Я стояла у двери с пакетом мусора в руке и чувствовала, как что-то внутри меня медленно закипает. Не резко. Не так, как вода на сильном огне. А вот так — тихо, глухо, откуда-то из самого живота.
— Мам, я на пять минут. До мусорки и обратно.
— Знаю я твои пять минут! В прошлый раз полчаса где-то шлялась. Я тут чуть не упала, пока до кухни дошла. А тебе хоть бы что!
Я выдохнула.
— Мам, ты прекрасно ходишь сама. Врач сказал — больше двигаться надо.
— Что врач понимает?! Он молодой совсем. А ты родную мать слушать не хочешь. Вот помру — наплачешься!
Я открыла дверь. Вышла. Закрыла за собой. И только в подъезде позволила себе прислониться к стене. Холодной, крашенной казённой зелёной краской.
Мне сорок три года. У меня взрослая дочь, которая уже второй год живёт в Питере и звонит раз в неделю. У меня была работа — хорошая, в проектном бюро. Была квартира. Был муж... Был...
Теперь есть мамина двушка, мамины упрёки и мамино «вот помру».
Врачи говорят — сердце крепкое, давление в норме для её возраста. Семьдесят четыре года, а энергии — на троих. Только вся эта энергия уходит в одно: контроль. Тотальный, удушающий контроль.
Я спустилась по лестнице, вышла во двор. Ноябрь. Темнеет рано. Фонари горят через один — видимо, ЖЭК экономит. Дошла до мусорки, бросила пакет, и вдруг поняла, что не хочу возвращаться.
Вот прямо сейчас — не хочу.
Достала телефон. Уже два пропущенных от мамы. За пять минуты.
Не перезвонила.
Вместо этого набрала Наташку. Подругу ещё со школы. Единственного человека, который знал всё. Вообще всё.
— Светка? Ты чего так поздно?
— Наташ, я сейчас сделаю что-нибудь ужасное.
— В смысле?
— Не знаю. Убегу. Закричу. Разобью что-нибудь. Я больше не могу...
Пауза. Слышно, как у неё там телевизор бормочет.
— Ты где?
— У мусорки стою.
— Стой там. Я сейчас выйду. Я тут рядом, у Ленки была, возвращаюсь.
Она пришла через десять минут. В куртке нараспашку, шарф размотан. Запыхалась.
— Рассказывай.
И я рассказала. Всё, что накопилось. Как три года назад, после развода, переехала к маме — временно. Как «временно» превратилось в постоянно. Как мама сначала радовалась, потом начала жаловаться. На всё. На погоду, на соседей, на меня. Особенно на меня.
Как перестала встречаться с подругами, потому что «опять куда-то намылилась, а мать побоку». Как похудела на восемь кило — не от диет, от нервов.
— Свет — Наташка взяла меня за плечи. — Ты себя в зеркало видела?
— Каждый день вижу.
— Нет, ты не видишь. Ты тень от себя прежней. Помнишь, какая ты была? Ты же проекты вела! Ты на конференции ездила! Ты смеялась так, что соседи жаловались!
Я помнила. Смутно, как чужую жизнь.
— И что мне делать? Бросить её? Она же мать.
— Она взрослый человек. Здоровый взрослый человек, который тебя использует. Света, это не забота — это рабство. Ты понимаешь?
Телефон завибрировал. Мама. Пятый звонок.
Наташка посмотрела на экран:
— Не бери.
— Она там с ума сходит.
— Пусть сходит. Пусть поймёт, что ты не собачка на поводке.
Я не взяла. Мы пошли к Наташке. Она жила в соседнем доме, одна, после того как её Колька уехал на заработки и там «нашёл себя» — вместе с тридцатилетней бухгалтершей. Наташка переживала полгода.
У неё дома пахло кофе. На подоконнике кот — рыжий, наглый, по имени Философ. Он посмотрел на меня с таким видом, будто всё понимал.
— Садись. Чай? Или чего покрепче?
— Покрепче.
Она достала вино. Разлила по бокалам. Мы сели на кухне, и я вдруг заплакала. Впервые за долгое время. Не сдерживаясь, не пряча.
— Я не знаю, как это произошло — говорила я сквозь слёзы. — Я же просто хотела помочь. После развода была разбита, а она сказала: «Доченька, возвращайся, вместе легче». И я поверила. А теперь...
— А теперь ты в ловушке.
— Да.
— И ты сама в неё попала.
— Да.
Наташка отпила вина:
— Значит, сама и выйдешь. Вопрос — когда.
Телефон снова завибрировал. Сообщение: «Света, ты где?! У меня сердце болит! Вызываю скорую!»
Я показала Наташке.
— Классика — кивнула она. — Моя свекровь так делала.
Каждый раз, когда Колька хотел со мной куда-то уехать. «Ой, сердце! Ой, давление!» А потом врачи приезжали — всё в норме.
— Но вдруг правда?
— Свет. Посмотри на меня. Ты же умная женщина. Сколько раз за эти три года она «умирала»?
Я задумалась. Посчитала.
— Раз двадцать. Может, больше.
— И сколько раз её госпитализировали?
— Ни разу.
— Вот и ответ.
Я допила вино. Налила ещё.
— Наташ, а если я уйду — что она будет делать?
— Жить. Как жила до тебя. Как жила, когда ты замужем была и заезжала раз в неделю. Она справлялась, Света. Отлично справлялась. А сейчас зачем справляться, если дочка под рукой?
Это было больно слышать. Но это было правдой. Я просидела у Наташки до одиннадцати. Телефон разрывался. Последнее из сообщений: «Света, если не придёшь — я за себя не отвечаю».
— Шантаж — констатировала Наташка.
— Я знаю.
— И что будешь делать?
Я встала. Посмотрела в окно. Там, за стеклом, горели редкие окна. Обычные люди, с обычными проблемами. Ужинали, смотрели телевизор, укладывали детей. А я...
— Я вернусь — сказала я. — Но завтра... Завтра я начну искать квартиру.
Наташка улыбнулась:
— Вот это уже разговор.
Я шла домой по тёмному двору. В голове было странно — пусто и одновременно ясно. Как после грозы.
Поднялась на этаж. Достала ключи. Открыла дверь.
Мама сидела в коридоре на табуретке. В халате, руки сложены на коленях. Как судья.
— Явилась… Где была?
— У Наташи.
— У Наташи! — она всплеснула руками. — А я тут помираю, между прочим!
Я сняла куртку. Повесила. Сняла ботинки.
— Мам, ты не помираешь. Ты меня контролируешь.
Тишина. Такая тишина, что слышно, как часы тикают в комнате.
— Что?!
— То, что слышала. Я взрослая женщина. Мне сорок три года. И я имею право выйти из дома, когда захочу.
Она открыла рот. Закрыла. Снова открыла. Как рыба.
— Да как ты смеешь?! После всего, что я для тебя сделала!
— Ты сделала много. Спасибо. Но это не даёт тебе права делать из меня заложницу.
Я ушла в свою комнату. Закрыла дверь. За стеной мама что-то кричала. Про неблагодарность. Про то, как она меня вырастила. Про то, как я её предала. Обычный набор.
Я лежала на кровати, смотрела в потолок и думала о том, что завтра начну искать квартиру. Маленькую. Можно однушку. Можно на окраине — плевать. Главное — свою.
А потом... Вернусь в профессию. Начну заново.
Телефон пискнул. Сообщение от Наташки: «Держись. Ты сильная. Ты справишься».
Я улыбнулась. Впервые за долгое время. Справлюсь.
Только вот я ещё не знала, что мама тоже не собиралась сдаваться. И что самое сложное — впереди...
Утро началось с тишины. Странной, непривычной тишины.
Обычно мама вставала в шесть. Гремела чайником, включала радио, ходила по коридору — шарк-шарк тапочками. Напоминала о себе. Каждый звук говорил: «Я здесь. Я не сплю. А ты почему ещё лежишь?»
Сегодня — ничего. Я открыла глаза. Семь утра. За окном серое ноябрьское небо, голые ветки тополя. В комнате холодно — я забыла закрыть форточку.
Тишина.
Первая мысль — паника. Вскочила, босиком побежала в мамину комнату. Распахнула дверь. Она лежала в кровати. Глаза открыты. Смотрела в потолок.
— Мам?!
— Что? — голос ровный, безразличный.
— Ты... ты в порядке?
— А тебе не всё равно?
Я выдохнула. Значит, началось. Новая тактика. Если скандалы не работают — включаем жертву.
— Мам, я чайник поставлю.
— Не надо. Я не хочу.
— Завтракать будешь?
— Не буду. Аппетита нет. После вчерашнего...
Она отвернулась к стене. Демонстративно. Так демонстративно, что я почти восхитилась мастерством.
Я вернулась в свою комнату. Достала телефон. Открыла сайты с объявлениями. Квартиры. Однокомнатные. Аренда.
Цены кусались. Сорок тысяч за однушку на выселках. Пятьдесят — за что-то приличное. У меня было отложено сто двадцать. Мамина пенсия, которую она откладывала «на чёрный день» и которую я три года не трогала. Плюс мои накопления — ещё тысяч восемьдесят. На первое время хватит.
Работа. Нужна работа.
Открыла сайт с вакансиями. Проектировщик инженерных систем. Мой профиль. Последние годы занималась другим — но руки помнят. Голова помнит. Программы — освою заново.
Резюме было старое. Начала обновлять.
— Света!
Голос из кухни. Слабый, дрожащий.
— Света, мне плохо!
Я закрыла глаза. Сосчитала до десяти. Вспомнила Наташкины слова: «Сколько раз она умирала?»
Двадцать раз за три года.
— Иду, мам.
Она сидела на кухне. На том же месте, где обычно сидела я. В халате, волосы не причёсаны. Перед ней стояла чашка с водой.
— Сердце давит. Вот здесь, — она положила руку на грудь. — И в руку отдаёт. Левую.
Я посмотрела на неё. Внимательно. Лицо нормального цвета. Дыхание ровное. Глаза... глаза следили за моей реакцией. Ждали.
— Давай измерю давление.
— Не надо давление! Скорую вызывай!
— Сначала давление.
Я достала тонометр. Надела манжету. Мама сидела напряжённо, но не противилась.
Сто тридцать на восемьдесят пять. Пульс семьдесят два. Для её возраста — идеально.
— Мам, давление в норме.
— Какая норма?! Мне плохо!
— Хорошо. Вызываю скорую.
Я действительно достала телефон. Она смотрела на меня — и что-то в её взгляде изменилось.
— Подожди.
— Что?
— Не надо скорую. Уже... уже отпустило.
Я положила телефон.
— Мам — голос мой был спокойным, почти мягким. — Ты же понимаешь, что я вижу?
— Что ты видишь? Что мать умирает, а тебе плевать?
— Я вижу, что ты меня проверяешь. Каждый раз. И я каждый раз прибегаю. А ты каждый раз оказываешься здоровой.
Она смотрела на меня. Я смотрела на неё. Впервые за три года — без чувства вины. Без паники. Просто смотрела.
— Ты жестокая — сказала она наконец.
— Нет, мам. Я просто устала.
Я вышла из кухни. Вернулась к резюме.
К обеду позвонила Катя. Дочка. Из Питера. Голос встревоженный.
— Мам, ты чего телефон не берёшь? Бабушка мне написала, что ты её бросила!
— Когда написала?
— Час назад. Целую поэму! Что ты ушла вчера и не вернулась, что она всю ночь не спала, что сердце болит...
Я усмехнулась. Мама освоила мессенджеры. Прогресс.
— Кать, я никуда не уходила. Я вышла на полчаса к подруге, а бабушка устроила истерику.
— А почему она пишет, что ты её бросила?
— Потому что я сказала, что собираюсь съехать.
Пауза. Долгая.
— Мам... правда?
— Правда. Кать, я больше не могу. Три года. Три года я живу не своей жизнью. Понимаешь?
— Понимаю — голос дочери стал тихим. — Я давно хотела тебе сказать... но боялась.
— Чего боялась?
— Что ты обидишься. Или что бабушка узнает.
— Что сказать хотела?
Катя помолчала:
— Что, когда я приезжала летом... я тебя не узнала. Ты была как... как тень. Серая. Потухшая. И бабушка... она с тобой разговаривала так, будто ты прислуга. «Света, подай!», «Света, убери!», «Света, почему чай холодный?» И ты бегала. А я смотрела и думала: это моя мама? Та, которая меня воспитала? Которая всегда была сильной?
Я села на кровать. Горло сжалось.
— Почему не сказала тогда?
— Не знаю. Наверное, струсила. А потом уехала и думала — может, показалось. Может, у меня глюки.
— Не глюки.
— Мам, уезжай оттуда. Пожалуйста.
— Собираюсь.
— Приезжай ко мне. В Питер. У меня комната свободная. Поживёшь, осмотришься. Работу найдёшь, ты же крутой спец.
Я улыбнулась:
— Была когда-то.
— Мам, ты и сейчас крутая. Просто забыла об этом.
После разговора я долго сидела неподвижно. Смотрела в окно. Питер. Это было... далеко. Страшно. И заманчиво одновременно.
Новый город. Новая жизнь. Никаких упрёков каждое утро. Никакого «вот помру — наплачешься». Свобода.
Господи, как же я соскучилась по свободе.
Вечером пришла Наташка. С тортом.
— Празднуем — объявила она с порога.
— Что празднуем?
— Твоё второе рождение.
Мама вышла из комнаты. Посмотрела на Наташку. На торт.
— А, это ты — голос ледяной. — Пришла дочь мою учить?
— Здравствуйте, Валентина Сергеевна — Наташка улыбнулась. — Как ваше здоровье?
— Тебя не касается.
— Ну и славно.
Мы ушли в мою комнату.
— Как она меня — хмыкнула Наташка. — Но я привыкла. Моя свекровь пожёстче была.
Мы разрезали торт. Шоколадный, с вишней. Мой любимый когда-то. Я уже и забыла, какой он на вкус.
— Рассказывай, — сказала Наташка. — Что решила?
— Катька зовёт в Питер.
— О! Это интересно.
— Страшно.
— Конечно страшно. А здесь не страшно? Вот так, день за днём, превращаться в ничто?
Я подумала.
— Наташ, а если она правда без меня не справится?
— Свет — подруга посмотрела мне в глаза. — Твоя мать пережила развал Союза. Перестройку. Девяностые. Дефолт. Пандемию. Она работала до семидесяти лет. Одна вырастила тебя после смерти отца. Она что, внезапно стала беспомощной?
Я молчала.
— Нет — продолжала Наташка. — Она просто нашла способ тебя удержать. И ты позволила. Потому что тебе было плохо после развода, и ты хотела спрятаться. А она дала тебе убежище. Только это убежище превратилось в тюрьму.
— Ты прямо психолог.
— Я битая жизнью баба. Это получше любого психолога.
Мы помолчали. За стеной было тихо. Мама не выходила.
— Знаешь, что самое сложное? — сказала я. — Не уехать. Уехать я смогу. Самое сложное — не вернуться. Когда она позвонит и скажет, что умирает. Когда напишет, что я её предала. Когда...
— Когда будет давить на чувство вины?
— Да.
Наташка взяла меня за руку:
— Светка, послушай меня. Чувство вины — это нелюбовь. Это ловушка. Ты можешь любить свою мать и при этом жить своей жизнью. Одно другому не мешает. Ты не обязана приносить себя в жертву, чтобы доказать любовь. Понимаешь?
Я кивнула. Понимала. Головой — давно понимала. А вот сердцем...
— И ещё — добавила она. — Ты не виновата в том, что она одинока. Это её выбор. Она могла найти подруг. Хобби. Занятия. Но она выбрала контролировать тебя. Это не твоя ответственность.
Дверь скрипнула. Мама стояла на пороге.
— Наслушалась — сказала она. — Наслушалась, какая я плохая мать. Как я дочь свою «контролирую». Как я её в «тюрьме» держу.
Наташка встала:
— Валентина Сергеевна...
— Молчи! — голос мамы звенел. — Молчи, разведёнка! Ты свою семью не сберегла — теперь чужие разрушаешь?!
— Мам, прекрати — я тоже встала.
— А ты... — она повернулась ко мне. — Ты вообще... Я тебя вырастила! Ночей не спала! Всё для тебя делала! А ты?! Бросить меня хочешь?!
— Я не бросаю. Я хочу жить своей жизнью.
— Какой жизнью?! — она всплеснула руками. — Что у тебя есть? Муж бросил! Дочь уехала! Работы нет! Только я у тебя осталась — и ты меня бросаешь!
Это было... больно. Очень больно. Каждое слово — как удар.
Но я не отступила.
— Мам — голос мой был ровным. — Муж ушёл. Да. Дочь выросла и уехала. Да. Работы сейчас нормальной нет — потому что я уволилась ради тебя. Но это не значит, что у меня ничего нет. У меня есть я.
— Что ты несёшь?!
— Правду. Впервые за три года — правду.
Она смотрела на меня. Глаза блестели. Не от слёз — от злости.
— Значит, так... — голос стал тихим, зловещим. — Значит, уезжаешь. В Питер, к Катьке. Бросаешь мать.
— Я не бросаю. Я буду звонить. Приезжать. Помогать деньгами, когда найду работу.
— Не надо мне твоих денег! — она почти кричала. — И звонков твоих не надо! Уезжай! Уезжай и не возвращайся! Только потом не плачь, когда меня не станет!
Она ушла. Хлопнула дверью так, что штукатурка посыпалась.
Наташка обняла меня:
— Ты молодец.
— Не чувствую себя молодцом.
— Это нормально. Но ты выстояла. Первый раз — самый сложный.
Следующие две недели были тяжёлыми
Мама не разговаривала со мной. Вообще. Ходила мимо, как мимо пустого места. Готовила себе отдельно. Ела отдельно. Если я заходила на кухню — уходила.
Молчание было хуже криков. Давило. Душило. Но я держалась.
Нашла квартиру в Питере — маленькую студию недалеко от Катьки. Договорилась на январь. Обновила резюме. Отправила в пять компаний. Из двух ответили — звали на собеседование по видеосвязи.
За три дня до отъезда мама заговорила. Вечером, когда я паковала вещи.
— Света.
Я обернулась. Она стояла в дверях. Постаревшая за эти две недели. Или мне показалось?
— Да, мам?
— Я... — она замялась. — Я не хотела... Я не думала, что ты правда уедешь.
— Я уезжаю.
— Знаю.
Тишина.
— Мам, я тебя люблю — сказала я. — Правда люблю. Но я не могу больше так жить. Ты понимаешь?
Она молчала. Долго.
— Нет — сказала наконец. — Не понимаю. Я для тебя всё делала. А ты...
— Ты делала для меня то, что считала нужным. А я хочу сама решать, что мне нужно.
— Это Наташка тебя научила?
— Нет. Это жизнь научила.
Она покачала головой:
— Ты изменилась.
— Да. Наконец-то.
Мама развернулась и ушла. Но что-то в её походке было другим. Не таким воинственным. Не таким...
Или мне показалось?
В день отъезда шёл снег. Первый в этом году — мокрый, тяжёлый.
Такси ждало внизу. Два чемодана стояли у двери. Вся моя жизнь — в двух чемоданах.
Мама вышла из комнаты. В том же халате. Но причёсанная. И даже — кажется — слегка накрашенная.
— Ну — сказала она. — Уезжаешь.
— Уезжаю.
— Позвонишь, когда доедешь?
— Обязательно.
Она подошла ближе. Я думала — обнимет. Но она просто положила руку мне на плечо. Легко. Почти невесомо.
— Я не буду говорить, что была права — сказала она тихо. — И не буду говорить, что была неправа. Я... я просто боялась. Остаться одной. Совсем одной. Понимаешь?
— Понимаю, мам.
— Но ты... — она запнулась. — Ты, наверное, тоже права. Тебе нужна своя жизнь. Я просто... забыла об этом.
Это было больше, чем я ожидала. Намного больше.
— Мам... — я обняла её. Впервые за долгое время — по-настоящему обняла. — Я буду приезжать. Честно.
— Не обещай того, чего не сделаешь.
— Я сделаю.
Она похлопала меня по спине. Неловко. Она вообще не умела обниматься — я только сейчас это поняла.
— Ладно. Езжай. Такси ждёт.
Я подхватила чемоданы. Открыла дверь.
— Света.
Обернулась.
— Ты... ты у меня сильная. Всегда была сильная. Я просто... забыла.
Я улыбнулась:
— Я тоже забыла, мам. Но теперь вспомнила.
В поезде я смотрела в окно. Мелькали пригороды, потом поля, потом леса. Снег всё шёл и шёл.
Телефон пискнул. Сообщение от Кати: «Мам, жду! Суп варю! Твой любимый, грибной!»
Потом ещё одно — от Наташки: «Светка, ты крутая! Держи хвост пистолетом!»
И третье — от мамы. Я открыла с замиранием сердца.
«Доехала до вокзала?»
Просто — «доехала до вокзала». Без упрёков. Без «вот помру». Просто вопрос.
Я написала:
«Да, мам. Поезд отправился. Всё хорошо».
Ответ пришёл через минуту: «Ладно. Пиши».
Я откинулась на спинку сиденья. Закрыла глаза.
За окном проносилась ночь. Впереди был Питер. Новая работа. Новая жизнь. Новая я.
Страшно? Да. Но тот страх был другим. Не парализующим, как раньше. А... живым. Страхом перед неизвестным, а не перед знакомой безнадёжностью.
Я ехала в будущее. Своё будущее. И впервые за три года — улыбалась.
Через полгода мама приехала в Питер.
«Посмотреть, как ты тут устроилась».
Осталась на неделю. Ворчала, конечно. Говорила, что климат ужасный, в магазинах всё дорого. Но перед отъездом сказала:
— Ничего живёшь. Квартира, правда, маленькая. Но уютная.
Для неё это было почти признанием в любви.
А я... я научилась принимать её такой, какая она есть. Сложной, требовательной, иногда невыносимой. Но — мамой.
Просто теперь — на расстоянии. И так оказалось лучше для нас обеих.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍