— Прекрати названивать, дура! Я же сказал — у меня теперь другая жизнь!
Телефон выскользнул из пальцев и глухо шлепнулся на диван. Слово «дура» эхом отдавалось в голове, разрастаясь, заполняя собой всё пространство однушки на Варшавском шоссе. Та самая однушка, которую они вместе выбирали пять лет назад, спорили из-за района, радовались высоким потолкам.
Антонина стояла посреди комнаты в старом халате — сером, с пятном от кофе на рукаве, которое так и не отстиралось. Сорок восемь лет, из которых девятнадцать она была замужем за Олегом. Девятнадцать лет — и вот это слово.
В горле стоял ком, но слёз не было. Странно — она думала, что будет рыдать, биться в истерике, крушить посуду. А вместо этого просто стояла и смотрела на телефон, из которого доносились короткие гудки.
Надо было что-то делать. Руки сами потянулись к сигаретам — бросила два года назад, но пачка всё ещё лежала в кухонном ящике, на всякий случай. Закурила прямо у окна, не открывая его. Дым медленно поднимался к потолку серыми кольцами.
— Ребёнок, — вслух произнесла она. — У него будет ребёнок.
С той, другой. С молодой, наверное. Олегу пятьдесят два, он давно говорил, что хочет сына. Антонина не могла родить — медицинские показания, операция в тридцать пять, закрытая тема. Он тогда обнял её в больничной палате, сказал, что они и вдвоём справятся, что главное — это они. Девятнадцать лет назад это прозвучало убедительно.
Телефон снова завибрировал. На экране высветилось имя: «Таисия». Подруга. Или бывшая подруга? После того как Олег ушёл три недели назад, Таисия звонила каждый день, пыталась утешить, зазывала в кино, в кафе, на йогу. Антонина не отвечала.
Но сейчас взяла трубку.
— Тоня? Ты где? Я приеду, ладно? Давай встретимся... в «Шоколаднице» на Профсоюзной?
— Не надо, Тася. Правда.
— Тоня, я не могу тебя вот так оставить. Ты же совсем одна там. Хоть выйди на воздух, а? Погуляем, посидим где-нибудь.
Сопротивляться не было сил. Да и правда — сидеть в четырёх стенах, где каждая вещь напоминала о муже, становилось невыносимо. Его свитер всё ещё висел на спинке стула. Его тапки стояли у порога — старые, стоптанные, с дыркой на правом носке.
Через сорок минут Антонина уже выходила из метро «Профсоюзная». Ноябрь в этом году выдался промозглый — холод забирался под куртку, под кожу, прямо в кости. Люди торопились по своим делам, кутались в шарфы, толкались локтями.
Таисия уже сидела у окна — яркая, как всегда, в красной помаде, с аккуратной укладкой. Рядом с ней Антонина чувствовала себя серой тенью.
— Господи, Тонь, ты хоть поела сегодня?
— Не помню.
— Вот именно. Сейчас закажем тебе что-нибудь нормальное. Капучино и сэндвич хотя бы.
Антонина кивнула. Есть не хотелось, но спорить тоже.
— Слушай, а ты знаешь, кто она? — неожиданно для себя спросила Антонина.
Таисия замерла с чашкой в руках.
— Откуда мне знать?
— Тася, ты же видела его на днях. Случайно встретила в торговом центре, сама говорила.
— Ну... да, встретила. Он был один.
— Врёшь.
Слово вылетело резко, жёстко. Таисия вздрогнула.
— Тоня...
— Не ври мне. У всех у вас одинаковые глаза становятся, когда врёте. Я что, идиотка? Ты что-то знаешь.
Пауза затянулась. За окном мимо прошёл человек с большой собакой — овчаркой, которая тянула поводок изо всех сил. Официантка принесла заказ, поставила тарелки на стол, улыбнулась дежурной улыбкой и ушла.
— Её зовут Полина, — тихо сказала Таисия. — Ей двадцать девять. Работает... не важно где. Они встречаются уже полгода.
Полгода.
Полгода Олег приходил домой, целовал Антонину в лоб, жаловался на работу, смотрел с ней сериалы по вечерам. Полгода он жил двойной жизнью — и она ничего не замечала. Совсем ничего.
— Ты давно знаешь?
— Месяц... может, чуть больше. Тоня, я не хотела тебе говорить, думала, может, само пройдёт, может...
— Заткнись.
Антонина встала, схватила сумку. Сэндвич остался нетронутым на тарелке.
— Тоня, постой!
Но она уже выходила из кафе, на ходу натягивая шарф. Ноги сами несли её вперёд — по проспекту, мимо магазинов, мимо остановок. Холод больше не чувствовался. Внутри всё горело — не яростью даже, а каким-то пустым огнём, который ничего не согревал, только выжигал изнутри.
Полгода. Двадцать девять лет. Ребёнок.
Она остановилась возле аптеки, достала телефон. Пальцы дрожали — не от холода, от чего-то другого. Нашла в контактах номер Олега, посмотрела на экран. Позвонить? Написать? Приехать к нему на работу и устроить сцену?
А может, вообще ничего не делать?
Телефон снова завибрировал. Незнакомый номер.
— Алло?
— Антонина Сергеевна? Это из юридической консультации. Вы записывались на приём на следующую неделю, хотела уточнить время...
Юридическая консультация. Правильно. Ещё неделю назад, в первые дни после ухода Олега, она позвонила туда, записалась. Хотела узнать про развод, про раздел имущества, про свои права. Потом как-то забыла, погрузилась в оцепенение.
— Да, я помню. Подтверждаю.
Положив трубку, Антонина вдруг ясно поняла: сидеть и ждать, пока Олег вернётся (а вдруг?), пока всё рассосётся само собой — это больше не вариант. Он выбрал. Он выбрал другую женщину, другую жизнь, будущего ребёнка. А она что? Будет сохнуть в пустой квартире, вспоминая девятнадцать лет?
Она развернулась и пошла обратно к метро. Но не домой. В Кузьминки, где жила мать Олега — Раиса Фёдоровна. Старая, въедливая, всегда недолюбливавшая Антонину. Зато обожавшая сына.
Надо было поговорить.
Квартира свекрови находилась в старой девятиэтажке с облупившейся краской на стенах. Антонина поднялась на пятый этаж, позвонила в дверь. Долго никто не открывал, потом послышалось шарканье тапок.
— Кто там?
— Это я, Раиса Фёдоровна. Антонина.
Дверь приоткрылась на цепочке. В щели показалось морщинистое лицо свекрови — недовольное, настороженное.
— Чего пришла?
— Поговорить надо.
— О чём тут говорить? Олег мне всё рассказал. Ты его не устраивала, вот он и нашёл нормальную женщину.
Прямо в лицо. Без обиняков. Антонина ожидала чего-то подобного, но всё равно слова ударили, как пощёчина.
— Раиса Фёдоровна, мы девятнадцать лет прожили вместе. Я рядом была, когда вы в больнице лежали с инсультом. Я...
— А толку? Ребёнка родить не смогла, дом не держала. Что, думаешь, он будет с бесплодной бабой всю жизнь маяться?
Дверь захлопнулась.
Антонина стояла на лестничной площадке, не в силах пошевелиться. «Бесплодная баба». Вот она, правда — жестокая, неприкрытая. Для них она всегда была только этим. Неважно, сколько лет она отдала этой семье, как старалась, как любила. Она не родила ребёнка — значит, бракованная.
Спускалась по лестнице медленно, держась за перила. В подъезде пахло кошками и сыростью. На первом этаже, у почтовых ящиков, курила девушка лет двадцати пяти — в коротком пуховике, с ярко-рыжими волосами.
— Закурить не найдётся? — спросила она, увидев Антонину.
— Вот, возьмите.
— Спасибо. Вы чего такая... расстроенная?
Антонина хотела отмахнуться, пройти мимо, но вдруг остановилась.
— А вы верите в справедливость?
Девушка затянулась, выдохнула дым.
— Не-а. Давно уже. Справедливости не бывает. Бывает только то, что мы сами себе устроим.
И пошла к выходу, оставив Антонину одну.
«То, что мы сами себе устроим».
Может, она и права, эта рыжая незнакомка?
Антонина достала телефон, нашла в соцсетях страницу Олега. Он никогда особо не выкладывал фотографии, но последний пост был от вчерашнего дня — снимок из какого-то ресторана. На столе бокалы с вином, в углу кадра мелькала женская рука с тонким браслетом. Комментарии отключены.
Она пролистала подписчиков — и вот она. Полина Красникова. Профиль открытый, фотографий масса. Длинные тёмные волосы, точёные черты лица, фигура, которую не скрыть даже под свободной одеждой. На последнем фото — она же, в обтягивающем платье, рука лежит на едва заметном животике. Подпись: «Новая глава».
Семнадцать недель, судя по хештегам.
Антонина опустилась на скамейку у подъезда. Семнадцать недель — это четыре месяца. Значит, забеременела она в июле. Июль... они с Олегом тогда ездили на дачу к его другу Степану, жарили шашлыки, он обнимал её у костра, говорил, как хорошо им вместе.
А через неделю, видимо, поехал к Полине.
Пальцы сами набрали номер Олега. Длинные гудки. Потом его голос — раздражённый, усталый:
— Ну что ещё?
— Где ты сейчас?
— Это не твоё дело.
— Олег, я видела её страницу. Полину. Ребёнку четыре месяца, да? Значит, когда мы с тобой на даче были в июле, ты уже знал?
Тишина. Потом тяжёлый вздох.
— Антонина, прекрати. Нам не о чем разговаривать.
— Не о чем?! Ты девятнадцать лет со мной прожил! Девятнадцать! И даже не удосужился сказать правду — просто собрал вещи и свалил!
— А что я должен был сказать? Что мне нужна настоящая семья? Что я хочу сына? Ты бы что, вдруг смогла мне его родить?
Голос его становился громче, злее.
— Я десять лет ждал! Десять лет надеялся, что ты одумаешься, что мы попробуем суррогатное материнство, усыновление — что угодно! А ты только твердила: нам и вдвоём хорошо. Тебе хорошо было! А мне?
— Ты сам тогда сказал...
— Я много чего говорил! Потому что жалел тебя! Потому что думал, авось привыкну, смирюсь. Не смирился. И когда встретил Полину, понял, что это мой последний шанс. Ей двадцать девять, она здорова, она хочет детей. А ты... ты просто закрылась в своей квартире и решила, что мир вокруг тебя крутиться будет.
— Я для тебя всё делала!
— Всё? — он засмеялся, зло, коротко. — Ты последние пять лет даже нормально не выглядела! Растолстела, ходишь в каких-то застиранных тряпках, причёсываешься раз в неделю. Думаешь, мне приятно было приводить тебя к друзьям? Стыдно было, вот что!
Слова падали как удары. Каждое — точно в цель.
— Ты... ты это серьёзно сейчас говоришь?
— Очень серьёзно. Я тебе больше ничего не должен, понимаешь? Ничего! Квартира — твоя, я претензий не имею. Живи там, делай что хочешь. Но оставь меня в покое. У меня будет сын, у меня будет нормальная жена, и я не позволю тебе всё это испортить!
Связь оборвалась.
Антонина сидела, сжимая телефон так сильно, что побелели пальцы. Нет — не побелели. Просто сильно сжимала. Мимо прошла старушка с авоськой, покосилась, пробормотала что-то себе под нос.
Растолстела. Застиранные тряпки. Стыдно было.
Она посмотрела на своё отражение в тёмном экране телефона. Лицо размыто, но всё равно видно — усталая, потухшая женщина в куртке, которой лет пять. Волосы не крашены месяца четыре — седые корни отросли на два сантиметра.
Когда она последний раз покупала себе что-то новое? Когда последний раз ходила в салон, делала маникюр, заботилась о себе?
Всё уходило на него. На дом. На быт. На то, чтобы ужин был вовремя, рубашки выглажены, носки постираны.
А он встречался с другой. Молодой. Ухоженной. Красивой.
Антонина встала и пошла к метро. Но не домой — в центр. На Тверскую. Там был салон красоты, мимо которого она проходила сто раз, заглядывалась на витрины, но никогда не заходила. Дорого.
А теперь — какая разница?
Через два часа из салона вышла другая женщина. Волосы подстрижены, окрашены в благородный тёмно-каштановый, лицо с лёгким макияжем, брови оформлены. Мастер долго уговаривала её на полное преображение — и Антонина согласилась.
Почему бы и нет?
Потом был магазин одежды — не дешёвый. Она купила джинсы, которые сидели идеально, две блузки, кожаную куртку. Потратила больше, чем планировала. Гораздо больше.
И впервые за три недели почувствовала... не радость даже. Злость. Ярость. Желание доказать.