Квартира Михаила Ивановича опустела окончательно. Соседи, наконец, вызвали полицию, обнаружив распахнутую дверь и внутри — следы панической суеты: опрокинутый стул, осколки вазы на полу. Словно старик метался, спасаясь от невидимой погони. Его не нашли. Следователь, тот самый, вспомнил встречу с напуганной девушкой. Он наморщил низкий лоб, губы плотно сжались. Теперь её тревога обретала зловещий смысл.
Он не верил в чертовщину. Даже столкнувшись с ней лицом к лицу, в отчёте он бы написал «неустановленное воздействие». Оставалось искать пропавших — художника и домовладельца. Перспектива новых «висяков» неприятно скребла под ложечкой. Он провёл по лицу ладонью, осматривая комнату, и решил дождаться заключения криминалистов. Дело тянуло затхлостью и чем-то глубинно-порочным, как запах из забытого подвала. Жильцы соседних домов отзывались об этом месте коротко и единодушно: «Нехороший».
Из подвального входа на улицу вышел мужчина. Он не спрашивал, не суетился, просто стоял в стороне, наблюдая. Следователь бросил на него взгляд и тут же решил: живёт тут, в этом проклятом доме, точнее — под ним. Хотел окликнуть, но парень, словно растворившись в воздухе, свернул за угол.
Дмитрий шёл к столовой, стряхивая с себя внимание полиции, как пыль с комбинезона. Лишних вопросов ему, нелегалу из Кишинёва, не требовалось. Обещанные документы и работа оказались мыльным пузырём, посредник исчез вместе с деньгами. Этот район, этот дом, куда никто не соглашался селиться, стал его пристанищем почти даром. В квартирах висел тяжёлый, неприкаянный воздух, от которого люди съезжали при первой возможности.
Дима оказался классным автослесарем и работу нашёл быстро. Странности проклятого дома его не трогали. Соседи поначалу перешёптывались, дивясь его спокойствию. «Его зло тоже заберёт», — судачили они. Он лишь усмехался в ответ, зная, что главное оружие тьмы — страх. Бояться проще всего. Он же считал все эти истории бабушкиными сказками, а исчезновения — цепью дурных совпадений.
Вспомнил о вчерашней гостье. Женщина, спустившаяся к нему в подвал, тряслась мелкой дрожью. Руки у неё леденели, а лицо отливало мертвенной белизной. Её пугала не тесная каморка, а перспектива остаться наедине с той тьмой, что выслеживала жертв в пустынных, закоулках окраины. Он налил ей крепкого чаю, предложил бутерброд, но она отказалась, лишь теребила край пропахшего плесенью и дымом пледа. Дима понимал: она ищет союзника. Но самому ему лезть в эту кашу не хотелось. Он здесь — на птичьих правах.
Лёг на скрипучую раскладушку, уступив ей койку у тёплой стены, где гудели трубы. Старался не слушать её подавленных всхлипываний. Лика долго ворочалась, и лишь бормотание старого телевизора нарушало гнетущую тишину подвала. Уснула она или просто затихла — он не понял. Смахнув крошки со стола, убрал остатки ужина в дребезжащий холодильник.
Подумал об Иваныче. Через неделю плата за жильё. Кому платить теперь — непонятно. Натянув одеяло до подбородка, он потянулся к выключателю. Взгляд скользнул по очертаниям её фигуры под одеялом. «Хорошая», — мелькнуло настойчиво. Не то время. Не та женщина. Он резко щёлкнул тумблером, погрузив комнату в темноту, и зажмурился.
***
Лика, оглушённая исчезновением домовладельца и леденящими откровениями антиквара, понимала: очередь может дойти до неё. Ждать было смерти подобно. Собрав волю, она решила вернуться в мастерскую дяди с одной целью — выстоять ночь и докопаться до правды. Вернуться днём, когда свет разгоняет тени. И подсознательно она надеялась на Диму. Нужно было его заинтересовать. Вспомнила про знакомую в миграционной службе. Документы — его пропуск в другую жизнь, где не придётся ютиться в подвале проклятого дома.
Она вспомнила его убежище — душное, но тёплое, пропитанное запахом машинного масла, старого табака и сырой земли. Тени от коптящей лампы рисовали на закопчённых стенах чудовищные рисунки. Гул холодильника напоминал отдалённый рык. Она ловила каждый шорох, прислушивалась к ровному дыханию спящего мужчины.
Раньше она ни за что не доверилась бы незнакомцу. Не спустилась бы в подвал. Сейчас же это убогое жилище казалось единственной гаванью, а угрюмый автослесарь — невольным хранителем.
Наверняка он не одобрит её план. Но найти его оказалось проще всего — у столовой, в обед. Она решила предложить сделку: её помощь с бумагами в обмен на его защиту в этом криминальном квартале. Согласится ли? Не знала. Но доверять больше здесь некому. Этот мужчина зацепил её. Не как потенциальный роман, а как скала, о которую можно опереться.
Она приготовила рюкзак: свечи, спички, пачка мела, диктофон. Детская вера в то, что эти безделушки могут противостоять сущности, пожирающей тишину.
Днём войти в квартиру Артёма оказалось просто. Ничто не пугало: ни запахи, ни звуки, ни ползущие тени. Тьма выжидала. Лика — тоже. Перед тем как подняться, она встретила Дмитрия. Как и рассчитывала, он курил у входа в столовую в одиночестве.
— Опять ты? — спросил он, но без прежней колкости. — Я тебя не охраняю.
— Могу кое-что предложить, — парировала Лика. Дмитрий приподнял бровь. В его глазах мелькнул холодный, оценивающий интерес. — Серьёзно. Ты говорил про проблемы с документами. У меня в миграционной службе подруга. Может помочь.
Взгляд его вспыхнул и так же быстро погас. Он покачал головой:
—Заманчиво. Но зачем тебе лезть в этот дом? Ты не понимаешь, что там завелось? Нет, — он отмахнулся, — не моя история. А документы... Я скоро уеду. Домой.
— Испугался?
— Не надо на слабо брать, — он хрипло рассмеялся. — Ты в курсе, что в этом доме исчезали все, кто дольше месяца жил? Не только твой дядя и старик.
Лика молчала, впиваясь в него взглядом, сверля упрямой, почти фанатичной уверенностью, что он сдастся.
Он швырнул окурок под ноги, раздавил его каблуком.
— Что уставилась? Я не трус, но мне проблемы не сдались. Полиция тут уже копошилась. Ясно?
— Ясно, — кивнула Лика, втайне всё ещё веря, что он передумает. — Неужели самому неинтересно, что происходит?
— А смысл?
—Значит, ошиблась в тебе, — резко бросила она и, развернувшись, пошла прочь. Нужно успеть до темноты.
Он что-то крикнул ей вслед, но ветер унёс слова. Уверенность, что ему тоже неспокойно, не отпускала. Поэтому она шагнула в подъезд, твёрдо решив выстоять эту ночь. Зло, рассуждала она, просыпается с последним лучом солнца.
Сумерки сгустились, и мастерскую поглотил мрак. Свет отключили, будто специально. Дрожащей рукой Лика зажгла свечу и поставила её на стол. Пляшущий огонёк отбрасывал на стены уродливые, прыгающие тени. Она села в кресло дяди, спиной к стене с пустой рамой, и включила диктофон.
Первые два часа висела зловещая, звенящая тишина. Лика уже начала дремать, когда услышала первый звук.
Царап-скрёб-скрёб.
Сердце на мгновение замерло, а по коже пробежали ледяные мурашки. Звук доносился из-под кровати. Лика вжалась в кресло, пальцы впились в потёртый вельвет подлокотников. Она затаила дыхание. Скрежет стих.
Прошло несколько минут. Потом — новый звук. Шёпот. Неразборчивый, многослойный, будто несколько голосов ссорятся прямо в стене. Он шёл из угла, где стоял мольберт. Лика медленно повернула голову. В углу было пусто.
И тут она заметила первое правило: Огонь.
Шёпот, едва достигнув границы света от свечи, становился тише, рваным. Словно пламя выжигало для него непроходимый барьер. Когда Лика наклонила подсвечник, направив световой клинок в угол, шёпот оборвался на полуслове.
Ободрённая, она взяла кусочек мела. Не вставая, провела на запылённом полу перед собой широкую, дрожащую дугу. Детская защита от недетской угрозы.
Время тянулось. Тишина снова сгустилась. И тогда она её увидела. Из-под кровати выползла маленькая тряпичная кукла с пуговицами вместо глаз. Она доползла до меловой линии и замерла. Её пуговичный взгляд уставился на Лику.
Кукла медленно, с сухим шуршанием, подняла тряпичную руку и потянулась через черту.
Правило второе: Границы.
Кукла не могла пересечь линию. Её пальцы упирались в невидимую стену в сантиметре над мелом. Она пыталась снова и снова, движения становились резче, отчаяннее, наполненными немой яростью. Но линия держала.
Лика выдохнула. Облегчение оказалось мимолётным.
Из темноты за спиной, прямо из пустой рамы, послышался новый звук. Тихий, прерывистый плач. Он был полон такой безысходной тоски, что сердце Лики сжалось в холодный комок. Это был уже не злобный шёпот. Совсем другой голос.
Она рискнула обернуться. В глубине рамы, в рыжем отсвете свечи, на пыли проступало слабое пятно. Будто невидимый палец пытался вывести какой-то знак.
И тут её взгляд упал на полку с красками. Среди банок и тюбиков сидела одна-единственная кукла. Фарфоровая, с тонкой трещинкой, рассекающей щеку. Её отодвинули в самый угол, словно в немилость.
Правило третье: Раскол.
Когда шёпот из рамы снова набрал силу, стал требовательным и злым, треснувшая кукла... качнулась. Едва заметно. Словно предостерегая. А когда Лика вгляделась, ей показалось, что нарисованная улыбка сменилась гримасой ужаса.
— Ты... пытаешься помочь? — выдохнула Лика, не веря собственным словам.
В ответ кукла дёрнулась и упала с полки, глухо стукнувшись о ковёр. Шёпот из рамы мгновенно смолк, сменившись яростным, шипящим свистом, полным чистой ненависти.
Лика поняла. Они не едины. Среди них есть слабые. Есть те, кто боится. И, возможно, те, кто сопротивляется.
Самый страшный урок ждал её под утро. Свеча оплыла, мел стёрся от её невольных движений.
Внезапно она услышала скрип открывающейся двери. Не здесь, а... в памяти. Яркий, как вспышка, образ: ей семь, она заходит в квартиру к дяде Артёму, а он дарит ей маленькую деревянную лошадку, тёплую от его ладоней.
И в тот же миг шёпот в комнате преобразился. Стал настойчивым, сладким, ужасающе родным.
«Лика... открой дверь. Впусти нас. Мы просто поиграем. Как тогда...»
Её же память, её светлое воспоминание использовали как крюк, как отмычку.
Главное Правило: Приглашение.
Их нельзя взять силой. Их нужно пригласить. Сознательно или нет. Артём пригласил, купив картину и впустив её звуки в свою глухоту. Михаил Иванович — подняв куклу. Они питаются одиночеством и тоской по утраченным звукам.
Лика схватила диктофон и заговорила, заглушая шёпот собственным, живым голосом:
— Я не открываю. Я не впущу вас. Вы — не мои воспоминания. Вы — чужие.
Наступил рассвет. Первые лучи солнца, бледные и холодные, прорезали грязное стекло. Давящее присутствие рассеялось, как пар. Шёпот умолк. На полу у меловой линии никого не было.
Лика, обессиленная, подняла с ковра треснувшую фарфоровую куклу. Та казалась просто холодным, безжизненным куском фарфора.
Она выстояла эту ночь. Поняла правила. Но также осознала страшную истину: игра только началась. Теперь сущности из картины знали о ней. И знали её слабости.
Она посмотрела на пустую раму. На пыли внутри чётко проступали два слова, выведенные дрожащей, невидимой рукой: «ТВОЯ ОЧЕРЕДЬ».
Внезапный стук в дверь заставил её вздрогнуть. Но это был стук костяшек о дерево, человеческий. Лика дёрнула ручку. На пороге стоял Дмитрий.
— Зачем пришёл? — спросила она, и сама удивилась ровному, усталому звуку своего голоса.
— Проверить, жива или тоже в архив, — буркнул он. — У меня сегодня выходной… Может, что нужно. — Его взгляд скользнул за её спину, выискивая следы ночного кошмара.
— Что вдруг решился? — в уголке её губ дрогнула тень улыбки. — Беспокоишься?
— Вот ещё, — фыркнул он, но не отвернулся. — Документы... правда нужны. Я никуда не уезжаю. Меня никто не ждёт.
— Зайдёшь? — Лика распахнула дверь шире. — Посмотришь на проводку? Всю ночь без света сидела. Если не считать свечку.
Взгляд Димы упал на пол, на размазанные следы мела и застывшие капли воска.
— Обряды проводила? — спросил он с притворной небрежностью, всё ещё цепляясь за скепсис, как за щит.
— Нет. Но узнала о четырёх правилах. Давай чаю поставлю.
— Газ здесь включать опасно, — резко оборвал он. — Пойдём, тут недалеко кафе. Кофе там нормальный и пицца.
— С утра — пицца? — она рассмеялась, и этот смех прозвучал неожиданно свободно. Желудок одобрительно заурчал, отзываясь на простое, живое предложение.
Кафе оказалось крошечным, закопчённым местом с липкими столиками и запахом жареного фритюра. Но кофе оказался крепкий и горький, а пицца пахла съедобно. За столиком у окна, заляпанного осенней грязью, наступило неловкое молчание. Лика отламывала кусочек сырной корочки, чувствуя на себе тяжёлый, изучающий взгляд Димы — он разглядывал её не как женщину, а как проблему, которую почему-то не смог проигнорировать.
— Спасибо, — наконец сказала она, не поднимая глаз. — За то, что пришёл. И за… подвал тогда.
— Не за что, — буркнул он, отпивая свой эспрессо залпом, будто это водка. — Просто не люблю, когда на моих глазах люди пропадают. Дурная примета.
— Ты же не веришь в приметы.
— В некоторые верю, — поправил он, и взгляд его стал отстранённым, уставшим от чего-то давнего. — Те, что жизнь проверила. У нас, в молдавской глубинке, свои приметы водились. Пострашнее твоих говорящих кукол.
Лика замерла с кусочком пиццы в руке. Он первым заговорил о прошлом.
— Расскажи, — тихо попросила она.
Дима долго смотрел в пустую чашку, крутил её в мощных, исчерченных царапинами и въевшейся смазкой пальцах.
— Деревня у нас стояла маленькая, затерянная в холмах, — начал он, и голос потерял привычную хрипловатую грубость, стал ровнее, глубже. — А в деревне — старый дом. На отшибе. Говорили, там ещё при румынах хозяин-бояр коллекцию кукол держал. Не игровых, а… обрядовых. Из глины, воска, волос. Для чего — никто уже не помнил. Дом стоял заколоченный, детишек туда гоняли — типа, самый смелый заглянет в окно. Я оказался самым мелким и глупым.
Он замолчал, сжав чашку так, что костяшки пальцев побелели.
— Один раз полез. Не в окно — в подпол, где доска отвалилась. Темнота, пахло сырой землёй и… мёдом. Протухшим мёдом. И тишина. Такая, что в ушах звенело. Я фонарик-то забыл, сижу, глаза привыкают. И вижу — на полке, в нише, силуэты. Маленькие, сгорбленные. Думал, керамика. А потом одна… повернула голову. Не всем телом. Только голова, с сухим скрипом, как ветка. И смотрела. Глаз-то не было, дырки чёрные, а она смотрела.
По спине Лики пробежал холодный пот. Она перестала есть.
— Что ты сделал?
— Что делает ребёнок? Дышал через раз от ужаса. Не мог пошевелиться. А она… не двигалась с полки. Просто смотрела. И в тишине… не голос, а само чувство в голове появилось. Не слова, а понимание. Что она старая. Что ей холодно. Что она хочет… историю. Не жизнь, нет. Память. Чтобы её вспомнили. — Дима резко потянулся за сигаретами, вспомнил, где находится, и с силой опустил руку на стол. — Я вылез оттуда, блюя от страха. Неделю молчал, как воды в рот набрал. А потом рассказал деду. Он не стал смеяться. Побледнел. Сказал: «Значит, проснулись. Им скучно». И больше ничего объяснять не стал, только велел никогда туда не ходить и забыть. Но забыть не получалось.
Лика наблюдала, как по его лицу, такому грубому и сильному, пробегают тени давно задавленных эмоций.
— И что с домом?
— Через год, после того как я уехал учиться в город, там пожар случился. Сгорел дотла. Говорили, молния ударила. Но молнии-то не было, ночь стояла ясная. А на пепелище нашли… — он сделал паузу, — непонятные фигурки. Оплавленные, чёрные. Никто не понял, что это. Выбросили. А я всегда думал: может, они сами подожгли? От скуки. Или чтобы их, наконец, оставили в покое.
Он посмотрел на Лику в упор.
— Поэтому я твоего дома и не боюсь. Потому что видел настоящий ужас. Тихий, древний и от скуки смертельно опасный. Твои куклы… они шумные. Шепчут, скребутся. Это — молодое зло. Оно голодное и неумное. А то, в подполе… оно было старым. Оно просто существовало, и этого хватало, чтобы сойти с ума. Я после того случая понял: можно бояться, а можно — знать. И стараться не становиться интересным для них. Не приглашать.
— Но ты же помог мне, — прошептала Лика. — Значит, не до конца веришь в это правило.
— Помог, потому что ты оказалась как тот испуганный пацан в подполе, — хмуро сказал Дима. — А я тогда вылез сам. И мне было так чертовски одиноко в этом ужасе, что я чуть не рехнулся. Может, не хочу, чтобы кто-то ещё это чувствовал. — Он откинулся на спинку стула, и лицо его снова стало закрытым, практичным. — Вот и вся история. Не призраки, не демоны. Просто… вещи, которым не место среди живых. И которые иногда просыпаются. Твой дядя, наверное, стал для них как открытая книга. Тихий, с целым миром внутри, до которого никому нет дела. Идеальная добыча.
Лика осознала глубину его спокойствия. Это не было отрицанием. Это оказывалось признанием. Он видел врага, измерил его и решил просто не попадаться на глаза. Как зверь в лесу, который знает тропы хищника и обходит их стороной.
— И что теперь? — спросила она. — Зная это… ты всё равно откажешься помогать? Просто уйдёшь в сторону?
Дима посмотрел в замызганное окно, за которым клубился серый городской туман.
— Документы твои… они дают настоящий шанс? Выбраться отсюда? — спросил он, не глядя на неё.
— Да. Честное слово.
Он медленно кивнул, словно взвешивая на невидимых весах риск и награду.
— Ладно. — Выдохнул струю воздуха, даже не дыма, просто усталый звук. — Но не как искатель приключений. Как… специалист по аномалиям. Наблюдатель. И если я скажу «бежим» — мы бежим без разговоров. Договорились?
В его глазах не стояло бравады. Лишь холодная, трезвая решимость человека, который однажды уже заглянул в бездну и теперь знал её цену.
— Договорились, — кивнула Лика, и впервые за много дней в её груди, рядом со страхом, поселилась крошечная, твёрдая точка надежды. У неё появился не просто помощник. У неё появился знающий.
продолжение следует...
понравилась история, ставь пальцы вверх и подписывайся на канал!
Поддержка донатами приветствуется, автор будет рад. Помоги купить новую клавиатуру.
на сбер 4276 1609 2987 5111
ю мани 4100110489011321