— Убирайся из этой квартиры. Немедленно.
Тамара Ефимовна стояла в дверях спальни, и от её голоса по коридору пробегали ледяные волны. Она была одета в тёмно-синий костюм, белую блузку — всё идеально выглажено, ни единой складки. Волосы уложены в строгую причёску, на шее — тонкая золотая цепочка. Шестьдесят два года безупречности и контроля.
Настя замерла у окна с мокрой тряпкой в руках. Она мыла рамы — третий час уже, руки красные от воды и порошка. На ней старые джинсы и растянутая футболка, волосы собраны в небрежный хвост. Двадцать четыре года, а выглядела сейчас, наверное, на все тридцать.
— Тамара Ефимовна, я...
— Молчать! — свекровь шагнула в комнату, каблуки застучали по паркету. — Я всё поняла. Ты думала, я не замечу? Думала, я слепая?
Настя опустила тряпку в таз. Вода плеснула на пол, разлилась грязными разводами. В горле пересохло. Что она поняла? О чём вообще речь?
— Я не понимаю...
— Не понимаешь? — Тамара Ефимовна достала из кармана пиджака смятую бумажку, швырнула на подоконник. — А это что? Чек из магазина. Продукты на три тысячи рублей. Три тысячи! На что ты тратишь наши деньги?
Настя подняла чек. Крупный супермаркет на проспекте Ленина. Позавчера ходила, да. Купила мясо, рыбу, фрукты — Даниил попросил приготовить что-то особенное, у него коллеги должны были прийти на ужин. В итоге никто не пришёл, коллеги отменили, а еды наготовила — холодильник забит.
— Это... Даня просил купить продукты для гостей. Я готовила...
— Даня? — голос свекрови взлетел вверх. — Ты смеешь называть моего сына этим деревенским именем? Даниил! Его зовут Даниил Тимофеевич Крестовский! А ты — деревенская замарашка, которая думает, что имеет право...
— Я не деревенская! — вырвалось у Насти прежде, чем она успела прикусить язык.
Тамара Ефимовна усмехнулась. Это была страшная усмешка — холодная, презрительная.
— Не деревенская? Твоя мать всю жизнь на ферме коров доила, отец трактористом работал. Ты сама до девятнадцати лет в этом... как его... — она брезгливо поморщилась, — в Берёзовке жила. Среди навоза и свиней. А потом приехала в Красноярск, устроилась продавцом в ювелирный, где мой сын имел неосторожность тебя встретить.
Каждое слово било, как пощёчина. Настя чувствовала, как внутри всё сжимается в тугой комок. Да, она из Берёзовки. Маленький посёлок в ста километрах от города. Да, родители работали в колхозе, а потом, когда колхоз развалился, перебивались случайными заработками. Да, она приехала сюда, сняла комнату в общежитии, устроилась работать. И что? Что в этом такого?
— Мы поженились, — тихо сказала она. — Даниил меня любит...
— Любит? — Тамара Ефимовна расхохоталась. — Боже мой, она ещё верит в любовь! Деточка, мой сын увлёкся. Понимаешь? Увлёкся простушкой со свежим личиком. Ему надоели девушки из нашего круга — образованные, начитанные, умеющие поддержать беседу. Ему захотелось экзотики. Вот ты и появилась.
Настя схватилась за подоконник. Ноги подкашивались. Два года вместе. Год официального брака. Она переехала в эту квартиру — огромную четырёхкомнатную на Взлётке, где свекровь занимала две комнаты, они с Даниилом — ещё две. Год она терпела косые взгляды, язвительные замечания, постоянные придирки. Думала — привыкнет. Смирится. Примет.
Не приняла.
— Я жена вашего сына по закону, — Настя подняла голову, посмотрела свекрови в глаза. — И никуда не уйду. Это наша квартира.
— Наша? — Тамара Ефимовна шагнула ближе, сузила глаза. — Квартира оформлена на меня. Я собственник. Даниил прописан здесь, да, но жильё — моё. И я имею полное право выгнать тебя, колхозница.
Слово «колхозница» она произнесла с таким отвращением, словно речь шла о чём-то грязном, постыдном.
— Вы не имеете права...
— Имею! — свекровь повысила голос, лицо её покраснело. — Ты не подходишь моему сыну! Слышишь? Не подходишь! Он — юрист в крупной компании, у него карьера, перспективы. А ты кто? Продавщица! Ты даже института не закончила!
— Я поступила на заочное, — Настя сжала кулаки, чувствовала, как дрожат руки. — Учусь на экономическом...
— На заочное! — Тамара Ефимовна всплеснула руками. — Боже, какой позор. Мои знакомые спрашивают, чем занимается жена Даниила, а я должна говорить — учится заочно, работает продавцом? Ты понимаешь, как это выглядит?
Настя молчала. Внутри бушевала буря, но она старалась держать лицо спокойным. Не дать этой женщине увидеть, как больно. Не показать слабость.
— Я разговаривала с сыном, — продолжила свекровь, уже спокойнее, даже деловито. — Намекала, что брак ваш — ошибка. Что нужно всё обдумать, пока не поздно. Детей у вас нет, имущества общего нет. Развод пройдёт быстро и безболезненно.
— Вы... вы говорили с Даниилом о разводе? — Настя почувствовала, как внутри что-то переворачивается.
— Конечно. Я его мать, я забочусь о его будущем. И о будущем нашей семьи. У нас репутация, связи, положение в обществе. А ты — никто. Пустое место.
— Уходите, — Настя повернулась к окну, снова взяла тряпку. Руки тряслись так, что вода расплескалась. — Уходите, пожалуйста.
— Что?
— Я сказала — уходите. Это моя комната тоже. И я не хочу вас здесь видеть.
Несколько секунд стояла напряжённая тишина. Настя слышала, как свекровь тяжело дышит за спиной — то ли от возмущения, то ли от злости.
— Хорошо, — наконец произнесла Тамара Ефимовна ледяным тоном. — Поговорим, когда Даниил придёт. Посмотрим, чью сторону он выберет — матери или... этой.
Каблуки застучали по коридору, хлопнула дверь. Настя опустилась на пол прямо у окна, прижалась спиной к стене. Слёзы текли сами собой, горячие, обидные. Она вытирала их кулаками, как в детстве, когда её дразнили в школе деревенской. Ничего не изменилось. Никуда не уехала. Всё равно — деревенская, колхозница, чужая.
Телефон завибрировал в кармане. Сообщение от Даниила: «Задерживаюсь на работе. Приду поздно. Не жди с ужином».
Она посмотрела на экран, перечитала сообщение три раза. Сухо. Коротко. Без смайликов, без ласковых слов. Раньше он всегда писал «люблю», «скучаю», «жду встречи». Последние недели — только деловые фразы. Задерживаюсь. Приду поздно. Не жди.
А может, свекровь права? Может, он правда разлюбил?
Настя поднялась, подошла к зеркалу. Посмотрела на себя — бледное лицо, красные глаза, растрёпанные волосы. Когда она в последний раз нормально спала? Когда последний раз они с Даниилом просто разговаривали — не о бытовых вещах, а о жизни, о мечтах? Месяц назад? Два?
Она вышла в коридор. Квартира встретила гулкой пустотой — свекровь заперлась в своей комнате. Настя прошла на кухню, поставила чайник. Механически достала чашку, заварку. Села за стол, уставилась в окно. За окном темнело — октябрьский вечер, дождь начинался. Люди спешили по тротуару под зонтами, машины шуршали по мокрому асфальту.
А она сидела на чужой кухне, в чужой квартире, и не знала — есть ли у неё здесь место. Нужна ли она здесь кому-то.
Чайник закипел, щёлкнул. Настя не двинулась с места. Просто сидела и смотрела, как за окном сгущаются сумерки.
Ключ повернулся в замке около одиннадцати. Настя сидела в гостиной, на диване, обхватив руками колени. Телевизор работал, но она не слышала, что там говорили. Просто смотрела на экран невидящим взглядом.
Даниил вошёл, стряхнул капли дождя с плаща. Высокий, в дорогом сером костюме, с кожаным портфелем. Красивый — всегда был красивым. Тёмные волосы с проседью на висках, хотя ему всего тридцать один. Усталое лицо.
— Привет, — бросил он, даже не взглянув в её сторону. Повесил плащ, снял ботинки.
— Нам надо поговорить, — Настя встала.
Он замер, наконец посмотрел на неё. В глазах мелькнуло что-то — раздражение? усталость? — но быстро погасло.
— Сейчас? Настя, я вымотался. Совещание до девяти, потом встреча с клиентом. Можно завтра?
— Нет. Сейчас.
Он вздохнул, прошёл на кухню, налил себе воды. Выпил, поставил стакан в мойку. Настя стояла в дверях, смотрела, как он оттягивает разговор — какими мелкими движениями, какими паузами.
— Твоя мать сегодня сказала мне убираться из квартиры, — начала она, стараясь держать голос ровным. — Назвала колхозницей. Сказала, что я не подхожу тебе. И что вы с ней обсуждали развод.
Даниил провёл рукой по лицу. Не удивился. Не возмутился. Просто устало потер глаза.
— Мама опять начала, — пробормотал он. — Я же просил её не лезть...
— Значит, правда? — Настя почувствовала, как внутри всё холодеет. — Ты действительно с ней об этом говорил?
— Не так, как ты думаешь! Она сама начала эту тему, я сказал, что пока не готов обсуждать... — он запнулся, осёкся.
— Пока не готов? — переспросила Настя. — То есть потом будешь готов?
— Господи, ну не выдёргивай слова из контекста! — он повысил голос, впервые за вечер посмотрел на неё по-настоящему. — Я измотан, я устал от работы, от матери, от этих вечных скандалов!
— От меня тоже устал? — спросила она тихо.
Он молчал. И это молчание сказало больше, чем любые слова.
Настя прислонилась к дверному косяку. Ноги вдруг стали ватными, дышать — трудно.
— Понятно, — выдавила она.
— Что понятно? Настя, ты всё усложняешь. Да, жить с матерью тяжело. Да, она тебя не приняла — я признаю. Но что я могу сделать? Это её квартира, она...
— Ты можешь встать на мою сторону, — перебила его Настя. — Хоть раз. Защитить меня. Сказать ей, что я твоя жена. Что ты выбираешь меня.
Даниил отвёл взгляд.
— Всё не так просто.
— Просто, — возразила Настя. — Очень просто. Ты либо со мной, либо с ней. Третьего не дано.
Он облокотился о столешницу, опустил голову. Стоял так долго — минуту, может, две. Потом выпрямился, посмотрел на неё. И в его глазах Настя увидела ответ раньше, чем он произнёс слова.
— Может, и правда нам стоит... взять паузу? — сказал он тихо. — Разъехаться на время. Подумать.
Настя кивнула. Странно, но слёз не было. Только пустота внутри — огромная, ледяная.
— Хорошо, — сказала она. — Я завтра заберу вещи и уеду.
— Настя...
— Не надо. Спасибо, что хоть сейчас сказал честно.
Она развернулась, пошла в спальню. Закрыла дверь, легла на кровать, не раздеваясь. Лежала и смотрела в потолок. За стеной слышалось, как Даниил ходит по кухне — открывает холодильник, гремит посудой. Потом всё стихло.
Утром Настя проснулась рано. Собрала вещи в два чемодана — много у неё и не было. Одежда, косметика, документы, несколько книг. Всё остальное — не её. Не нужно.
Даниил ещё спал. Тамара Ефимовна тоже не вышла из своей комнаты. Настя оставила ключи на тумбочке в прихожей, написала короткую записку: «Забираю свои вещи. Больше не побеспокою».
Вызвала такси, вынесла чемоданы. Шофёр — мужчина лет пятидесяти с добрым лицом — помог загрузить их в багажник.
— Куда едем? — спросил он.
Настя достала телефон, нашла номер подруги Оксаны. Та ещё с магазина, единственная, кто не отвернулся после свадьбы. Написала: «Можно к тебе на пару дней?»
Ответ пришёл моментально: «Конечно! Адрес помнишь? Жду».
— На Семафорную, — сказала Настя водителю. — Дом двенадцать.
Машина тронулась. Настя обернулась — посмотрела на высотку, где прожила год. Окна их квартиры на седьмом этаже. Одно светилось — наверное, Даниил проснулся.
Она отвернулась. Достала из сумки телефон, открыла фотографии. Их совместные снимки — на свадьбе, в отпуске, просто дома. Удалила все. Одну за другой. Методично, спокойно.
— Тяжело? — спросил водитель, глядя в зеркало.
— Да, — призналась она. — Но правильно.
Он кивнул, ничего больше не спросил. Просто ехал через просыпающийся город — мимо троллейбусов, мимо людей, спешащих на работу, мимо кафе и магазинов. Жизнь продолжалась. Как ни больно — продолжалась.
На Семафорной Оксана встретила её у подъезда — в халате, с чашкой кофе, с распахнутыми объятиями.
— Проходи, деревенская, — сказала она с усмешкой. — Покажу, как живут настоящие колхозницы.
Настя усмехнулась сквозь подступившие слёзы. И впервые за долгое время почувствовала — здесь её не судят. Здесь ей рады. Просто так. Просто потому что она есть.
Чемоданы остались в прихожей. Оксана усадила её на кухне, налила кофе.
— Рассказывай, — велела она.
И Настя рассказала. Всё. От начала до конца. Говорила и плакала, а Оксана слушала, кивала, наливала ещё кофе. И не говорила «я же предупреждала» или «так тебе и надо». Просто была рядом.
А за окном разгорался новый день. И Настя вдруг поняла — да, больно. Да, страшно. Но впервые за год она чувствовала себя свободной. Не колхозницей. Не чужой. Просто собой.
И этого было достаточно.
Спустя месяц Настя подала на развод и жила свою прекрасную жизнь.