Елена приехала к сыну рано утром, прихватив с собой термос с кофе и пакет с пирожками. Она знала, что Андрей с Викой начнут ремонт с первыми лучами солнца — молодые они были энергичные, не то что она. В подъезде пахло сыростью и старой краской, а когда поднялась на третий этаж, к этим запахам добавился аромат свежих опилок. Квартира досталась Вике от тетки, которая умерла прошлой зимой. Старая квартира в центре города, высокие потолки, настоящий паркет под ногами. Елена сразу влюбилась в эти стены, когда первый раз сюда пришла.
Дверь была приоткрыта, изнутри доносились голоса.
— Мам, заходи! — крикнул Андрей, услышав шаги в прихожей.
Елена вошла и остановилась, оглядываясь. Комната была завалена строительным мусором, в углу громоздились рулоны новых обоев, а Вика, перепачканная в пыли, яростно срывала старые обои со стены возле окна.
— Доброе утро, — Елена поставила термос на подоконник. — Как успехи?
— Да вот, — Вика не оборачиваясь махнула рукой, — третий слой пошел. Тут, видимо, каждые десять лет переклеивали, не снимая старое. Кошмар просто.
Андрей подошел к матери, обнял за плечи.
— Спасибо, что приехала. Нам правда нужна помощь. Сегодня хотим хотя бы одну комнату до голых стен довести, чтобы завтра штукатурить.
Елена закатала рукава свитера и взялась за дело. Работали молча, сосредоточенно. Обои отходили плохо, приходилось размачивать их водой, счищать шпателем по сантиметру. Под бумажными слоями обнаруживались более старые — с коричневыми цветочками, потом в полоску, потом совсем древние, толстые, похожие на ткань.
Прошло больше часа, когда Елена, работая у дальней стены, вдруг замерла. Под очередным слоем проступило что-то странное. Не обои. Краска. Нет, не просто краска — изображение.
— Ребята, идите сюда, — позвала она, стараясь говорить спокойно.
Андрей и Вика подошли, заглянули через плечо.
— Ничего себе, — присвистнул Андрей.
Елена осторожно счистила еще немного обоев. Под ними открывалась роспись — нежные голубые и розовые цветы, тонкие завитки, птица с изящно изогнутой шеей. Фреска. Настоящая старинная фреска, прямо на стене.
— Мам, аккуратнее, — Андрей подал ей влажную губку. — Давай попробуем снять обои так, чтобы не повредить.
Они работали втроем, бережно, словно археологи. Постепенно из-под слоев бумаги и пыли проступала целая картина. Райский сад с диковинными птицами, фонтан, какие-то архитектурные элементы — колонны, арки. В центре композиции изящная ласточка с раскрытыми крыльями будто застыла в полете, готовая вот-вот упорхнуть. Роспись была старой, местами краска облупилась, но общий рисунок читался четко.
— Это же произведение искусства, — выдохнула Елена. — Смотрите, какая тонкая работа. Такое вручную делали, каждый мазок.
Вика молчала, рассматривая стену. Потом отошла к окну, скрестила руки на груди.
— И что теперь?
— Как что? — не поняла Елена. — Нужно это сохранить. Может, даже реставратора позвать. Такие вещи ценятся, понимаешь? Это же история.
— История, — передразнила Вика. — Елена Николаевна, мы собирались делать ремонт. У нас планы, дизайн-проект, все куплено уже.
— Ну и что? Можно же вписать это в интерьер. Представь, как это будет смотреться! Одна стена с росписью, остальные можно...
— Можете возмущаться сколько угодно — квартира все равно моя! — резко оборвала ее Вика. — Здесь будет скандинавский минимализм, как я и хотела. Белые стены, светлое дерево, никаких цветочков и птичек. Это моя тетка так жила, в этой пыли и старье. А я хочу по-современному.
Повисла неловкая тишина. Андрей переводил взгляд с жены на мать и обратно.
— Вик, может, правда стоит подумать...
— Андрюш, не начинай, — отрезала та. — Мы это обсуждали. Я полгода планы рисовала, мебель выбирала. Все будет по проекту.
Елена почувствовала, как внутри закипает. Она всегда сдерживалась, не лезла в дела молодых, но сейчас не выдержала.
— Да как ты можешь! Это же не просто стена, это память! Кто-то вкладывал душу, создавал красоту. А ты хочешь замазать это белой краской ради своего... минимализма?
— Могу, — холодно ответила Вика. — Потому что это мое жилье, моя квартира. Хотите — не помогайте.
Она развернулась и вышла из комнаты. Хлопнула дверь в соседнее помещение.
Елена стояла, сжимая шпатель. Андрей виновато пожал плечами.
— Мам, ну не сердись. Вика просто устала. У нее нервы на пределе после всего этого наследства, оформления...
— Я не сержусь, — соврала Елена. — Просто жалко. Такая красота пропадет.
Она подошла к стене, провела ладонью по проступившей росписи. Краска под пальцами была шершавой, неровной, местами чувствовались бугорки засохшей штукатурки. И тут, надавив чуть сильнее возле края ласточкиного крыла, она почувствовала, что штукатурка в одном месте податливая, рыхлая. Что-то не так. Елена взяла шпатель, осторожно поддела край.
Кусок штукатурки размером с ладонь отвалился и упал на пол, подняв облачко пыли.
За ним открылась темнота. Ниша в стене.
— Андрюш, иди сюда.
Сын подошел, посветил телефоном. В нише лежала стопка тетрадей, перевязанных выцветшей лентой. Елена аккуратно вытащила их. Обложки были картонные, потертые, мягкие от времени и пыли. На верхней выведено чернилами: «Дневник. Людмила Сергеевна Ковалева. 1958 год».
— Вау, — только и сказал Андрей.
Они опустились на пол прямо посреди строительного мусора. Елена развязала ленту, открыла первую страницу. Почерк был старомодный, с завитушками, но разборчивый.
«Сегодня мне исполнилось тридцать лет. Я одна в этой квартире, которую с таким трудом получила. Одна, но не одинока — со мной мои стены, мои фрески, которые я сама расписала прошлым летом. Каждая птица здесь — моя мечта о полете, каждый цветок — надежда на весну в душе».
Елена читала вслух, и Андрей слушал, забыв про ремонт. Дверь приоткрылась, в проеме появилась Вика.
— Что там? — спросила она уже спокойнее.
— Дневники, — ответила Елена, не отрываясь от тетради. — Женщина, которая здесь жила, оказывается, сама расписывала стены. Послушай.
Она продолжила читать. Людмила писала о своей работе в театре — она была актрисой, хотя и не очень успешной. Играла в массовках, небольшие роли. Мечтала о большой сцене, но понимала, что время ушло. Писала о друзьях, о городе, о том, как любит гулять по набережной.
А потом, на середине первой тетради, появилось новое имя.
«Сегодня встретила его снова. Виктор стоял у витрины книжного на Садовой, и я замерла, не в силах пройти мимо. Три года прошло, а сердце екает так же, как тогда, в пятьдесят пятом, когда мы расстались. Он постарел. Но все такой же красивый, с этими серыми глазами, в которых можно утонуть. Я хотела подойти, но не решилась. Он женат. У него семья. А я — я так и осталась одна, с моими фресками и мечтами».
Вика присела рядом на пол.
— Дальше читай.
Елена перелистывала страницы, и перед ними разворачивалась история любви, трагичная и пронзительная. Людмила и Виктор познакомились в пятьдесят пятом году на репетиции спектакля. Он работал художником в театре, она — актрисой. Влюбились мгновенно, страстно. Но Виктор был помолвлен, его ждала невеста из хорошей семьи, и разорвать помолвку в те времена означало скандал.
Они встречались тайно. Гуляли по старому парку на окраине города, где их никто не знал. Людмила описывала каждую встречу в подробностях — о чем говорили, как он держал ее за руку, как целовал под липами. А потом он женился. Исчез из ее жизни. Людмила ушла из театра, замкнулась в себе. Расписала квартиру фресками — это был подарок для него, который он так и не увидел.
— Боже мой, — прошептала Вика. — Какая грустная история.
Они читали уже вместе, по очереди, передавая тетради из рук в руки. В дневниках Людмила писала, что иногда видела Виктора на улице издалека. Он жил где-то в их районе. Детей у них не было, жена его болела. Людмила следила за его жизнью со стороны, страдала, надеялась. Однажды видела, как он покупал цветы на рынке у Покровской церкви — наверное, жене.
Последняя запись была сделана в шестьдесят первом году.
«Вчера узнала, что Виктор уезжает. Его переводят на работу в другой город. Я больше никогда его не увижу. Пишу это и плачу. Мне сорок три, я актриса без ролей, женщина без любви. Остались только стены — мой райский сад, где живут наши несбывшиеся мечты».
После этого страницы были пустые.
Елена закрыла последнюю тетрадь, вытерла глаза. Вика сидела тихо, обхватив колени руками.
— Вот это да, — наконец проговорил Андрей. — Прямо как кино.
— Интересно, что с ними потом стало, — задумчиво сказала Вика. — Может, он вернулся? Или она его нашла?
— Моя тетка никогда не рассказывала про прежнюю хозяйку, — Вика встала, отряхнула джинсы. — Только говорила, что квартира досталась ей от какой-то дальней родственницы, которая умерла в восьмидесятых. Может, это и есть та самая Людмила.
Елена посмотрела на фреску, на изящных птиц, застывших в полете.
— Она так и не дождалась своего счастья. Зато оставила вот это — красоту, память.
Повисла пауза. Вика подошла к стене, дотронулась до росписи.
— Знаете что, — медленно проговорила она, — а может, не надо это закрашивать? В смысле, я подумаю. Может, правда можно как-то вписать в интерьер.
Елена недоверчиво посмотрела на невестку.
— Серьезно?
— Ну, это же не просто старые обои, — Вика пожала плечами. — Это ее история. Было бы неправильно уничтожить.
Они снова сели на пол, и Елена достала телефон.
— Давайте попробуем что-нибудь узнать. Людмила Сергеевна Ковалева, театральная актриса. Может, где-то остались записи?
Андрей подключился к поиску. Они искали больше часа, перебирали архивы старых газет, театральные афиши, но ничего не находили. Слишком распространенная фамилия, слишком давно это было.
— А что насчет Виктора? — предложила Вика. — Она писала, что он художник. Может, его работы где-то сохранились?
— Фамилию она не упоминала, — Елена листала страницы дневника. — Только имя. Виктор. Работал в городском драматическом театре.
— Драматический театр, — повторил Андрей. — Он же до сих пор работает. Может, там есть архив?
На следующий день Елена поехала в театр. Здание было старое, с колоннами и лепниной, помнящее еще довоенные годы. В архиве ее встретила пожилая женщина в очках на цепочке.
— Пятьдесят пятый год? — она задумалась. — У нас документы сохранились, но не все. Пожар был в семидесятых, многое сгорело.
Они спустились в подвал, где пахло пылью и старой бумагой. Женщина открыла шкаф, достала папки.
— Вот, смотрите. Штатное расписание за пятьдесят пятый. Актеры, художники, костюмеры.
Елена водила пальцем по пожелтевшим спискам. И вдруг увидела: «Константинов Виктор Павлович, художник-декоратор».
— Вот он! — сердце забилось быстрее. — А можно узнать, что с ним стало?
Архивариус покопалась в других папках.
— Константинов... Уволился в шестьдесят первом году. Переезд в другой город по семейным обстоятельствам. Все сходится.
— А адреса? Родственники?
— Этого у нас нет. Но можете попробовать через загс, там записи о рождениях, браках. Может, найдете потомков.
Елена вернулась домой воодушевленная. Вика и Андрей уже ждали ее, и когда она рассказала о находке, Вика схватилась за телефон.
— Я знаю одну женщину, она в архивах работает. Сейчас напишу ей.
Прошла неделя. Ремонт встал — они решили не трогать стену с фреской, пока не разберутся с историей до конца. Елена и Вика созванивались каждый день, обсуждали новые версии, строили предположения. Между ними незаметно возникло что-то вроде хрупкой дружбы, скрепленной общей тайной.
Знакомая Вики наконец отыскала нужные данные. Виктор Павлович Константинов переехал в соседнюю область, работал там в местном музее. Умер в семьдесят третьем году. Был женат, но детей не было. Зато остался племянник — Михаил Константинов, который до сих пор живет в том же городе.
Вика нашла его телефон через социальные сети. Звонить решили вместе, включив громкую связь.
Трубку взял мужской голос, немолодой, усталый.
— Слушаю вас.
— Здравствуйте, — начала Вика. — Меня зовут Виктория, я звоню по поводу вашего дяди, Виктора Павловича Константинова.
Пауза.
— Дяди? А что случилось? Он же давно умер.
— Мы знаем. Просто... это долгая история. Мы нашли дневники женщины, которая его знала. Очень давно. В пятидесятых годах.
Елена подхватила:
— Ваш дядя работал художником в театре. Там была одна актриса, Людмила Ковалева. Они, похоже, были очень близки.
Снова тишина. Потом мужчина глубоко вздохнул.
— Людмила. Боже правый. Он произносил это имя перед смертью. Бредил. Я тогда не понял, кто это. Думал, просто из прошлого что-то всплыло.
— Вы могли бы приехать к нам? — спросила Вика. — Мы бы хотели передать вам эти дневники. Вашему дяде это было бы важно.
Михаил приехал через три дня. Высокий, седой мужчина лет шестидесяти, с добрыми глазами. Они сидели на кухне той самой квартиры, пили чай, и Елена с Викой по очереди рассказывали историю. Показали дневники, прочитали несколько отрывков вслух. Михаил слушал молча, и по его лицу текли слезы.
— Он всю жизнь был несчастлив, — наконец сказал мужчина. — Тетя Анна, его жена, болела постоянно. Он ухаживал за ней, но видно было — живет как в клетке. Она умерла в шестьдесят втором. А через одиннадцать лет его не стало. Инфаркт. Я тогда подростком был, но запомнил — перед смертью он все бредил, повторял какое-то женское имя. Людмила. Теперь понимаю, кого звал.
— Людмила прожила здесь до восьмидесятых, — тихо сказала Вика. — Так и не вышла замуж, не родила детей. Ждала.
Михаил вытер глаза.
— Какая печальная история. Если бы они знали тогда, что у них будет еще время... Жена умерла в шестьдесят втором. Дядя был свободен целых одиннадцать лет до своей смерти. Мог бы ее найти, мог бы вернуться. Всего два часа езды до этого города.
— Но не нашел, — закончила Елена. — А она, видимо, не искала. Гордая была. Или боялась, что он счастлив с женой.
— Она не знала, что жена умерла, — прошептала Вика, и по ее щекам потекли слезы. — Боже, они могли быть вместе. У них было время. Одиннадцать лет.
Елена посмотрела на невестку с удивлением. Вика всегда казалась ей такой практичной, жесткой даже. А сейчас плакала, как девчонка.
— Простите, — Вика смахнула слезы. — Просто... У меня бабушка тоже всю жизнь одна прожила. После войны ждала своего жениха, а он так и не вернулся. Она мне рассказывала, как берегла его письма, его фотографию. Никого больше не хотела. И вот эта история... Как будто бабушку вспомнила.
Они сидели молча. Потом Михаил взял дневники, прижал к груди.
— Спасибо вам. Я отвезу их домой, схороню рядом с дядиными вещами. Пусть хоть так будут вместе.
Когда он уходил, остановился в дверях, оглядел фреску на стене.
— Это она сама расписала, да? Дядя тоже любил рисовать птиц. У него альбомы остались, там сотни набросков — журавли, ласточки, голуби. — Он помолчал, потом достал из кармана сложенный листок. — Вот, нашел это среди его бумаг, когда искал фотографию. Хотел выбросить, но теперь понимаю — оставьте себе.
Развернул листок. На пожелтевшей бумаге — набросок углем. Ласточка с раскрытыми крыльями, точь-в-точь как на фреске.
— Может, она показывала ему эскиз когда-то, — тихо сказала Елена. — Или он сам так запомнил. А потом рисовал по памяти.
— Они и правда были созданы друг для друга, — Михаил положил рисунок на комод.
После его отъезда Елена и Вика долго сидели на кухне, не в силах разговаривать. Андрей заварил свежий чай, поставил на стол печенье.
Вика встала, прошла в комнату, долго стояла у стены с фреской. Гладила рукой ласточку с раскрытыми крыльями. Потом вернулась на кухню, села.
— Знаете, я всю неделю не могла уснуть, — призналась она. — Перечитывала эти дневники по ночам. Представляла, как Людмила здесь жила, как ждала. Как каждый день смотрела на эту роспись и вспоминала его. А я хотела это все замазать. Просто взять и уничтожить.
— Ты не знала, — мягко сказала Елена.
— Нет, — Вика покачала головой, — я просто не хотела знать. Мне было важнее свое представление об идеальной квартире. Мой минимализм, мои белые стены. А тут была настоящая жизнь, настоящая любовь.
Она помолчала, обхватив ладонями кружку с горячим чаем.
— Ну что, — наконец подала голос Вика, — будем делать ремонт? Или как?
Елена посмотрела на нее внимательно.
— Решать тебе. Это твоя квартира.
Вика усмехнулась.
— Наша. Я тут подумала — а почему бы не сделать совсем по-другому? Не минимализм этот, а ретро. В духе пятидесятых. Мебель подобрать винтажную, фреску отреставрировать, люстру старинную повесить. Как музей, но жилой. Что скажете?
Елена почувствовала, как улыбка расплывается по лицу.
— Это будет замечательно. Правда замечательно.
Они нашли реставратора, который привел фреску в порядок. Краски заиграли по-новому, птицы словно ожили на стене. Вика ездила по барахолкам, искала старую мебель — комод с резными ножками, торшер с бахромой, зеркало в тяжелой бронзовой раме. Елена помогала, подсказывала, и между ними больше не возникало ссор.
Когда ремонт закончился, квартира превратилась в маленькую машину времени. Казалось, что Людмила все еще здесь, среди своих фресок и мечтаний, и теперь ее история не забыта.
В день новоселья они пригласили Михаила. Он принес фотографию дяди — молодой Виктор смотрел с черно-белого снимка серьезно и чуть грустно. Фотографию поставили на комод, под фреской, рядом с его рисунком ласточки.
— Пусть будет здесь, — сказал Михаил. — Там, где он, наверное, мечтал быть.
Вика обняла Елену за плечи.
— Спасибо, что не дали мне все испортить. Я была дурой.
— Ты просто не знала, — ответила Елена. — Теперь знаешь.
Они стояли втроем, глядя на фреску. Солнечный луч пробился сквозь окно и упал прямо на ласточку, и на мгновение показалось, что птица действительно вот-вот взмахнет крыльями.
История любви Людмилы и Виктора закончилась печально, но память о ней теперь жила в этих стенах. Два одиноких человека, которые любили друг друга всю жизнь и так и не соединились. Но их история нашла продолжение — она примирила две женщины, научила ценить то, что нельзя увидеть глазами. И это было важнее любого модного ремонта.
Вика посмотрела на фотографию Виктора, на рисунок ласточки, на фреску, которую чуть не погубила.
— Знаете, а ведь они все-таки встретились, — негромко сказала она. — Вот здесь. В этой квартире. Пусть и так.
Рекомендую почитать: