь отказать. Я пойму.
Пауза.
— Пап, перезвоню через час.
Час тянулся вечностью. Ирина пыталась читать — строчки расплывались. Думала о том, сколько боли пережила дочь. «Не наша порода». «Подкидыш». Дешёвые подарки при дорогих — для Маши. Холодные взгляды. Годы равнодушия.
Телефон зазвонил ровно через час.
— Пап, я помогу. Переведу завтра. И пансионат найду хороший, у меня есть знакомые.
— Катюша... Я не знаю, что сказать.
— Не надо ничего говорить. Просто надо сделать.
Андрей положил трубку. Глаза влажные.
— Согласилась.
Ирина кивнула. Она знала свою дочь.
Пансионат оказался хорошим — за городом, с садом, светлыми комнатами. Катя перевела деньги за три месяца вперёд.
— Буду платить, сколько понадобится.
Нину Петровну перевезли в декабре. Она ещё плохо соображала — путала имена, не всегда понимала, где находится.
— Катя звонит каждую неделю, — рассказывал Андрей. — Разговаривает с врачами, контролирует лечение.
— Но сама не приезжает?
— Говорит — позже.
Ирина понимала. Одно дело — перевести деньги. Другое — смотреть в глаза человеку, который столько лет тебя отвергал.
К весне Нина Петровна начала приходить в себя. Память возвращалась кусками — узнавала детей, вспоминала какие-то события. Рука ещё слушалась плохо, но ложку уже держала.
В апреле Катя позвонила:
— Мам, хочу навестить бабушку. Поедешь со мной?
Они приехали в субботу утром. По коридору Катя шла ровно, но Ирина заметила — пальцы, сжимающие ручку сумки, побелели.
— Ты в порядке?
— Да. Пойдём.
Нина Петровна сидела у окна. Маленькая, высохшая, с трясущимися руками. Услышав шаги, обернулась, прищурилась.
— Кто?..
— Бабушка, это я. Катя.
Долгая пауза. Потом глаза свекрови расширились — узнала. По щекам потекли слёзы.
— Катенька... Это ты?
— Я.
Катя подошла, села рядом. Нина Петровна дрожащей рукой коснулась её волос.
— Тёмные. Красивые.
— Бабушка, вам тут удобно? Хорошо ухаживают?
— Хорошо. — Свекровь не сводила с внучки глаз. — Мне сказали, это ты платишь. Правда?
— Правда.
— Зачем?
Катя помолчала.
— Потому что я врач. Помогаю людям. Это моя работа.
— Но я же... Столько лет... — Голос сорвался. — Прости меня. Прости. Старая была, глупая. Смотрела на тебя и не видела. А ты лучше всех нас оказалась.
Ирина стояла у двери и плакала беззвучно. Двадцать шесть лет она ждала этих слов.
Катя спокойно держала бабушкину руку.
— Я не держу зла.
— Как — не держишь?
— А зачем? Это мне мешает, не вам. Я давно отпустила.
С того дня Катя приезжала раз в две недели. Привозила фрукты, разговаривала с врачами. Нина Петровна ждала этих визитов — за несколько дней начинала просить медсестёр причесать её получше.
— Внучка едет, — хвасталась соседкам. — Врач-кардиолог, в Москве работает.
Однажды Ирина приехала одна и застала свекровь с телефоном — медсестра показывала ей что-то в интернете.
— Это статья про молодых врачей, — объяснила Нина Петровна. — Катя там есть. Написано: перспективный специалист. Вот, смотри.
Ирина села рядом.
— Да, я видела.
— Красавица. И глаза эти, как вишни. Знаешь, Ир, я всю жизнь была неправа. Двадцать шесть лет родного человека отталкивала из-за ерунды. Порода, не порода. Какая разница, какие глаза? Главное — какое сердце. А у Кати сердце... — Она не договорила, отвернулась к окну.
— Катя выросла хорошим человеком, — сказала Ирина. — Несмотря ни на что.
— Благодаря тебе.
— И Андрею.
— Нет. — Свекровь покачала головой. — Андрей мой — слабый. Тебя не защищал, Катю не защищал. Всё на тебе было. Я теперь понимаю.
Помолчала.
— Знаешь, о чём жалею? Что не видела, как она росла. Сама себя выбросила из её жизни. А теперь сижу тут и благодарю бога, что она меня не вычеркнула.
Три года Катя платила за пансионат. Три года приезжала, разговаривала, держала за руку.
Нина Петровна угасала. Сначала перестала ходить, потом говорить стало трудно. Путала дни. Но внучку узнавала до последнего.
— Катенька, ты?
— Я, бабушка.
— Хорошая моя. Прости.
— Вы уже тысячу раз просили прощения.
— Мне важно говорить. Чтобы ты помнила.
В декабре врачи позвонили — дни сочтены. Катя приехала сразу, сидела у постели, слушала тяжёлое дыхание.
— Катенька...
— Я здесь.
— Ты самая лучшая. — Каждое слово давалось с трудом. — Когда уйду — не грусти. Последние годы были светлые. Потому что ты рядом.
Через два дня Нина Петровна умерла. Тихо, во сне.
Похороны были небольшие. Катя стояла рядом с родителями — серьёзная, спокойная. Глаза сухие.
После поминок сидели на кухне втроём. Чай, тишина.
— Спасибо тебе, Катюш, — сказал Андрей. — За маму. Ты сделала для неё больше, чем я за всю жизнь.
— Пап, не надо.
— Надо. Я должен был защищать тебя тогда. А я прятался за словами «она своеобразная». Прости.
Катя посмотрела на отца.
— Пап, я тебя люблю. И маму. Вы дали мне главное — знать, что я нужна. Бабушкины слова ранили, но ваша любовь лечила. Так что всё в порядке.
Ирина смотрела на дочь и чувствовала, как глаза щиплет.
— Мам, ты чего?
— Думаю, какая ты у нас.
— Какая?
— Большая. В смысле — души.
Катя засмеялась.
— Мам, я обычный человек.
— Нет. Ты не обычный.
Она обняла дочь. Андрей обнял их обеих. Сидели молча, потому что слова были не нужны.
Потом Катя рассказала что-то про работу — про пациента, который притащил врачам коробку конфет размером со стиральную машину, и про медсестру, которая две недели её прятала от начальства. Смеялись. За окном падал снег.
Ирина смотрела на дочь и думала: судьба — странная штука. Двадцать шесть лет назад девочка с тёмными глазами появилась на свет, и кто-то решил, что она «не той породы». А девочка выросла — не вопреки и не благодаря, а просто потому, что внутри неё было что-то настоящее.
И это настоящее оказалось сильнее обид.
Катя поймала её взгляд и улыбнулась. Ирина улыбнулась в ответ.