– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила я, чувствуя, как внутри всё холодеет, будто кто-то выключил отопление в январе.
Дмитрий стоял в коридоре, прижимая к себе папку с документами, которые только что принёс из паспортного стола. За его спиной маячили его сестра Лена с мужем Славой и их двумя детьми-подростками, а ещё тётя Галя – пожилая родственница из области, которая приехала «погостить» и уже успела разложить свои вещи в моей бывшей мастерской.
– Я имею в виду, – Дмитрий говорил спокойно, но в голосе звенела сталь, которой я раньше в нём не слышала, – что квартира куплена на мои деньги. Я её заработал. А ты... ты просто здесь живёшь. По доброте моей.
Я посмотрела на него, пытаясь понять, тот ли это человек, с которым мы двенадцать лет делили постель, счета и мечты о будущем. Тот, кто когда-то, ещё на свадьбе, шептал мне на ухо, что всё, что у него есть, теперь и моё тоже.
– Дима, – я постаралась, чтобы голос не дрожал, – мы же вместе выбирали эту квартиру. Вместе делали ремонт. Я работала, когда ты начинал свой бизнес, помнишь? Я отказалась от аспирантуры, чтобы ты мог спокойно развивать компанию.
Он лишь усмехнулся, перебирая бумаги.
– Ну да, работала. На полставки дизайнером. А кто платил ипотеку все эти годы? Кто закрывал кредиты? Я, Катя. Я. Поэтому я и решаю, кто здесь будет жить.
Лена за его спиной неловко переминалась с ноги на ногу, но молчала. Слава поправлял очки, делая вид, что разглядывает люстру. Тётя Галя уже прошла в гостиную и громко восхищалась видом из окна.
– Очень красиво, Димочка, – донеслось оттуда. – И просторно! У нас в деревне такого не увидишь.
Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. Не от гнева – от какого-то странного, почти физического унижения. Будто меня раздели перед чужими людьми.
– То есть ты сейчас серьёзно говоришь, – я сделала шаг вперёд, – что я здесь никто?
– Именно, – он кивнул, не отводя взгляда. – И, если тебе не нравится, что моя семья будет жить с нами, можешь собрать вещи и уйти. Квартира моя, документы на меня. Всё законно.
Дети Лены – Вика и Артём – неловко топтались в прихожей, не зная, куда деть глаза. Вика тихо спросила маму, можно ли ей пройти в комнату, где раньше стояла моя швейная машинка. Лена кивнула, и девочка шмыгнула мимо меня, словно я была пустым местом.
Я стояла посреди коридора и вдруг вспомнила, как мы с Дмитрием выбирали обои в эту самую прихожую. Как он смеялся, когда я испачкалась клеем. Как говорил: «Вот здесь будет наше гнёздышко, Катюша. Только наше».
Оказывается, «наше» имело срок годности.
– Хорошо, – сказала я, удивляясь собственному спокойствию. – Дай мне день. Я соберу вещи.
Он кивнул, явно довольный, что всё прошло так просто. Ни криков, ни скандала. Только я знала, что это спокойствие – перед бурей.
Вечером, когда все разошлись по комнатам (Лена с семьёй заняла нашу спальню, тётя Галя – гостевую, а Дмитрий устроился на диване в кабинете, заявив, что «так будет удобнее всем»), я тихо вышла на балкон и набрала номер своего адвоката.
– Наташа, – прошептала я, – помнишь ту историю с дарственной?
– Конечно, – в трубке послышалась улыбка. – Ты всё ещё хранишь оригиналы?
– В сейфе у мамы. Завтра с утра заберу.
– Тогда завтра в десять у меня в офисе. И, Катя... держись. Всё будет по закону.
Я отключилась и долго стояла, глядя на огни ночного города. Внизу, под балконом, шумел проспект. Где-то там была нормальная жизнь. А здесь, в моей квартире, я вдруг стала чужой.
На следующее утро я встала раньше всех. Сварила кофе, как обычно. Поставила на стол сырники – тётя Галя вчера жаловалась, что «городская еда не сытная». Дмитрий вышел на кухню в спортивных штанах, потирая глаза.
– О, ты уже готовишь, – одобрительно кивнул он. – Молодец. Привыкай к новому порядку.
Я молча поставила перед ним тарелку.
– Дима, – сказала я, когда он уже доедал третий сырник, – у меня к тебе разговор.
– Какой ещё разговор? – он откинулся на спинку стула. – Всё уже решено.
– Нет, не всё.
Я достала из сумки папку – ту самую, которую вчера забрала у мамы. Положила на стол и открыла.
– Вот. Дарственная. От твоей бабушки. На меня. Единолично.
Дмитрий замер с вилкой в руке.
– Что за бред? Бабушка умерла десять лет назад.
– Да, – кивнула я. – И за год до смерти, когда ты был в командировке в Китае, она пришла ко мне и сказала: «Катюша, я вижу, как ты заботишься о Диме. Я хочу, чтобы после меня у тебя было своё. Чтобы ты не зависела ни от кого». И оформила дарственную на эту квартиру. На меня. Ты тогда даже не знал.
Он побледнел.
– Это невозможно. Квартира была куплена позже.
– Нет, Дима. Это та самая квартира. В новостройке, которую мы потом выкупили у застройщика. Бабушка оплатила первый взнос. Из своих сбережений. А ты думал, что это твои деньги с премии. Она просила меня не говорить тебе – не хотела, чтобы ты чувствовал себя обязанным.
В кухню зашла Лена, видимо, привлечённая голосами.
– Что происходит?
– Сейчас узнаешь, – я повернулась к ней. – Через час приедет участковый и юрист. Я подала заявление о незаконном проживании. У всех, кто здесь находится без моего согласия, есть ровно час, чтобы собрать вещи и освободить помещение.
Дмитрий всё ещё смотрел на документы, как будто они могли исчезнуть.
– Катя... ты же не серьёзно.
– Серьёзнее не бывает.
Я достала телефон и показала ему сообщение от адвоката: «Всё готово. Судебное решение о единоличном праве собственности получено ещё в прошлом году, когда ты просил переоформить квартиру на себя. Помнишь? Я тогда отказалась. А теперь оно вступило в силу».
Тётя Галя появилась в дверях, держа в руках мой любимый халат.
– А что такое? Почему шум?
– Собирайтесь, Галина Петровна, – сказала я спокойно. – Через пятьдесят минут вас здесь не будет.
Дмитрий встал. Лицо его было белее мела.
– Катя, послушай... мы же можем договориться.
– Можем, – кивнула я. – Но уже на моих условиях.
Я посмотрела на него прямо. В глазах не было ни злости, ни торжества. Только усталость и какая-то странная ясность.
– Ты сказал, что я здесь никто. Теперь ты сам это проверишь. На собственной шкуре.
За окном начинался обычный московский день. А в моей квартире, которая, оказывается, всегда была только моей, начиналась совсем другая жизнь.
– Ты не посмеешь, – прошептал Дмитрий, но голос уже не звучал уверенно, будто внутри него кто-то выключил свет.
– Уже посмела, – ответила я, не повышая тона. – Участковый будет через сорок минут. Если хотите успеть собраться без лишнего шума, начинайте сейчас.
В кухне повисла такая тишина, что слышно было, как в соседней квартире кто-то включил чайник. Лена открыла рот, потом закрыла, посмотрела на брата, на меня, и наконец выдавила:
– Катя… ну это же как-то не по-человечески.
– А прописать всю родню в чужой квартире без спроса – по-человечески? – я повернулась к ней. – Лен, я тебя очень прошу: не сейчас. Не делай хуже.
Тётя Галя, которая всё ещё стояла в дверях в моём халате, вдруг всхлипнула и пошла собирать свои вещи. Через минуту из гостиной донёсся звук открываемых чемоданов. Слава молча вышел в коридор, взял детей за руки и повёл в бывшую мастерскую – там стояли их рюкзаки.
Дмитрий всё ещё не двигался. Он смотрел на дарственную, словно надеялся, что буквы исчезнут, если достаточно долго на них пялиться.
– Ты всё это время знала, – сказал он наконец. – Знала и молчала.
– Знала, – подтвердила я. – И молчала, потому что верила, что нам это никогда не понадобится. Что мы – семья. Оказалось, семья у тебя другая.
Он вздрогнул, будто я ударила.
– Катя, я… я просто хотел помочь. Лена с детьми осталась без жилья, Слава работу потерял, тётя Галя после смерти дяди Вити одна, пенсия маленькая…
– Я всё понимаю, – перебила я. – Правда понимаю. Но ты не спросил меня. Ты решил за меня. Как будто я – мебель в этой квартире. Или приложение к твоей доброте.
Он опустил голову.
– Я думал, ты согласишься. Ты же всегда…
– Всегда соглашалась? – я усмехнулась. – Да, Дим. Соглашалась. Когда ты просил остаться на выходные с твоими родителями. Когда Лена с детьми приезжала «на недельку» и оставалась на месяц. Когда тётя Галя привозила свои соленья и жила у нас по полгода. Я соглашалась, потому что любила тебя. А ты решил, что это навсегда.
В прихожей послышался шум – Лена тащила чемодан. Вика что-то шептала брату, Артём молчал, уткнувшись в телефон.
– Мам, – Дмитрий вдруг поднял глаза, и в них было что-то детское, растерянное, – прости. Я… я не думал, что ты так…
– А ты вообще думал? – спросила я тихо. – Хоть раз за эти годы спросил себя: а что чувствует Катя? Или всё время был уверен, что я проглочу, улыбнусь и продолжу варить борщи на двенадцать человек?
Он молчал.
Дверь в подъезд хлопнула – это ушёл Слава выносить вещи в машину. Потом вернулся, взял ещё два чемодана. Тётя Галя прошла мимо нас, прижимая к груди пакет с моими полотенцами, которые я ей когда-то подарила.
– Спасибо за всё, Катюша, – сказала она дрожащим голосом. – Не держи зла.
Я кивнула. Не нашла в себе сил ответить.
Через двадцать минут в квартире остались только мы с Дмитрием. Он стоял посреди кухни, как потерянный. Чемодан его сестры уже давно стоял у двери, дети ждали в машине.
– Я могу остаться? – спросил он наконец. – Хотя бы пока не найду жильё.
Я посмотрела на него долго. Очень долго.
– Нет, Дим. Не можешь.
– Но у меня же здесь вещи…
– Я соберу тебе сумку. Самое необходимое. Остальное заберёшь позже, когда найдёшь, где жить.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент в дверь позвонили. Три коротких звонка – как договаривались.
Я пошла открывать. На пороге стояли участковый Сергей Викторович, которого я знала ещё со времён ремонта – он тогда помогал с шумными соседями, – и Наташа, мой адвокат, с папкой под мышкой.
– Доброе утро, Екатерина Александровна, – участковый кивнул мне. – Получили ваше заявление. Готовы?
– Готова.
Дмитрий вышел в прихожую. Увидел форму – и будто уменьшился на глазах.
– Дмитрий Сергеевич, – участковый поздоровался спокойно, без всякого давления. – Прошу вас покинуть помещение. Собственник просит освободить квартиру.
– Но я… это же мой дом…
– Согласно документам, – Наташа открыла папку и показала решение суда, – единственным собственником является Полякова Екатерина Александровна. Всё остальное – вопросы гражданского права, решайте в суде. А сейчас – просьба освободить жилплощадь.
Дмитрий посмотрел на меня. В глазах – полное непонимание происходящего.
– Катя… ты правда это делаешь?
– Правда, – ответила я. – Ты сам сказал: ты здесь никто. Вот и проверь, каково это.
Он ещё секунду стоял, потом медленно кивнул, будто внутри него что-то окончательно сломалось.
– Я поехал, – сказал он глухо. – Позвоню потом… насчёт вещей.
– Позвонишь, – согласилась я.
Он вышел последним. Дверь закрылась. Щёлкнул замок – новый, который я поставила ещё прошлым летом, когда он был в командировке.
Тишина.
Такая густая, что в ушах звенело.
Я прошла на кухню, открыла окно. Утро было прохладное, пахло листвой и свежим хлебом из булочной внизу. Внизу, у подъезда, стояла машина Славы. Дмитрий грузил в багажник последние сумки. Лена что-то говорила ему, размахивая руками. Тётя Галя сидела на скамейке, закрыв лицо платком.
Я смотрела на них сверху и вдруг почувствовала… не радость. И не облегчение. А какую-то странную пустоту. Как будто выдохнула наконец-то – и поняла, что долго-долго задерживала дыхание.
Наташа подошла и положила мне руку на плечо.
– Всё, Катюш. Теперь это твой дом. По-настоящему.
Я кивнула.
– Спасибо.
Участковый ушёл, пожелав хорошего дня. Наташа осталась ещё ненадолго – выпить кофе и убедиться, что я в порядке.
– А дальше что? – спросила она, когда мы сидели за тем же столом, где час назад Дмитрий ел мои сырники.
– Дальше… – я пожала плечами. – Сначала высплюсь. Потом поменяю замки ещё раз, на всякий случай. Потом, наверное, поеду к маме. А потом… потом буду жить. Своей жизнью.
Она улыбнулась.
– Звучит как план.
Когда она ушла, я ещё долго стояла у окна. Машина Славы наконец тронулась. Дмитрий сел на переднее сиденье, даже не оглянулся. И только когда они скрылись за поворотом, я позволила себе сесть на пол кухни и заплакать.
Не от боли. И не от обиды.
От того, что впервые за много лет я почувствовала себя дома.
По-настоящему дома.
Но это было только начало. Потому что через два дня Дмитрий позвонил – и то, что он сказал, перевернуло всё с ног на голову ещё раз…
– Катя, я всё понял, – голос Дмитрия в трубке звучал глухо, будто он говорил из-под воды. – Можно я приеду? Хочу поговорить. Только мы вдвоём.
Я сидела на том самом балконе, где две недели назад стояла ночью с телефоном, и смотрела на осенний парк. Листья уже пожелтели, и ветер срывал их с веток, как старые фотографии.
– Приезжай, – ответила я. – Только без родственников. И без чемоданов.
Он пришёл вечером, в одном свитере, без куртки – хотя было холодно. В руках держал букет простых ромашек, которые я когда-то любила. Смотрелся нелепо, как человек, который впервые за долгие годы не знает, что сказать.
– Спасибо, что пустила, – сказал он, переступив порог.
Я взяла цветы, поставила в вазу – ту самую, что мы покупали вместе на блошином рынке в Питере. Потом жестом пригласила на кухню. Мы сели за стол друг напротив друга, как когда-то, когда решали, какой диван купить или куда поехать в отпуск.
– Я жил у Лены, – начал он сразу, не глядя на меня. – В двушке с двумя детьми, Славой и тётей Галей. Девять дней. Девять, Катя.
Он поднял глаза.
– Я думал, что это временно. Что ты отойдёшь, поймёшь, простишь. А потом понял, что просто не хочу туда возвращаться. Не потому, что тесно. А потому что впервые почувствовал, каково это – быть лишним в чужом доме.
Я молчала. Он продолжил:
– Лена каждый день напоминала, что это я во всём виноват. Слава молчал, но смотрел так, будто я ему должен. Тётя Галя плакала по ночам – я слышал через стенку. А я… я лежал на раскладушке в коридоре и думал: вот ты хотел всем помочь, Дима. Поздравляю. Теперь все несчастны. Включая тебя.
Он потёр ладонью лицо.
– Я пришёл сказать не «прости». Прости – слишком мало. Я пришёл сказать: ты была права. Во всём. Я привык, что ты всегда подстроишься, всегда уступишь. И перестал замечать, что ты – человек. Не приложение к моей жизни. А человек, который тоже имеет право на свой угол, на своё «нет», на свою усталость.
Я всё ещё молчала. Потому что слова были не нужны – он и так всё говорил за нас обоих.
– Я не прошу вернуться, – тихо добавил он. – Понимаю, что уже поздно. Просто хочу, чтобы ты знала: я наконец-то услышал. Правда услышал.
Он достал из кармана сложенный лист и положил на стол.
– Это заявление о разводе. Я всё подписал. Квартира остаётся тебе – как и должно быть. Никаких претензий. Детей у нас нет, имущества общего почти не осталось. Я заберу только свои личные вещи, когда ты разрешишь.
Я посмотрела на бумагу. Подпись стояла ровная, без дрожи – значит, решение он принял давно.
– Спасибо, – сказала я.
Он кивнул и встал.
– Я пойду.
– Дима, – окликнула я, когда он уже был в дверях. – А где ты теперь будешь?
Он слабо улыбнулся – впервые за всё время.
– Снял студию в соседнем районе. Маленькая, но своя. И знаешь что? Впервые за много лет я сам выбирал шторы. Сам покупал кастрюли. Сам решал, где будет стоять кровать. Оказывается, это… неплохо.
Он помолчал.
– Может, когда-нибудь мы сможем остаться просто людьми, которые когда-то любили друг друга. Без обид. Без претензий.
– Может, – согласилась я.
Он ушёл. Дверь закрылась тихо, без хлопка. Я осталась одна с ромашками и заявлением о разводе.
Прошёл месяц. Потом ещё один.
Я поменяла замки в третий раз – уже по привычке. Переставила мебель. Выбросила его книги, которые всё ещё стояли в шкафу. Поставила на подоконник горшки с базиликом и мятой. Купила новый диван – светло-серый, какой давно хотела.
Лена однажды написала сообщение: «Катя, прости нас всех. Мы не понимали». Я ответила коротко: «Понимаю. Желаю удачи». И поставила её номер в чёрный список – не из злости. Просто чтобы не возвращаться.
Тётя Галя прислала посылку – банку варенья из малины и записку: «Спасибо, что не держишь зла». Я съела варенье и выбросила банку.
А Дмитрий… Дмитрий больше не звонил. Иногда я видела его в магазине у дома – он шёл с пакетами, один. Однажды наши взгляды пересеклись в очереди за хлебом. Он кивнул, я кивнула в ответ. И всё.
Никаких драм. Никаких слёз. Просто два человека, которые когда-то жили вместе, а теперь живут рядом – каждый в своём мире.
Я открыла окно. В квартиру ворвался ноябрьский ветер, холодный и чистый. Пахло снегом и свободой.
Я глубоко вдохнула и впервые за долгое время улыбнулась – не для кого-то. А просто так.
Потому что теперь этот дом был действительно мой. И я в нём – наконец-то – хозяйка.
Рекомендуем: